Екатерина Илларионовна шепотом попросила попить. Похоже было, что память к ней вернулась. На Надю она не смотрела, специально не смотрела, отводила глаза, с Ирой же немножко общалась.
– Главное, по-моему, позвоночник цел, – объявила Иришка. – Нога, видишь, сломана, рука вот тоже, но голову поднимает, руку-ногу уцелевшие – тоже. Перелома основания черепа нет.
– Откуда ты это знаешь? – не уставала удивляться Надя.
– Так я ж, помнишь, в аварию попала, с сотрясением лежала в травматологии. Такого насмотрелась! У кого перелом основания, у тех такие черные круги вокруг глаз, как очки прямо. А у нас, глянь, личико чистенькое, никаких синяков! Все будет в порядке, вот увидите! Через два месяца бегать будем наперегонки!
Иришка что-то очень увлеклась добрыми прогнозами, словно забыла, что эта ее Илларионовна не по Надиному приглашению оказалась в ее доме.
Впрочем, что уж теперь…
Надя принесла бутылку минералки, передала Иришке, пусть поит свою.
– Я думаю, в «скорую» надо позвонить, пока они притащатся, не меньше двух часов пройдет.
– Не надо, – сказала Иришка. – Я уже мужу ее позвонила, он едет.
– Так ей же специальная машина нужна, с носилками, так не усадит.
– Не беспокойся, это уже его забота, все будет, как надо. Пусть спасибо скажет, что жива осталась. Доигрались вы, Катя, и не стыдно вам!
Надя пристально вглядывалась в лицо своей мучительницы.
Красивая! Без косметики, ночь в мучениях провела, а – красивая. Черты лица правильные, ясные, подбородок волевой, вокруг головы коса русая, почти и не растрепалась. XIX век прямо-таки. Барыня, мать семейства.
Чем же она, Надя, ей так досадила?
Чего она все лезла и лезла?
И – неужели – все те, московские кошмарики тоже она устраивала? Она, кому же еще! Надя ни капельки не сомневалась.
Полная уверенность пришла, когда за пострадавшей явился ее озабоченный супруг. В дорогом костюме, в великолепном пальто – «большой человек», сразу видно. И тем не менее это был он, один из двух очкастых «итээровцев», забравшихся тогда в ее квартиру!
Злость вспыхнула в ней при виде наглой его морды. Суетится, «скорую» за собой пригнал. Как будто так и надо! Приехала жена к подружке погостить, оступилась и – вот беда какая.
Нет уж! Так просто не сойдет, не получится!
– Явились? Замечательно! Теперь объясните, с какой целью вы вторгались в мой дом, что вам от меня нужно?
Супруг заблеял неожиданным бархатным тенорком:
– Простите! Это была роковая ошибка! Но Катенька… Я не мог отказать Катеньке…
– Что-то вы сейчас так робеете, а тогда у меня в квартире перли, как грозный морской эсминец!
Надя порылась в Екатерининой торбе, нашла там паспорт с пропиской:
– Это я оставляю себе! И уж будьте уверены, я тоже умею создавать проблемы!
– Я все возмещу! Я все постараюсь объяснить! Может быть, вы сумеете войти в положение, – умолял супруг.
– Прекрати немедленно! – послышался неожиданно крепкий голос ночной страдалицы. Очевидно, в присутствии мужа она, как моряк после кораблекрушения, почувствовала твердую почву под ногами и вернулась в свой обычный житейский образ волевой командирши. – Не смей унижаться перед ней!
Ого! Есть еще порох в пороховницах. И поверженный враг остается врагом. Мало ей, значит, ночного полета. Главное, надо было всю ночь не спать, переживать за эту шизу, чтоб теперь последовало доброе продолжение.
– Вот что, супружник! – рявкнула Надя совершенно не своим голосом. – Довели вы меня своими шутками до края! Теперь обещаю: при малейшем поползновении, при малейшем моем подозрении на то, что вы продолжаете создавать мне проблемы, спалю вам квартиру, слово даю!
