- Гражданин Обрубков, сдайте оружие. - Направив на егеря пистолеты, оперативники оттолкнули меня к печке. - Вот ордер на обыск.
Один из них, не снимая Гаврилу Степановича с прицела, показал ему казенную бумагу, отмеченную лиловой печатью.
- Наручники на него! - подал голос Пугашкин из-за спин столичных товарищей.
Оперативники ухмыльнулись. Надеть на егеря наручники, учитывая его физический изъян, было делом затруднительным. Гаврила Степанович тоже невольно рассмеялся.
- Вы проходите, товарищи. - Он отщелкнул крышку портсигара и достал из-под резинки папиросу. - Располагайтесь. Какое против меня обвинение?
- А нож?! - Растолкав особистов, на первый план вырвался Пугашкин. - Где твой нож, гражданин? С каповой ручкой! Запираться начнем?
Вид у него был торжествующий. Пугашкин явно почувствовал, что настал его звездный час, и жаждал крови.
- Запираться? - Егерь дунул в папироску и сплющил бумажный мундштук зубами. - Ну что ж, это мысль. В Пустырях давно пора запираться. Ходят здесь всякие из районной прокуратуры, а потом вещи пропадают.
- Глумится, враг! - Следователь обернулся к двум приезжим и скороговоркой выпалил: - Я его сразу расколол! Еще когда он маньяка стал покрывать - дескать, смотрите, какой я добрый! Алиби себе выгораживал! Потом сам же его зарезал и нож подбросил у часовни! К высшей мере!
Получив мощный удар кулаком в солнечное сплетение, Пугашкин сложился и захрипел.
- Извините, Гаврила Степанович, - обратился к егерю оперативник, прервавший таким образом обвинительную речь неугомонного следователя. - Улика-то фуфловая, но проверить мы обязаны. Вы сами заслуженный чекист. Не вам объяснять.
Он выразительно посмотрел на потолок. Сей взгляд мог обозначать лишь одно: «приказ нам спущен сверху».
- Ясно. - Обрубков стал рассеянно обшаривать карманы своего полинявшего, без знаков отличия, кителя. - Одолжить нож убить человека.
Оперативник предупредительно щелкнул перед ним зажигалкой.
Я догадался, что это очередная стратагема. Стратагема генерала Паскевича. Очевидно, он заготовил ее на всякий пожарный. Вспомнилось мне тут же, что ножа я давно в доме не видел, а Гаврила Степанович, надо думать, заметил пропажу еще раньше и, связав концы, был готов к подобному обороту. Чем-то егерь стал вдруг мешать Паскевичу, и тот решил вывести его из строя. Не просто информатор, но активный пособник действовал у Паскевича в Пустырях. «Кто? - прикинул я. - Тимоха слишком треплив и беспечен, чтоб доверить ему такое задание. Брат его Обрубкова не посещает. На Чехова и Филю грешно даже и думать. Остается все тот же Тимоха, любитель ножей и штыков».
- Товарищ следователь, - официально обратился опер к Пугашкину, напоминавшему своей стойкой угольник без катета, - сходите за понятыми.
Понятые - Чехов и продавщица Дуся - вскоре прибыли. Оперативники лениво взялись за обыск, не мешая нам с Гаврилой Степановичем вести разговоры. Следователь остался в машине, так что и он нам препятствий не чинил.
- Вернусь дней через пять, - молвил егерь, покуривая. - Раньше вряд ли. Паскевичу время надо выиграть. Сообразил-таки, прохвост.
- Зачем вы мне говорите это? - Я пристально глянул на Гаврилу Степановича, стараясь понять, куда он клонит. - Ведь и я на чемоданах.
- Двое вас: ты и Настя. - Он говорил совсем тихо. - Больше мне доверить некому. В погребе тайник.
С виду бетонная стена - сплошной монолит, - но как моторчик запустишь, он тебе и откроется. Там натуральный бункер со всеми удобствами. Тепло, светло и мухи не кусают. Даже фрицы допереть не могли, откуда передатчик работает. Пеленгатор их клинило на избе, а как обыск - ничего. Битнер только зубами щелкал.
