- Заперто, - проследив за моим взглядом, сказал Захарка. - Дергай хоть сколько.
- Откроем? - подмигнул я ему.
- Дед Гаврила ругаться станет. - К моему предложению ангел отнесся с опаской. - А то и посечет.
- Рука-то у деда всего одна, хоть и золотая. - На роль отмычки я назначил отвертку, которую взял со стеллажа, маскировавшего капитальную дверь бункера. - Двоих не сможет сечь.
На лице у мальчишки отразилось замешательство. Содержимое шифоньера его, как узника, давно уже томившегося в четырех стенах, не могло не интриговать. Но здравый смысл, каковым Захарка был наделен совсем не по годам, подсказывал ему, что пороть нас можно и по очереди. И неизвестно еще, чья очередь окажется первой. Дед Гаврила строг, а ведь именно он, Захарка, отвечает без него за порядок. Я же вообще неизвестно кто. Вдруг мне терять нечего? Все это промелькнуло в Захаркиных светлых очах, пока я наблюдал за ним, оценивая степень его ответственности за собственные поступки.
Теперь, когда Гаврилу Степановича увезли, я старался понять, насколько парень уравновешен и разумен. «Кто знает, - прикидывал я, - чего мне ждать от избалованного наследника Реброва-Белявского? Закатит он истерику? Не закатит? Сядет он мне на шею или нет? Начнет ли требовать взамен почти родного уже деда Гаврилы папашу своего Алексея Петровича?» К моему облегчению, Захарка оказался человеком разумным и спокойным.
- Как будто я на горшке за ширмой сидел, - наконец дал он свое согласие на взлом.
- Вызываю огонь на себя. - Вставив отвертку между хлипкими дверцами шифоньера, я слегка поднажал.
- Тут печки нет, - возразил Захарка, с интересом наблюдая за моим самоуправством. - Обогреватель вон, когда холодно. А у него рука из чистого золота?
Что верно, то верно: обогреватель в бункере имелся. У Гаврилы Степановича здесь все было предусмотрено для автономного плавания. А когда под моим нажимом дверца подалась, я понял, что и длительная осада его не пугала. В шифоньере мы с Захаркой обнаружили богатый запас концентратов, заправленный примус, батарею тушенки, свечи, спички, молочный бидон с пресной водой и небольшой арсенал: две гранаты-лимонки, два заправленных диска от ППШ, сам ППШ в ухоженном состоянии, а также и «Вальтер» с запасной обоймой. Обрубков был всегда готов к труду и обороне.
Верхнюю полку, отводимую обычно для хранения головных уборов, занимали книги. Отдельно там лежала перевязанная крест-накрест стопка выцветших общих тетрадей. В отличие от Захарки, сразу нырнувшего за гранатами, она привлекла мое внимание больше всего. Но сначала я обезвредил парня, возражать и кусаться он не стал. «Нельзя так нельзя. А круглые банки можно?» - спросили его глаза. - Валяй, - разрешил я вслух. Сами по себе пулеметные диски угрозы не представляли. Но «Вальтер», гранаты и ППШ я вынес в погреб и сложил за мешки с картофелем до возвращения, как я думал, их владельца.
- Ты и горшок тогда вынеси, - посоветовал мне прагматичный Захарка. - Там какашки свежие.
Без великой охоты я пошарил под низеньким топчаном и вытянул горшок. Ничем свежим там, разумеется, не пахло. Горшок я также вынес в машинное отделение и накрыл его какой-то грязной инструкцией.
- Есть хочешь? - спросил я, спохватившись, Захарку.
- После, - отмахнулся он решительно. - Строить надо. У меня кран без гаража.
- Надо есть.
- Надо есть, надо есть, надо есть, надо есть, - скороговоркой отозвался мой подопечный и подытожил: - Надоесть мне мамка успела.
- Ты что ж, и не скучаешь по ней? - Такое признание меня озадачило.
- Скучаю, - согласился Захарка. - Но она меня пичкает. И рыбьим жиром еще.