Взгляд ее упал на носилки. Екатерина Илларионовна комфортно возлежала на них, взгляд ее был ясен и цепок.
– Живите, как хотите, вы нам не нужны! – веско молвила она непререкаемым тоном, но, не утерпев, сбилась с эпических нот и вякнула вдруг нараспев, по-бабьи: – А твой-то – изменяет тебе! Гуляет от тебя! Я все знаю. И адрес могу дать.
– Что вы чушь несете, – рассердилась Иришка. – Не верь ей, Наденька, врет она. Я точно знаю.
– Да что я, сама не вижу? Хочет хоть как-то нагадить напоследок, раз не получилось у нее, что задумала. – Надя изо всех сил старалась показать, что последние слова незваной гостьи не задели ее никоим образом.
Она повернулась и ушла в глубь дома, чтоб замолкла эта пустая базарная перекличка.
Наконец «гости» погрузились, уехали. Даже пусто стало. Одиноко.
Надо бы и им отчаливать. Но после такой ночи Надя была не в состоянии вести машину. Ей требовался отдых, покой, тот самый вожделенный покой, ради которого она и выбралась сюда.
– Ну, что? Останемся на пару деньков?
– С удовольствием, – откликнулась Иришка, которой не терпелось к тому же объяснить Надежде истоки всего произошедшего.
Истоки
Подруга подругиС Екатериной Илларионовной познакомилась Иришка лет десять назад. Она как-то тарахтела Наде о новой знакомой, но та не проявила встречного интереса. Иришка даже обиделась, приняв Надино равнодушие к своим новым знакомым за высокомерие, свойственное замужним дамам по отношению к одиноким. И ладно. Как угодно. А жаль. Интересная личность, яркая!
Сначала они вместе отдыхали в Португалии. Очень подружились, чему не помешала значительная разница в возрасте. Муж Екатерины уже тогда занимал высокий пост, а сейчас стал – ого-го!
Но дома– хозяйка она. Беспрекословный диктатор. Все подчинено ей, все по ее воле. Муж уверен, что это правильно, что так и надо. Катюша никогда не ошибается. Ее советами он выбился на правильный путь. Дом у них! Сказать – полная чаша – ничего не сказать!
К тому же Катенька – страдалица, мученица.
Как поженились, мечтала она о ребеночке, они то есть вместе мечтали. И – три выкидыша! И – никакой надежды! Екатерина терпеливо прошла через все муки лечения. Перепробовали все и повсюду. Она очень целеустремленная. Не может отступить, если что задумала. Четыре года лечилась, наконец обнаружились у нее фиброматозные узлы: прощайся, значит, с мечтой, не выносить тебе ребеночка никогда. А она не сдалась! Нашла врача, буквально – ювелиршу. Та не стала удалять, как обычно делают в таких случаях, матку, а вылущила каждый узелок скрупулезно. Операция длилась несколько часов, после чего, говорили, хирург упала в обморок от напряжения.
Катя переждала положенный срок и забеременела.
ДюймовочкаРебенок родился с помощью кесарева сечения. Малюсенький мальчик, два килограмма. Мальчик-Дюймовочка. Так она всем и хвалилась. После кесарева обычно молоко не приходит, но Катерина раздаивалась, сцеживалась, и молоко прибыло как миленькое.
Димочка-Дюймовочка к двум годкам стал крепышом-богатырем. Не только догнал своих сверстников по весу и росту, но и намного перегнал их. В два годика он прекрасно декламировал «Муху-Цокотуху» и прочую детскую классику. С трех лет у него уже были бонна-англичанка и студентка-пианистка, развивавшая его слух и чувство ритма. Мальчик имел все, что положено ребенку из приличной семьи.
Главное– родительскую любовь! Эта благодать изливалась на Димочкину голову в неограниченных количествах. Для мамы он по-прежнему был Дюймовочкой. И попробовала бы какая-нибудь крыса утащить у нее мальчика: мокрого места от нее не осталось бы!