- Ведь мы не в Хиросиме, полковник! - заметил и раздраженно. - На кой черт нам это бомбоубежище?!
- Паскевич тоже не владеет предметом. - Мое замечание Гаврила Степанович равнодушно пропустил. - Отсюда и сплавить меня стремится любыми средствами. Пацана-то кормить надо. Авось да потянется ниточка.
- О чем вы, полковник?
Между тем Гаврила Степанович обратил все внимание на гостя, заглянувшего в погреб:
- Картофель, грибы маринованные. Гнать - гоню. Ваша взяла. Из чего гоню, спросите? Да из водки же и гоню, так что урона от меня государственной монополии нет, и перед законом я чистый, как тот мой самогон, которого с двух «Пшеничной» всего поллитра выходит. Экономике даже прибыль в этом смысле.
«О чем он толкует?» Я досадовал на Обрубкова, как опоздавший - на водителя троллейбуса, закрывшего двери прямо у него перед носом. «Догнать-и в морду!» - самая трезвая реакция в подобных обстоятельствах.
Да не волнуйтесь вы, Гаврила Степанович! Аппарат нам не нужен! Пользуйтесь на здоровье! - Сыщик исчез под землей.
- Захарка там, - шепнул мне Обрубков.
- Что?! - Я даже не сразу сообразил, о ком речь.
- Захарка. На двенадцать атмосфер.
Минут пять я сидел, словно пришибленный. Ровно столько понадобилось сыщику, чтобы испачкаться в глине и подняться обратно.
- Серьезный агрегат! - похвалил он двигатель. Это все, что заинтересовало его в подземелье Обрубкова.
- Домашняя электростанция. - Егерь и глазом не моргнул. - Когда свет в поселке гаснет, у меня своя лампочка Ильича, как вечный огонь. Советская власть есть что? Правильно.
- На всю руку, смотрю, вы мастер, - сострил сыщик.
- Мы такие, - кивнул Обрубков. - Как выражается наш клубный заведующий: «Пить многое на свете, друг Горацио».
Я сразу припомнил «тень принца Гамлета» в пресловутом «Созидателе». Цитата почти прямо указывала на автора местной легенды. Паскевичу явно был не безразличен английский драматург. Не однажды, видно, его извращенный ум обращался к вольному толкованию классика. Я очнулся от праздных мыслей, лишь когда егерь пнул меня шерстяным носком в колено. Все, о чем распространялся Гаврила Степанович до этого, я бездарно прослушал, хотя момент был не из тех. Любое сказанное им слово могло иметь скрытый смысл.
- И не только Сервантес, - продолжал зачем-то егерь блистать эрудицией перед сыщиком. - Вице-адмирал Нельсон без конечности флотилии топил. Между прочим, его тоже Горацио звали.
- Да ну?! - вежливо удивился опер.
- Вот тебе и ну. - Тут Гаврила Степанович обратился уже непосредственно ко мне. - В тысяча восемьсот пятом году пал на мостике. Запомни, юноша. Век не продержался до русско-японской кампании.
Я запомнил. Оставалось догадаться, зачем. Ясно было, что Обрубков упустил нечто важное и спохватился только уже при посторонних. И желал донести это важное до моего сведения.
- Так мы закончили, товарищ майор, - обратился к Обрубкову второй уполномоченный, выходя из кабинета. - Ничего компрометирующего. Понятые свободны.
Теперь и мне стало известно подлинное звание Гаврилы Степановича.
Чехов с Дусей поспешно убрались из дома от греха.
- Присядем на дорожку? - Вопреки предложению Гаврила Степанович встал.
- Нам три часа до Москвы сидеть, - отряхивая глину с коленей, отмахнулся исследователь погреба. - И там еще сидеть.
- Хозяйствуй, - молвил мне егерь с порога. - Хасана не мори. По-хорошему пса зимой надо шестиразовым питанием обеспечивать. Будешь морить, так он сам себя на довольствие свободно определит. Умнет косулю без лицензии, на кого повесят? На тебя повесят. И на меня повесят.
