- Наплевать. - Он развернулся и захромал в противоположное крыло, уверенный, что я последую за ним. - Нужна полноценная молодежь. Народ спивается. Пойдемте в кабинет. У меня ноги затекли.
Чуть помедлив, я нагнал его.
- А привязали, юноша, только последний экземпляр, - возразил он, шаркая по коридору. - Да и тот - спецдоставка из морга. Детдомовский был. Сорвался с пожарной лестницы. Кто же знал, что в регистратуре сохранилась карточка с анализом крови Захара Алексеевича?
- Но для чего?! - обомлел я.
- Для того, что Гаврила слишком ретиво устремился на поиски. Да и прокуратуру уже следовало чем-то занять в этой истории. Алексей Петрович на областное начальство крепко насел. Вот и подкинули мы им клубочек. Размотать не размотают, зато натешатся.
Что ж, Паскевич всегда бил дуплетом. «Ружье лучше двуствольное, - отметила в час нашего знакомства Анастасия Андреевна. - Из него сразу дважды выстрелить можно». Невдомек лишь было заведующему культурным сектором Пустырей, что егерь Обрубков сам имитировал бурную деятельность, сбрасывая с подлинного следа шайку детоубийц.
Кабинет заведующего был обставлен скупо и предсказуемо. В углу торчало зачехленное знамя.
Стул, стол, вешалка, сейф, несгораемый шкаф и даже подставка с чучелом филина, как успел я заметить, были снабжены инвентарными номерами, намалеванными пожарной краской. Лишь групповой фотоснимок над зачесом присевшего за стол Паскевича был частной, предположительно его собственностью.
Отряд полноценных людей во главе с самим Совершенством двигался вдоль кромки рва. Совершенство усмехалось в усы. Где-то внизу с кирками и заступами копошились отбросы. От жаркой работы таял их срок. Один из полноценных людей, забегая вперед, что-то пояснял Совершенству. Он был низкорослый, кривоногий и в фуражке. Я узнал в нем Ежова. Точно такую фотографию мне показывал мой товарищ Папинако в редкой нынче книге очерков о строительстве канала имени Совершенства.
Паскевич сидел, слегка откинувшись, и смотрел на меня, совсем не мигая. Выставив правую ногу для неизвестных целей, я продолжал стоять посреди кабинета.
- По какому вопросу? - Генерал вдруг сухо заперхал и, прокашлявшись, выдвинул средний ящик стола. - Ежели насчет вакансии, то прошу заполнить…
Я предполагал увидеть извлеченную из ящика какую-нибудь шутовскую анкету, но увидел темную дырку ствола, нацеленного прямо в мой живот. Без дальнейших предисловий Паскевич спустил курок. Наган щелкнул вхолостую.
- Вот стерва! - Паскевич свернул набок стальной барабанчик и исследовал пустые гнезда на просвет. - Патроны высыпала, отродье дворянское!
В очередной раз Настя спасла меня от гибели.
- Стерва же! - негодовал Паскевич, обшаривая ящик. - Верь после этого кадрам! Когда изловчилась? А я ей еще характеристику в институт выписал!
Вытянув из кармана «Вальтер», я медленно поднял его и выстрелил. Пуля угодила в отряд полноценных людей. Треснуло и посыпалось битое стекло.
- Оружие на стол, - прошептал я, опустив «Вальтер» пониже.
Теперь он вздрагивал на уровне искаженной физиономии комитетчика.
Последнее требование было излишним. Наган и без того лежал на столе.
- Вы перешли границу! - отрывисто выкрикнул Паскевич.
- Граница на замке, - возразил я, стараясь сохранять хладнокровие.