Но каково мальчишке лет уже так девяти-десяти откликаться во дворе на ласковое курлыканье: «Дюймовочка! Домой пора, крошечка!» Ушки-то у товарищей по играм на макушке, как упустить такой прикол! Вот и стал во дворе и школе отличник Димочка «Дерьмовочкой». А это уже– часть судьбы. Не сотрешь, не выведешь.
Однако как-то он крепился. Добродушный парень уродился. К тому же маму очень-очень любил. С ранних лет знал, как тяжело ей достался, как она всю свою жизнь ему посвятила.
Мать и сынКак раз в этот период Ира с ними и сдружилась.
Они ей очень понравились: и мать, и сын. Оба красивые, породистые.
Мальчик свободно по-английски говорит, в рецепции объясняется вместо матери. Ну, Иришка к ним и примкнула в компанию.
Коробило ее, конечно, когда на пляже звучало громогласное: «Дюймовочка! Далеко не заплывай, волны!» или «Дюймовочка! Иди под зонтик, обгоришь!»
И надо же: во всем остальном вполне адекватная женщина, умная, с юмором, тактичная.
А что касается сына – полный мрак. Неприличие и стыдоба. Попробовала было Ира спросить, не перерос ли Дима свое детское прозвище, так целую лекцию пришлось прослушать – от трагедий всех предыдущих беременностей Екатерины Илларионовны до бесспорного права матери любить свое дитя и всю себя отдавать сыну.
Красноречие было столь отточенным, упоение столь самозабвенным, что стало ясно: и матери, и сыну предстоит впереди немало болезненных уколов и ударов пережить, но третий в их отношениях – лишний.
Уяснив это, Ира приспособилась в дальнейшем не касаться болевой точки своей подруги. Благодаря Екатерине она попадала на самые престижнейшие мероприятия, да еще и в качестве очень важной персоны – VIP, знакомилась с нужными во всех отношениях людьми. Да и просто посидеть вместе чайку-кофейку попить было громадным удовольствием: столько нового и достоверного можно было узнать от осведомленной собеседницы.
Уяснив это, Ира приспособилась в дальнейшем не касаться болевой точки своей подруги. Благодаря Екатерине она попадала на самые престижнейшие мероприятия, да еще и в качестве очень важной персоны – VIP, знакомилась с нужными во всех отношениях людьми. Да и просто посидеть вместе чайку-кофейку попить было громадным удовольствием: столько нового и достоверного можно было узнать от осведомленной собеседницы.
Мальчик тем временем рос. Уже пушок над губой стал пробиваться и голосок по-петушиному срывался, а для матери он все так и оставался Дюймовочкой.
Нервы его больше не выдерживали ни материнской фамильярности, ни дворового прозвища. А Екатерина Илларионовна не хотела считаться с тем фактом, что характером ребенок пошел в нее, а не в отца.
Отцу, волевому, жесткому, резкому на работе, доставляло истинное наслаждение меняться дома до неузнаваемости и по-рабски заискивать перед женой, заслуживать ее похвалы и благосклонности.
Дима, разобравшись в себе, определился: ни перед кем, даже самым любимым, вилять по-собачьи хвостом он не будет, но и лишней боли причинять не станет.
После девятого класса он самовольно забрал документы из своей спецанглийской школы и поступил в лицей при университете, скрыв этот факт от родителей. Мотив его поступка был прост и ясен: если мать не будет знать, где он учится, то и не заявится среди учебного дня в класс с каким-нибудь забытым бутербродом, громогласно призывая:
– Дюймовочка! Выйди на минуточку!
Помимо этого, он надеялся освободиться от позорного прозвища, отравившего ему все детство и отрочество.