А говорили - пес безобидный, - хмыкнул они и из сыщиков, надевая шапку.
- У нас в Пустырях только Пугашкин безобидный, - отозвался егерь. - Да и то когда при исполнении.
День уже клонился к закату. Комитетчики, обыскивая дом, потрудились на совесть. Иначе бы их начальство и не поняло.
Дождавшись отъезда «уазика», я взялся за стальное кольцо.
ПОГРЕБ
За весь изнурительный раунд битвы с изобретением Гаврилы Степановича я не расслышал ни звука за толстыми бетонными стенами погреба. Как ни тщился, я даже не сумел определить, за которой из них тайник. Рассредоточенные вдоль трех стен пыльные мешки с овощами, плетеные бутыли, в каких настаивают брагу, банки с вареньями различных сортов будто лет сто не покидали своих мест. Четвертая стена была частично занята стеллажами со слесарным инструментом, какими-то шестеренками, шатунами и подшипниками, а равно масленками, бидонами с машинным, скорее всего, маслом, воронками, раструбами, ключами гаечными и разводными и всякой прочей гаражной атрибутикой. Здесь же стоял тяжелый металлический верстак с тисками, на котором громоздился никелированный самогонный бак ведра на три. Рядом лежали два змеевика и пластиковый шланг. В тисках был зажат обрезок швеллера. Рядом валялся напильник.
Что- то там егерь усовершенствовал, надо понимать, незадолго до моего появления. Хотя его паровая машина и без того подвигала к размышлениям о братьях по разуму. Странных все-таки людей время от времени порождает наша глубинка со всеми ее углублениями. Один Циолковский чего стоил, обеспечивший фронтом работ целую армию соотечественников. «Это же яблоку негде будет упасть, -переживал, вполне возможно, калужский самоучитель, разбирая Святое писание, - когда еще и мертвые восстанут из могил согласно Апокалипсису! Живых-то невпроворот! А квартиры для покойников?! А харчи?! Тут срочно ракету надо строить для расселения по звездам!»
Что- то там егерь усовершенствовал, надо понимать, незадолго до моего появления. Хотя его паровая машина и без того подвигала к размышлениям о братьях по разуму. Странных все-таки людей время от времени порождает наша глубинка со всеми ее углублениями. Один Циолковский чего стоил, обеспечивший фронтом работ целую армию соотечественников. «Это же яблоку негде будет упасть, -переживал, вполне возможно, калужский самоучитель, разбирая Святое писание, - когда еще и мертвые восстанут из могил согласно Апокалипсису! Живых-то невпроворот! А квартиры для покойников?! А харчи?! Тут срочно ракету надо строить для расселения по звездам!»
Безвестным же выдумщикам, страдающим за родное человечество и гораздым на любые новации от создания механической тяпки до клонирования гениев, имя - легион. К нему со своим диким устройством поневоле примкнул и Гаврила Степанович. Лишь засекреченный зоотехник Белявский - статья особая. Чудны дела твои, Господи, когда твои образы и подобия таковы.
Запуск паровой машины системы Обрубкова, наглухо привинченной к доскам пола ржавыми болтами, должно было, по идее, обеспечить углеметание в топку чугунного котла. Ящик с углем и совковая лопата вроде бы свидетельствовали о том же. Подтверждала данную версию и труба, выведенная во двор. Хотя я и не помнил, чтоб она чадила, когда егерь запускал свое детище. Уровень воды в котле присутствовал. Паровозный какой-то датчик со шкалой на тридцать атмосфер тоже, судя по всему, говорил о рабочем состоянии агрегата. Мне даже посчастливилось развести в топке огонь, и я метнул туда с десяток лопат отливавшего синевой угля, прежде чем бесшумно и медленно заскользили хорошо смазанные цилиндрические клапаны, утопленные в крышке подземной «теплостанции».