Действительно, перейти советскую границу в начале восьмидесятых было так же немыслимо, как совершить путешествие на Плутон. При этом от нелегального пересечения граница уже тогда охраняюсь исключительно изнутри, поскольку снаружи таких сумасшедших и в Китае трудно было сыскать. Последним, наверное, чудаком, дерзнувшим пересечь ее без официального дозволения, был воздухоплаватель Пауэрс, показательно сбитый чуть ли не в районе стратосферы нашими заскучавшими ракетчиками. Шпионы давно ездили к нам с визой. Но что до внутренних посягательств на рубежи, то здесь пограничники вязали желающих пачками. Товарищ мой, Папинако, высказал предположение, что если всех осужденных за попытку бегства из совка выстроить в шеренгу по двенадцать рядом с очередью в Мавзолей, то очередь сильно уступит.
Между тем дуло моего «Вальтера» уперлось в полосатый галстук заведующего клубом. Паскевич остался недвижим. Только щека его нервно дергалась. Связать его, как танкиста, я возможности не имел. Паскевич не Тимоха, - соображал я туго, но верно - Дай ему, сняв с мушки, шанс, и мы сразу поменяемся ролями».
Браслеты! - припомнил я команду из какого-то милицейского детектива.
- Браслеты? - Смех генерала смешался с кашлем, сухим и отрывистым. - Браслеты в ювелирном, сынок! Браслеты ему!
«Похоже, рак-то настоящий, - подумал я в тот момент. - Должно в нем хоть что-то быть настоящим. Хотя бы и рак легких. Похоже, Гаврила Степанович затем и спрятал Захарку в погребе, не пытаясь вывезти за пределы Пустырей. Ждал, когда Паскевич сам загнется».
- Где? - Я вдавил ствол пистолета в основание его шеи.
- Кто? - Паскевич откинулся еще дальше.
- Добрый доктор Айболит! - Палец мой на спусковом крючке напрягся, и генерал это почувствовал.
- Мы еще можем договориться, юноша. - Он поднял на меня красные от бессонницы глаза. - Пока еще можем. Я отпущу вас в Москву. С невестой и ублюдком. Слово генерала. Конечно, вы дадите письменное согласие на сотрудничество. Конечно, будете молчать обо всем, что видели и слышали. Но зато вы будете жить. И Анастасия Андреевна тоже.
Я чувствовал, что он говорит правду, и осознавал, что это моя последняя возможность выскочить сухим.
- Но мальчика придется отдать, - добавил Паскевич, выдержав паузу.
«Вот оно как! - дошла до меня суть его подлой торговли. - Жизнь за жизнь! Даже за три жизни!»
- Решайте сейчас, - нажал Паскевич, заметив мое колебание.
А колебание было. Но и он меня боялся - это я тоже заметил, - что показалось мне странным для сильного и целенаправленного противника. И главное, смертельно больного.
«Он надеется! - вдруг осенило меня. - Надеется на успешный эксперимент ветеринара! Нет сомнений: тут личный интерес! Когда-то он, может, и работал в интересах партии, но теперь работает на себя!»
- Как хотите. - Мое возбуждение не ускользнуло от его пристального внимания. - Вы мне нравились. Дерзость, настойчивость, цинизм - все при нас. Таких ребят мы и подбираем на пути к торжеству. Это прежде нам требовались умельцы заплечных дел. Кто не гнушался. Теперь горизонт расчищен. Теперь нам интеллектуалы дороже. Ставка на качество. Жаль. Очень жаль. Секача без подготовки завалили. Не каждый способен…
Тут бы мне и насторожиться: что это он так запел? Оглянуться бы мне. Вспомнить бы, на кого я хвост поднял. Но я не насторожился. Не вспомнил и не оглянулся, заслушавшись Паскевича, будто тщеславная ворона из басни.
Зверский удар сокрушил мой затылок.
«И не спрашивай, по ком звонит колокол, - метнулась первая мысль в моем ослепленном болью мозгу, лишь только я очухался. - Ибо это не колокол. Это башка твоя, раззява».