Почти месяц мать пребывала в неведении, чем-то была отвлечена в тот момент. Потом, конечно, поперлась в школу– куда ж без нее! – а там облом:
– Как за Димой, что вы, Екатерина Илларионовна, разве вы не в курсе, не может быть! Ведь Димочка документы свои забрал! В другую школу поступил!
Ну, они там от нее получили «в другую школу»!
Паслись за ее счет все девять лет, такие средства им отстегивались, а в нужный момент, как будто так и надо – «в другую школу»!
Дома она своим мужикам устроила реальный смерч, бурю в пустыне. «Пустыня» – это была ее выжженная сыновней неблагодарностью душа.
Дима продержался, новое место учебы не назвал.
Тогда мать его выследила. Жизнь заставит – всему научишься. Ухитрилась прокрасться за ним всю дорогу до лицея, на метро, с пересадками, в час пик. Первым делом – к завучу, отрекомендовалась. Выслушала похвалы сыну, успокоилась немножко, воспряла духом и – шасть в класс по старой привычке. Дима пулей выскочил к ней, не успела она даже рот раскрыть, позвать:
– Екатерина Илларионовна! Предупреждаю вас: если вы сейчас же не уйдете отсюда, я домой не вернусь, и найти вы меня не сможете!
Это он матери так: «Екатерина Илларионовна!» Ультиматум предъявил. И так смотрел на нее! Чужими глазами! Ледяными!
Она плакала всю дорогу домой. Главное, надо было как-то исхитриться и вернуть прежние отношения. Чтоб он любил и ласкался, как раньше: «Мусенька моя, мамусенька!» Чтоб был родненький роднулечка.
План созрел быстро: дома и стены помогают.
Дима вернулся домой вечером. Мать лежала на высоких подушках, слабая, безразличная ко всему. Ни слова упрека. Отец суетился возле жены. Подъехала бригада «Скорой помощи».
Дима ждал в своей комнате: к маме его не пустили. Он не видел, как отец отстегнул врачу и фельдшерице по пятьдесят баксов, не слышал, как мать объясняла, что от них требуется. Он получил лишь результат сделки. В комнату его вошла грузная докторша и бесцеремонно спросила:
– Как звать тебя?
– Дима.
– Ну вот что, Дима! Еще пару таких потрясений, и нету у тебя матери, ясно? Она у вас серьезно больна. Должны госпитализировать, отказалась. Потеряете в два счета. Эх, люди, люди! Кто мать тебе заменит?
Докторша честно отработала свое.
У Димы заныло сердце. Он рванулся к матери:
– Мамочка! Мамочка! Как ты? Прости!
Екатерина лежала, прижимала к себе вздрагивающего сына, многозначительно глядя на мужа: «Победа!»
И тот взглядом отвечал: «Кто бы сомневался!» На какое-то время равновесие было восстановлено.
Правда, в лицей она больше не ездила, не отваживалась. Боялась услышать тогдашние ледяные слова, увидеть отчужденное выражение самого дорогого ей лица. Воспиталась с первого раза.
Вместе, как прежде, Дима никуда ходить не соглашался. Раньше-то как бывало: на выставку– под ручку, в ложе театральной – вдвоем. Никто ей на всем белом свете был не нужен. В их общности была ее сила.
Екатерина Илларионовна принялась искать решение проблемы. Посоветовалась с дорогим психиатром: мальчик изменился, ушел в себя, не аутизм ли развивается? Врач выразил готовность немедленно положить Диму в клинику и проколоть курс замечательного нового препарата от депрессии, «совершенно без побочных эффектов, и привыкание незначительное». Ее не смутила неслыханная по наглости цена таблеток и возможность возникновения зависимости от малоизученного на практике лекарства.
Все-таки это был выход, но его мать оставила на потом, на тот случай, если другие способы не подействуют.
Она расспрашивала подруг, как это было у них с их подраставшими сыновьями. Все как одна жаловались, что был ужас, но как-то потом перетерпели, и все улеглось. Правда, пошло несколько по-другому, поотчужденней, но куда деваться – так растут мужики, должны же когда-то от мамы-папы оторваться, ничего не поделаешь.