Двигатель зачихал, доски под моими ногами стали вибрировать. Стрелка на датчике давления поползла. В погребе стало жарко. Я скинул пуховик и снова взялся за лопату. Но трубач-невидимка сыграл мне отбой, когда стрелка достигла указанной Гаврилой Степановичем отметки. Сезам не открылся. Стрелка миновала черту с цифрой «12» и поехала дальше. На подвижном коротком рычажке, плотно подогнанном к отверстию в чугунной сфере, болталась цепочка с треугольником из толстой проволоки, напоминавшая деталь сливного бачка в общественных туалетах. Законно предположив, что это - рычаг, понижающий давление, я потянул треугольник вниз, и стрелка на датчике вновь опустилась до отметки «12». Результат был тот же: ни одна из стен даже не дрогнула. Плюнув на дальнейшие попытки, я оседлал мешок с картофелем и призадумался. Действующая модель паровой машины, скорее, смахивала на мастерски изготовленный муляж. Однорукий машинист Гаврила Степанович запускал эту хреновину с полоборота, а я потратил на ту же операцию час.
«Электростанция!» - хмыкнул я, обнаружив за верстаком, после упорных поисков, розетку со штепселем. Шнур уходил под плинтус. Вскоре обнаружился и электрический моторчик. Поначалу я не обратил внимания на жестяную коробку, присобаченную к подставке двигателя, а следовало бы. Моторчик запускался простым нажатием кнопки. Затарахтел он громче, нежели паровая установка, и стрелка датчика давления сразу улетела на тридцатую отметку шкалы. Ручкой реостата я снизил «давление» до все тех же «двенадцати атмосфер». Ничего. Но я уже понял: нужно думать. Просто нужно думать.
Обрубков до отъезда успел провести со мной полный инструктаж. Таков он был, Гаврила Степанович. Оставалось отделить зерна от шелухи. Итак, я запомнил дату, на которую Обрубков силился обратить мое внимание: год падения в бою адмирала Нельсона. Что в нашем случае следовало понимать мод названными цифрами? Только время. 1805 год мог обозначать время, когда открывался тайник: 18.05. Я сверился с наручными часами. Время открытая вышло около получаса назад. Обозвав себя кретином, я пустился анализировать все прочие напутствия Обрубкова. Не раз же в сутки он заходил в тайник. Пацана нужно было кормить, и вообще, ему требовалось уделять хоть какое-то внимание. Кормить! - Я хлопнул себя ладонью по лбу. - Конечно!» Шестиразовое питание Хасана, может, и нормальное для постороннего слуха, было абсурдом. Никогда мы его не кормили чаще, чем трижды в день. Значит, 18.05 плюс каждые шесть часов.
Дожидаться полуночи, когда Настя изводится в тревоге, казалось мне глупым и подлым. Я накинул пуховик и поднялся на кухню. А поднявшись, заглянул в нашу покинутую обитель. Настя забыла под кроватью брошюру гинеколога Смирнова.
Мои физические упражнения с лопатой, помноженные на высокий накал пережитых страстей, измотали меня совершенно. Глаза слипались, я засыпал буквально стоя. Сунув брошюру в карман, я бросил рассеянный взгляд на старые вырезки из «Нивы», и тут в моем утомленном до крайности мозгу что-то щелкнуло. «Век до русско-японской кампании не продержался» - такое сожаление выразил Гаврила Степанович в адрес калеки-адмирала, точно флотоводец непременно принял бы в ней участие и помог бы нашим одолеть в Цусимской баталии нахальных островитян.
«А что если старый и опытный разведчик зашифровал еще круче? Плюс век - это уже 19.05! Но прямо перескочить с хромой цитаты Паскевича на указующую цифру он поостерегся и вместе с тем понадеялся на мою смекалку!» Я посмотрел на массивный, в металлическом корпусе, будильник у нашей кровати. Согласно такой интерпретации до момента, когда замок-таймер придет в состояние готовности, оставалось еще двадцать минут.