Соображал я - хуже некуда. В связанные конечности впивалась проволока, а голову мою обернули мешком. Я приходил в чувство постепенно, так что при процессе досмотра моих карманов еще отсутствовал. Но когда меня начали вязать, в самые отдаленные провинции моих полушарий стали пробиваться поодиночке и группами едва различимые слова. Они то приближались, то откатывались: «Сдал… кроме Битнера и двух… Гаврила-то наш мемуары… Академику на досуге… Спешить…»
- Одну гранату оставь в кармане, - превозмогая боль, разобрал я наконец-то цельное генеральское предложение. - Пусть участь выберет. Геройский парень. Воин, скажу тебе.
- Так лучше его в прорубь! Ей-ей, лучше! - Подобострастный голос вездесущего Семена я также опознал. - Позвольте в прорубь, товарищ генерал-лейтенант! Концы в воду, как говорится!
- Смирно! - прозвучал спокойный, но властный приказ Паскевича. - Через полчаса бункер откроется. Тимофей там не подведет, или мне одеваться?
- Трезвый он, - бодро отозвался сержант. - Да и атмосферы я уже выставил наперед.
- Смотри. Еще прокол, и я вас в Лефортове сгною, как сырую картошку на базе.
- Так точно! - Семен держался молодцом.
- Пацана сразу к Михаилу Андреевичу на стол. Пусть готовит к операции.
Судя по сухому треску, Паскевич опять закашлялся.
- Вопрос. - В тоне Реброва-старшего прозвучали растерянные нотки. - Они сказали, что анализ какой-то ДНК надо проверить. И кровь. И подкормить бы его пару дней против общего истощения органики. Это коли мальчишка не в форме.
- Готовить к операции! - рявкнул Паскевич. «Так! - Меня прошиб холодный пот, и пока не из страха за собственную шкуру, а из предчувствия чего-то кошмарного и необратимого, свидетелем чему мне стать уже не суждено. - Лубянские аналитики раскололи весь шифр Обрубкова вплоть до сноски по времени. Кончено. Следователь слушал Гаврилу Степановича куда внимательнее, чем мы оба надеялись. Звонок Паскевича в Москву, и - все. Замок-таймер - секрет Полишинеля. Сколько же я тут валяюсь? Из погреба я ушел в десять. Двадцать минут - на дорогу. Сорок - веселый разговор с его превосходительством. Значит, еще минут сорок».
- Полынья там по пути. - Меня подняли в воздух, и, сложившись, я повис не иначе как у сержанта па плече. - Где бабы наши белье полощут.
- Разговорчики в строю! - снова повысил голос Паскевич. - Исполнять!… В склепе руки ему развяжешь. Кругом!
Семен развернулся через плечо, на котором я устроился, и затопал: первые три шага - четко, дальше - бегом. Чтобы не удариться в панику, я считал.
На трехсот сорока мы остановились и присели. Раздался щелчок. Затем скрипнуло что-то металлическое. Я снова ощутил подъем и одновременно понял, что мы спускаемся по лестнице. Судя по моему вращательному движению, лестница была винтовая. Я досчитал до сорока пяти. Далее мы снова припустили рысью. Несложно было уже догадаться, что подземный ход вел из поместья в часовню Белявских. Еще раньше я догадался и о своей участи. Паскевич затеял похоронить меня в склепе заживо. Почесть ли это, или изощренный садизм, я не рассуждал. Ясно было, что я умру мучительной и медленной смертью.
«С какой целью он распорядился оставить в моем кармане гранату? С какой целью велел развязать руки? - Вот о чем были мои невеселые думы, и вот к чему они меня привели. - Выбор! Паскевич оставил мне гранату, как последний патрон! Чтобы я мог подорвать сам себя! Тонка ли моя кишка - именно этот вопрос ему желательно было прояснить!»
Вскоре поход наш окончился. Где-то надо мною послышался шорох камня о камень. «Путешествие в испорченном лифте», - усмехнулся я с горечью, взмывая на следующий уровень. Впрочем, и там мне не довелось задержаться. Злобный сержант меня даже не сбросил, а сорвал с плеча железной лапой, словно лычку с погона. И снова я отключился, налетев многострадальным затылком на невидимое, но твердое препятствие.