- Давай, чур, договоримся. - Усевшись на мягкого дракона, я придвинул к себе ящик с игрушками. - Мы будем строить, а ты мне расскажешь, как ты сюда попал и как тебе здесь живется. И что тебе дед Гаврила. И чем кормит. И вообще.
- Ладно, - согласился малец. - Только я буду на кране.
Опрокинутая машинка с краном вместо кузова тотчас встала на колеса и подъехала ко мне.
- Батя говорит, что силикатный кирпич лучше. - Захарка сгреб кубики. - Наш силикатный?
- Силикатный. - Я решил не торопить его и терпеливо взялся за возведение гаража.
- Когда еще меня Ахмет в снег уронил… когда мы на санках… но это я сам упал, - предупредил меня крановщик, - то дядя Семен поднял меня в охапку. Ахмет в сугроб тоже свалился. А дурак Никеша стоял и плакал. И побежал потом куда-то. А дядя Семен посадил меня в большие сани, что Гусеница возит. Гусеница ушами прядет. И дядя Тимка нa вожжах. Моя мамаша тоже прядет. Но она шерсть прядет. Батя мне сказал, что это - другое.
«Недооценил я братьев-танкистов. - Вникая и сбивчивый рассказ пацана, я выравнивал «силикатные кирпичи» и переосмысливал свои заблуждения. - Вот, стало быть, кто в деревне определен Паскевичем на должность исполнителей. Все правильно. Ребята бедовые. Прагу брали. Крови не боятся. Но основной головорез, конечно, Семен. Стало быть, и петля на шее долгожителя Сорокина - его рук дело. То-то он разволновался и по уху мне съездил, когда Сорокин у магазина сгоряча помянул про опыты Белявского и про сибирскую его одиссею. А моя гипотеза насчет двойного убийства в склепе - туфта. Примерно как электростанция Обрубкова. Паскевич и уж тем более Ребров-Белявский там не пачкались. Семен порезал Никешу. А потом зазвал Ахмета. Якобы дурак Захарку в часовне прячет. Татарин сам отправился искупать вину перед хозяином в сопровождении Семена, не упредив никого из домочадцев. Хотел сюрприз устроить или опасался потерять драгоценное время. Дальше Семен выключил его проверенным способом, а после поднял тревогу в Пустырях: вепрь-де на кладбище лютует! Художественное оформление пролома в ограде, допустим, брат устроил. Или сам Паскевич не побрезговал. Слишком искренним было недоумение Тимофея при виде убиенного Никеши, когда он в склеп рухнул».
Но как бронетанковый сержант в первый раз подобрался к Ахмету незамеченным? И когда Гаврила Степанович перехватил у братьев Захарку? Это по-прежнему оставалось для меня загадкой. Хотя, памятуя о маскировочном халате Семена и его умении окапываться, я допускал, что он не день и не два грелся в сугробе у «Замка» казенным спиртом. Ждал удобного случая. А химикалиями против собачьего нюха Паскевич его, естественно, обеспечил.
- Ты чего?! - Захарка толкнул меня в бок. - Сережа! Крышу-то из кирпича не ставят!
- Извини. - Я снял с гаража лишние кубики и заменил их на перевязанную стопку общих тетрадей, похищенную из шифоньера. - Так правильно?
- Так можно. - Кран с опущенной стрелой заехал в гараж.
- А дед Гаврила где подобрал тебя?
- В поле. - Мой собеседник обошел гараж и вздохнул. - Заправку надо строить. Без горючки дальше ковра не укатишь.
Мы с энтузиазмом взялись воздвигать заправку из подсобного материала.
- В поле-то почему? - продолжал я его расспрашивать.
- А дядя Семен остался следы мести, - охотно разъяснил Захарка. - «Я следы замету, - сказал Тимке. - Ты гони в лес, где уговорено». Тимка - он пьяненький был. Стал настегивать. Назад в сани даже и не глядел. Как под гору, то мы шибко слетели, а как поле пошло, я и спрыгнул. Но у самого леса уже.