Прихватив будильник, я снова спустился в погреб. Теперь я уже загодя включил электромотор, подогнал стрелку фальшивого датчика на двенадцатую условную атмосферу и решил, пользуясь возможностью, немного вздремнуть. В случае правильности моих расчетов тайник открылся бы, даже если бы я проспал. Но я еще и будильник поставил на те же 19.05, дабы вид незнакомого гражданина не испугал мальчишку до икоты.
Застраховавшись на все случаи ближайшей жизни, я расчистил на верстаке пространство, подложил под голову пуховик и мгновенно провалился в глубокий сон. Проснулся я оттого, что кто-то дергал меня за волосы. Будильник верещал как оглашенный. Вся половина стены со стеллажами, заваленными инструментом и прочим хламом, точно исчезла. На самом деле она только полностью распахнулась внутрь тайника, подвигнутая в назначенный час и при заданном параметре «двенадцать не знаю чего» неким скрытым приводным устройством.
- Ты кто? - Мальчишка лет пяти, сероглазый, румяный и белокурый, рассматривал меня, словно ангел, сошедший с небес непосредственно в преисподнюю и сразу налетевший на тамошнего кочегара с темной от копоти физиономией.
Страха в нем не было ничуть. Ангелам нечего бояться.
- Друг, - пробормотал я, выключая осатаневший будильник.
- Чей друг? - Ангел ковырнул в носу пальцем.
- А ты Захарка? - сверился я для проформы, как будто в подземелье могла прятаться толпа беспризорников. - Алексея Петровича сын?
Однако ангел не спешил сознаваться первому встречному.
- Тебя зовут как или?…
- Сергей.
- Сахару принес? - поменял он тему. - И конфет с повидлом? И печенюшек, и вафлей таких?
- Принесу. - Я спустил ноги с верстака, - Завтра принесу.
- Побожись, - потребовал мой недоверчивый собеседник, воспитанный, видно, в страхе Господнем.
- Будь я проклят святыми угодниками! - Я отдал ангелу пионерский салют.
- Ладно. - Он шмыгнул носом. - Пошли гараж строить. А где дед Гаврила? У меня кубиков сборных чуть не коробка. Это все кирпичи. А ты батьке моему тоже друг или кто?
Тягая меня за штанину в свою сухую просторную келью, Захарка продолжал сыпать вопросами и одновременно вводить новоприбывшего в курс предстоящего строительства.
«Друг ли я батьке? - думал я, осматриваясь в тайной комнате. - Друг ли я Алексею Петровичу? Друг ли он мне? Какова вообще его роль в Пустырях, помимо благодетеля и хозяина? Зависит ли он от Паскевича или сам по себе?»
В любом случае Алексей Петрович Ребров-Белявский, при всей моей к нему неприязни, оставлял впечатление человека прямого и в меру своих возможностей честного. Но сына ему Гаврила Степанович не вернул, несмотря на все его глубокое горе. Стало быть, егерь не полагал, что Захарка обретет в отчем доме ту безопасность, какая у него была прежде. Что-то изменилось в Пустырях к моему приезду. Зачем-то именно этот ребенок потребовался ветеринару Белявскому и его шефу из внутренних органов нашей больной империи.
Бункер представлял собой довольно низкую квадратную комнату площадью около пятнадцати таких же квадратных метров. Потолок и стены его были выкрашены темно-зеленой масляной краской. Пол покрывал затоптанный, но вполне сносный ковеp, вытканный по всему периметру орнаментом с иероглифами. Синий короткошерстный дракон, прикусив раз и навсегда свой раздвоенный китайский язык, извивался под моими ногами. Непременные ласточки вили гнезда на боковых шелковых экранах трехстворчатой ширмы, из-за которой выглядывал топчан со сползавшим на пол шерстяным одеялом в полосатом конверте. Центральный экран ширмы затопляла какая-то полноводная река с искусно прописанными бурунами. Как я полагаю - Янцзы. Приметил я на потолке и отверстие вентиляционной шахты, проведенной, вероятно, в нежилую часть дома. Освещал помещение торшер с розовым боливаром без полей. В левом углу примостился лакированный шифоньер.