СКЛЕП
Кто- то пощекотал меня за ухом. Я открыл глаза и ничего не увидел. Зато сразу все вспомнил. То ли повторный удар вправил мне мозги, то ли стресс, вызванный перспективой мучительного конца, просветлил мое сознание, но факт остается фактом. Острая головная боль уже перешла в хроническую. Затхлый воздух, плававший у самых ноздрей, и руки, по-прежнему связанные за спиной, свидетельствовали о том, что Семен отчасти исполнил генеральское распоряжение, а от части -воздержался.
«Так и воюем. - Почему-то первым делом я напал на артиллерию. - Оттого и несем неисчислимые потери в живой силе, что все у нас через жопу. Каждый сукин сын норовит проявить инициативу. Мол, ему на месте виднее. С тремя классами образования, а туда же: разобьет на собственные квадраты линию фронта и давай лупить прямой наводкой по батальонам союзников. Мы, дескать, боги войны - что хотим, то и воротим».
Нелепая при моих плачевных обстоятельствах критика армейской дисциплины была, как я теперь полагаю, стихийным противоядием от паники. А к панике я был близок настолько, что попытался подошвами высадить заднюю стенку фамильного саркофага родственников Анастасии Андреевны, напрасно, как я полагал, дожидавшейся своего жениха на окраине проклятой деревни.
Кто- то, встревоженный моим резким выпадом, отчаянно пискнул у самого уха. «Крыса!» -догадался я с опозданием и заорал так, что бедный грызун забился в самый дальний угол, где и нашел скоро выход из гранитного мешка. В гробовой тишине я отчетливо слышал удаляющийся дробный топот маленьких лапок.
«Вот разгильдяй, - огорчился я, во всем узревавший худшую сторону. - Крышку неплотно задвинул, Значит, скорой смерти от удушья тоже не предвидится. Небось еще и гранату спер, душегубец».
Какую службу мне могла сослужить граната, я и сам не представлял.
«Хрен тебе, Паскевич, - позлорадствовал я в интересах борьбы с отчаянием. - Не дождешься ты моей скоропостижной погибели. Тоже нашел подрывника. Нет, я подохну медленно и с расстановкой. Не роняя чести егерского мундира». На мои глаза навернулись слезы. Еще минута, и я рыдал. Очень хотелось в Москву. Очень хотелось выпить с Гольденбергом и Папинако чего-нибудь сухого. Отчаянно хотелось расписать пулю. Да хоть бы до станции «Таганская» прокатиться в толпе читателей Мориса Дрюона, стимулирующего сдачу макулатуры. И с Бутыркой я давно не ругался на тему, чья очередь мыть полы.
- Дыши ровно, - проверил я акустику в саркофаге. - Твоему наследнику тоже не сладко приходится в утробе. Он с тобой почти в одном положении, а сопли не распускает. Хотя лет ему - всего ничего. Каких еще лет? Никаких лет. Даже скворцы не прилетали.
«Заговариваюсь, - мелькнуло в ушибленной моей голове. - Трогаюсь. Трогаюсь и двигаюсь. Надо экстренно думать о другом. - И я сосредоточился на другом. На Захарке сосредоточился. - Вероятно, бункер уже открыт, и пацана готовят к операции. Операции «Феникс». Так назвал Обрубков их предприятие. Что затеяли два наглых прожектера? Очередной безответственный прорыв глобального значения и таких же последствий? Скрещивание человека со свиньей? В чем смысл? Где-то я читал, что по совместимости тканей и некоторых органов свиньи весьма близки человеку. Даже как будто сердечные клапаны свиней пересаживают людям в критических случаях».
Перебрав в памяти все известные мне поверья, в каких фигурировали свиньи, я тотчас проследил пусть и предвзятое, но негативное к ним отношение мирового религиозного сообщества. Про мусульман и говорить нечего. У язычников Цирцея именно в этих парнокопытных обращала знакомых мужчин. Даже милосердный Христос, изгоняя бесов из бесноватых, вышедших из гробов, изгнал их не куда-либо, а в стадо свиней, после чего низвергнул последних без сожаления с крутизны в море.