Я с невольным уважением глянул на мальчишку. Инстинкт - чувство, конечно, сильное. Но соскочить на ходу с саней - для пятилетнего парня это поступок.
- Сижу и плачу, - закончил свою историю Захарка. - Тут дед Гаврила на лыжах. Я ему как рассказал, что чуть не померз, он меня и забрал к себе. Батя когда из Москвы вернется? Он привезет мне железную дорогу? Дед Гаврила сказал - привезет. Пока что я здесь живу. На улице опасно без бати. Ты про дикого вепря слыхал?
- Слыхал. - Я посмотрел на часы. - Давай-ка, Зaxap Алексеевич, я тебе яичницу изготовлю. И - на боковую. Ты как?
- А сказку?
- Будет.
- Ладно. Пока я дорогу нарисую железную. - Он достал из ящика тумбочки, стоявшей у того же топчана, альбом и коробку с цветными карандашами.
Я же поплелся наверх.
«Силен Гаврила Степанович! - восхищался я, занятый приготовлением глазуньи на растопленной печи. - Обошел присягу! И как! Доктор Зорге против него - коновал, а не доктор! Три месяца контору Паскевича за нос водит! Вот она - школа, от тайги до Британских морей! Силен старик! Слов нет!»
Умяв яичницу, Захарка честно залез под одеяло и подпер щеку ладонью. Сказку он приготовился слушать длинную.
- Нет уж, братец, - раскусил я его гражданскую хитрость. - Ты щеку-то на подушку давай устраивай.
- Ладно, - сдался парень.
Он лег на спину и натянул одеяло до подбородка.
- Жили-были…
- Другую, - сразу перебил Захарка.
- В некотором царстве… Короче, жил один чувак по фамилии Гущин. Жил - горя не мыкал. Редактор ему нравился, темноглазый брюнет… Брюнетка, точнее. Но поехал он как-то в тридевятое государство искать приключений на свою задницу. Еще в автобусе добрая волшебница ему не советовала. Но он ведь что думал? Он думал: «Чудеса все кончились! Все драконы в ковер зашиты! А у меня миссия важная: человечество удивить плохой беллетристикой…»
Умяв яичницу, Захарка честно залез под одеяло и подпер щеку ладонью. Сказку он приготовился слушать длинную.
- Нет уж, братец, - раскусил я его гражданскую хитрость. - Ты щеку-то на подушку давай устраивай.
- Ладно, - сдался парень.
Он лег на спину и натянул одеяло до подбородка.
- Жили-были…
- Другую, - сразу перебил Захарка.
- В некотором царстве… Короче, жил один чувак по фамилии Гущин. Жил - горя не мыкал. Редактор ему нравился, темноглазый брюнет… Брюнетка, точнее. Но поехал он как-то в тридевятое государство искать приключений на свою задницу. Еще в автобусе добрая волшебница ему не советовала. Но он ведь что думал? Он думал: «Чудеса все кончились! Все драконы в ковер зашиты! А у меня миссия важная: человечество удивить плохой беллетристикой…»
- Беллетристика - это что? - сквозь дрему пробормотал Захарка.
- Это заразная болезнь. Плохая болезнь. Ты про свинку слышал?
Но Захарка уже крепко спал.
Оставив торшер зажженным, я привел замок-таймер в рабочее состояние. Мой подопечный объяснил мне простую технику закрытия тайника: «Дед Гаврила вон тот гвоздь опускает за полками». Я щелкнул тумблером. Выдержав интервал секунд в пятнадцать, бетонная стена медленно двинулась.
Я выскользнул в погреб, захватив с собой перевязанную стопку общих тетрадей. И сразу налетел на Тимофея.
- Ты откуда? - удивился он пуще моего. - А там что?! Самогон? Я - в паре!
«Скотина! - обозвал я себя, скрипнув зубами. - Крышку-то погреба не запер! Вот же бестолочь! Прав был дед Гаврила: все с тридцати пачек «Беломора» начинают!»