Ну уж нет! Мириться с таким положением не в ее правилах.
Она стала вычитывать советы психологов в женских журналах.
Больше всего нравились ей советы Надежды.
Она выписывала некоторые ее фразы в специальную тетрадку и зачитывала семье во время совместных трапез. Вот, например: «Мать и дитя – единое целое, больно одному, больно и другому».
«К чувствам матери надо относиться с пониманием и уважением».
У нее набрался целый цитатник сентенций, которые Надя выжимала из себя совершенно автоматически, отвечая на жалобы девчонок-подростков о «приставаниях» матерей. Она-то сама не имела никакого опыта в отношениях с матерью. А ее собственные отношения с сыновьями были пока на стадии чистейшей и нежнейшей любви: мальчишки попросту не вошли еще в подобающий подростковый возраст. Поэтому она настроена была абсолютно идеально, все знала и понимала.
Екатерина Илларионовна стала регулярно посылать письма в рубрику «Наедине с Надеждой». Написаны они были умно, живо, практически всегда публиковались с обстоятельным Надиным комментарием. Каждый Надин ответ проливался целительным бальзамом на сердечные раны Екатерины. Надя буквально одаривала ее россыпями мудрости – от Пятой заповеди «Чти отца своего и мать свою…» до высказываний о собственных матерях сильных и успешных представителей современности, включая главное лицо государства Российского.
Естественно, делясь с приятельницами восхищением по поводу Надиной мудрости, Екатерина Илларионовна не обошла Иришку. Та, понятное дело, сообщила, что Надя – ее лучшая подруга: мир тесен! Теперь ни одной их встречи не обходилось без незримого присутствия Надежды. Кате было интересно знать все о своем кумире.
Тем временем с сыном происходило неладное. Например, однажды она почти совершенно случайно (и не думала больше выслеживать) встретила его у университета в обнимку с девчонкой. Он посещал там подготовительные курсы, учась в выпускном классе. Она же просто гуляла по аллеям своей юности, в то время как Димочка занимался неподалеку. Вспоминала невинные молодые годы. Они тогда и за ручку держаться стеснялись! А тут – тащится парочка, прилипли друг к другу. Девчонка – наглая пигалица, жучка дворовая. Мальчишка – ее сын Димочка.
Конечно, она не смогла удержаться! А кто бы смог?
Ну, что она такого сделала? Просто крикнула:
– Дима! Ты почему не на лекциях?
Не сдержалась. Хотя видела предупреждение в его глазах. Там будто красный сигнал зажегся – «Стоп».
Вот не удержалась. Но девку же ничем не обидела, даже не глянула на нее. Мог бы не заметить, промолчать. Но не промолчал:
– Екатерина Илларионовна! Ведь я же вас предупреждал!
Напрасно в этот день приезжала врачиха из «скорой», напрасно укоризненно лежала скорбная Катерина на шелковом своем постельном белье – мальчик ее не пришел домой ночью.
Что она пережила – никакому Шекспиру и не снилось. С двух часов ночи до утра простояла у подъезда. Мобильный у мальчика был отключен, ни один из друзей «ничего не знал».
Вернулся он на следующий день после занятий, как обычно. Они ничего друг другу не сказали. Все пошло по-прежнему, если не вдумываться и не вспоминать. А лицо девчонки очень уж вспоминалось: сявка безжалостная. Катя вновь принялась следить, другого выхода не было. Приобрела парик, чуждую ей по стилю одежду – сама себя не узнавала, если в витрине отражение видела, смешно становилось.
Нашла она ее адрес, имя-фамилию установила. Дальше – ерунда. Наняли с мужем парня смазливого, средств не пожалели. Задача: увлечь жучку, влюбить в себя. Ухаживать красиво, широко. И чтобы сын увидел. Чтоб понял, как это бывает. Какие они – девки современные, чтоб знал.