«Стоп! - одернул я себя. - Конечная остановка «Скотный двор». Так мы далеко не уедем. Здесь - другое. Что для них всего актуальнее? Жизнь! Ее индивидуальная протяженность! Белявскому уже лет сто, не меньше. Сам Паскевич на порошках и на честном слове держится. Да и все полудохлые жители Кремля веруют в одну лишь неотложную медицинскую помощь. На что им еще уповать? На чудотворные мощи Серафима Саровского, которого, доживи он до «окаянных дней», первым бы к стенке поставили? Тогда и остальное понятно. Генералу с академиком любая индульгенция заранее выписана: «Хотите в тишине и уединении эксперименты ставить? Пожалуйста! Детки вам требуются? Кто-то расстроен? Полноте! Царь Ирод из суеверия всех младенцев пописал! А у нас тут заветы Ильича! Полe не пахано!» В таком разрезе Паскевич со своим зоотехником еще скромно себя ведут. Освенцим не просят, на бюджет «среднего машиностроения» не покушаются. Святые люди».
Изначально я недоумевал: с какой стати московские сыщики вообще за мной заехали? Тимофей, допустим, план дома знал не хуже. И еще не бралось у меня в толк - за каким дьяволом Обрубков сплел эту галиматью из японцев и адмирала. Не проще разве записку написать? Но, хоть я и не был горбат, могила меня исправила. Затем и заехали, чтобы егерь сообщил мне местонахождение Захара Алексеевича Реброва-Белявского. Запиской или устно - не суть. Важнее, что никому из местных он не доверился бы. Итак, Паскевич убил двух зайцев: выкинул Обрубкова из Пустырей и заставил рискнуть. За многие лета изучив характер майора Обрубкова, он ясно понимал, что Гаврила Степанович передоверит кому-либо мальчишку разве в самом безвыходном положении. Такое положение Паскевич и спланировал. Соответственно, егерь выбрал единственно возможную линию защиты. Письменную инструкцию у меня отобрали бы и вдумчиво бы прочли. В глупом же разговоре якобы ни о чем вполне могло проскочить. Не проскочило. Жаль.
Несмотря на тупое нытье в затылке, вскоре я задремал. Тоже защитная реакция. Но сон мой оказался короче спартанского митинга. С той поры я последнее желание приговоренного к смертной казни считаю его законным правом. Мое последнее желание было настолько нестерпимым, что я стал ерзать и сучить ногами. Так бы мне и скончаться в мокрых штанах, если б вдруг не зазвучали в склепе чьи-то приглушенные голоса.
- Товарищи! - возопил я что было мочи. - Пустите в сортир! Я отработаю!
- Здесь он! - пробасил надо мною враг мой Филя.
Мраморная крышка со стоном отъехала, и в лицо мне ударил яркий луч света.
- Ну, конечно. - В саркофаг заглянула Анастасия Андреевна. - «В сортир». Ничего другого я и не ожидала услышать. Филя, этому скандалисту в уборную надо. Развяжи ему руки.
- Да! - Я сел во гробе, как Лазарь. - Развяжите мне руки!
Мне и прежде думалось, что воскрешенный Лазарь вначале сел, а уж после встал.
Могучий Филька зачерпнул меня и осторожно вынес на Божий свет.
- Живой! - Настя прильнула к моей груди. - Знала, что живой!
Лесничий меж тем принялся, начав снизу, распутывать стальную проволоку на моих занемевших конечностях. В отместку за младшего брата Семен и клубного оркестра не пощадил. Связал он меня струнами, выдранными, надо полагать, из трофейного «Беккера».
- Руки у меня не как у всех! - торопил я Филю, переминаясь. - У меня сзади руки! Я потом всех выслушаю, но - не раньше! Где тут уборная?