Впрочем, на самобичевание у меня времени практически не осталось, и я метнулся к верстаку. Увидав в моей руке тяжелый будильник, Тимоха попятился. В его расширенных зрачках мелькнул ужас.
- Только не… - это все, что он успел прошептать.
- Да, - процедил я злорадно. - Именно. Подарок из Праги.
Сраженный ударом будильника в лоб, он завалился на мешки.
- Видно, судьба твоя такая, танкист, - объяснял я, связывая обмякшего Тимофея проводом, найденным все на тех же стеллажах. - Когда-нибудь эти будильники тебя доконают. Тебе спать надо в шлемофоне.
Проверив узлы на запястьях и щиколотках незадачливого соглядатая, я для надежности еще и прикрутил его к ножке слесарного стола.
ПАСКЕВИЧ
Я живым не сдамся! - приведенный в чувство полуведром холодной воды, за которым мне пришлось понять на кухню, Тимоха выпучил глаза.
- А ты мертвым сдайся, - посоветовал я, присаживаясь рядом на корточки. - Никеше, Плахину Коле сдайся, детишкам всем, сколько их на твоей гнилой совести.
Он стал затравленно озираться.
- Тем более ты ведь слышал: я пленных не беру. Весь поселок в курсе. - Вытряхнув из пачки сигарету, я раскурил ее.
- Прижигать будешь?!
- Угадай с двух раз. Тимоха заскулил.
- Дурак ты, кантемировец.
«Когда его, интересно, хватятся? - размышлял я, глядя на мокрого танкиста. - Час от силы. Тем паче, если сам Паскевич его сюда снарядил после отъезда коллег. О существовании тайника мерзавец Тимоха теперь знает. Не убивать же его, в самом деле. Убивать - так зоотехника Белявского. Иначе это никогда не закончится. Только вперед его найти надо. И не откладывая».
Окурок зашипел во влажном пустом ведре. Отодвинув мешки, я достал «Вальтер» и гранаты. ППШ оставил на месте. Обращаться с ним я все равно не умел. Рассовав обе гранаты и запасную обойму по карманам пуховика, я осмотрел пистолет.
- Не стреляй! - Тимоха дернулся и на одном дыхании отбарабанил закладную: - Степка убивал! Он сержант, как в военном билете! Я только порошок в чай сыпанул участковому! Я что, знал про яд?! Мне сказали, я и сыпанул. Не от себя! Ты бы не сыпанул за четвертак, если снотворное? Пацанов - тоже для науки! Бабы еще народят!
- Нож ты у егеря свистнул? - перебил я его излияния.
- Кого?! - Тимофей, словно черепаха, втянул голову.
Наклонившись, я выдернул штык из-за голенища его провонявшего лошадиным потом валенка. Штык был в кожаном чехле.
- Нож за нож. - Штык перекочевал во внутренний карман моего пуховика. - Твой кортик найдут между лопаток Паскевича. Коль скоро вы подставили майора…
Я осекся. Опять проклятая рифма вылезла. Танкист, чуждый поэзии, ждал продолжения. Ухо его, повернутое ко мне, шевельнулось. Он еще и ушами шевелил, мерзавец. Успех, наверное, имел в школе. Ириски у новичков на спор выигрывал. Впрочем, откуда в Пустырях было взяться новичкам?
- Сержант приказал! - Мое зловещее молчание повергло Тимофея в совсем уже панический ужас. - Говорил ему: «Дорогая вещь! Лучше хлебный взять!» Так он же, дьявол, упрямый, как моя Гусеница. «Хлебных полно! Даже у Дуськи есть! Поди доказывай после»!
- Брату передашь. - Я съездил ему по уху, и танкист завалился на бок. Подобрав на верстаке тряпку, я заткнул ему рот. Он продолжал что-то мычать. Должно быть, валил все на Семена с Паскевичем. Или - на присягу. Или - на тяжелое детство.
Вспомнив, как это делал в кинофильме польский диверсант с фамилией, похожей на марку стирального порошка, я снял пистолет с предохранителя и дослал патрон в патронник.
- Пошел на преступление, - объяснил я заморгавшему быстро-быстро Тимофею. - Когда вернусь, чтоб лежал в той же позе. У тебя яйца крепкие?
Он утвердительно мотнул подбородком. - Если изменишь позицию, все равно оторву! - Предупредив, таким образом, своего «языка», я поднялся по трапу в кухню и, не мешкая, вышел из дома.
На улице моросило. Хасан безмолвствовал. Шлепая по грязному снегу, я добрел до моста и, выполнив команду «левое плечо вперед», направился вдоль берега. Так я намерен был срезать путь. Родовое гнездо Белявских, похожее в темноте скорее уж на заброшенный скворечник, возвышалось вдали без признаков жизни. Все окна были погашены. «Скворцы весной прилетают, деревня!» - вспомнил я замечание орнитолога Семена, сделанное мастеру криминальной фотосъемки. Значит, скоро должны были прилететь.
До подножия холма я добрался более или менее проворно. Дальше сложность состояла в том, чтобы взять обледенелую высоту. Взял я оную с третьей попытки. Первая и вторая закончились моим съездом на исходный рубеж. Грязный и продрогший, я пересек знакомую аллею и взошел на крыльцо.
«Жаль, что на Паскевича лицензий не выписывают», - подумал я и сжал в кармане рукоятку «Вальтера». Встав на скользкий путь браконьерства, я уже не намерен был отступать, хотя и повторяю, что героизм всегда считал худшей стороной человеческой натуры. Но я испытывал что-то вроде тупой решимости. Мое пребывание в Пустырях превратило меня в психопата, способного на многое, и не в лучшем смысле. Трудно поверить, но так оно и обстояло.
Я миновал темный коридор правого крыла и заглянул в будку киномеханика. «Дежа вю», - усмехнулся я при виде самостоятельно работающей передвижки. «Дежа вю» оказалось еще круче. Выглянув через крайнюю бойницу в зал, я узрел Паскевича. Как и в прошлый раз, Паскевич сидел у прохода. Как и в прошлый раз, его внимание было совершенно поглощено хроникальными кадрами трофейной ленты, запечатлевшими изуверские опыты в концлагере.
- Чертов онанист, - пробормотал я, непроизвольно вытащив лимонку.
Желание выдернуть чеку и метнуть гранату в смотровое оконце передалось мне, должно быть, от Гаврилы Степановича, когда-то уже совершившего подобный акт вандализма. Но, подорвав заведующего клубом, я напрочь лишался возможности отыскать лабораторию Белявского, либо же весьма усложнял ее поиски. Я подавил свой порыв и переместился из будки в клубный зал.
- Генерал Паскевич! - крикнул я, встав у тяжелой портьеры так, чтобы видеть по возможности его фигуру, а самому остаться в тени. - На выход!
Паскевич резво обернулся.
- Здесь посторонним воспрещено, - отозвался он с места. - Покиньте.
Меня он не видел. Не дождавшись ответа, он встал и направился к выходу.
Я отступил в коридор.
- Кто такой? - оказавшись на свету, он изучал меня долго и подозрительно. - Помощник Обрубкова? Встали на воинский учет?
Мне уже были отлично знакомы его ухватки и способы. Я не поддался.
- Вам бы теперь фиолетовой самогонки желательно, - пожал я плечами. - Гаврила Степанович тоже хотел первым делом на учет меня поставить, а как самогонки фиолетовой дернул, так и одумался.
- Паскевич. - Будто невесть кому, он протянул мне свою узкую ладонь.
Она так и повисла в воздухе, словно дорожный указатель.
Право же, люди - самые диковинные существа, каких себе можно вообразить. Бесполезно рыскать по уголкам фантазии, наделяя ее плоды сверхъестественными признаками. С головой петуха и змеиным хвостом? Обучился из прохожих камни делать? Человек переплюнет.
- Детишек не жалко, генерал? - Я смотрел на него с отвращением, все крепче сжимая рукоятку «Вальтера». - Зачем вы их к деревьям-то привязывали, уроды?