Но перекладина выдержала. Я размахивала фонарем, направляя свет то на трос, то на шкив, то вниз, на скобы, закрепленные на плите, то назад на трос, то через окно на фургон. Все требовало внимания, я сосредоточилась, готовая в любой момент распрямиться, как сжатая пружина.
Луч фонаря застыл на несколько мгновений на одной из скоб — вроде она начала ослабевать. Я быстро направила его через окно на зеркало на капоте. Люсьен затормозил в тот самый момент, когда скоба соскочила и все металлическое сооружение с лязгом подбросило к шкиву, после чего оно, задев по дороге дымоход, врезалось в перекладину. Я взвизгнула и прижалась спиной к двери. Сооружение рухнуло на пол. Я принялась тереть изо всех сил лицо. Просунув голову сквозь окошко, Люсьен увидел, что я протираю глаза.
— Не ушибло? — озабоченно спросил он.
— Да нет. Это скоба с плиты соскочила. Сейчас закреплю.
— Справитесь одна?
— Конечно.
Набрав в грудь побольше воздуха, я подошла к этой чертовой железяке.
— Ну-ка, дайте посмотреть, — сказал Люсьен.
Я поднесла ее поближе. К счастью, металл не повредился. Он смотрел, как я ставлю сооружение на место и закрепляю по его примеру скобы. Закончив, я посветила на плиту фонарем, и Люсьен кивнул:
— Хорошо. Знаете, а ведь, пожалуй, мы и на самом деле можем справиться с этим.
Он вернулся к фургону. Я вновь заняла место у окна.
Все началось заново.
Скобы соскакивали еще дважды, но на третий раз закрепились намертво. Люсьен подъезжал к дому медленно, буквально дюйм за дюймом, производя оглушительный шум, но четко выдерживая темп. Вдруг раздался какой-то чавкающий звук, словно кто-то вытаскивает ногу из жижи. Я мгновенно перевела луч фонаря со шкива на печь и увидела, как она медленно, неохотно, но верно — один дюйм, два, три — поднимается над грязным полом. Я застыла на месте. Заскрипела перекладина. Я отошла от окна, наклонилась над плитой и осветила образовавшуюся трещину. Раздался ужасный грохот, скрипела теперь не только перекладина, но и шкив, и слышно было, как ревет за окном, напрягаясь изо всех сил, двигатель старенького фургона. У меня заколотилось сердце. Я не сводила взгляда с черной дыры под печью.
Услышав, как на землю с грохотом обрушился какой-то камень, они так и застыли. Даже лошадь насторожилась.
Изабель и Маленький Жан бросились к двери, Якоб за ними. Изабель первой добежала до дома и дернула за ручку. В тот же самый миг изнутри открылась задвижка и на пороге с покрасневшим, залитым потом лицом показался Этьен. На лице его играла улыбка.
— Заходи, Изабель.
Она вздрогнула при звуке собственного имени и робко обошла мужа. Анна на коленях, с закрытыми глазами стояла у новой печи. На плите были расставлены свечи. Неподалеку, слегка наклонив голову, стоял Гаспар. Он даже не пошевелился и не поднял глаз, когда вошли Изабель с мальчиками. «А ведь я уже видела Анну в такой позе, — подумала Изабель. — Тогда она тоже молилась у печи».
В глаза мне бросилось что-то голубое — в черной дыре лежал клочок голубой материи. Плита поднялась уже на пять дюймов, я всматривалась и всматривалась в темноту, ничего не понимая; потом она подалась еще на дюйм, тут я увидела зубы, и мне все стало ясно. Мне все стало ясно, я громко зарыдала, наклонилась над могилой и прикоснулась к тонкой косточке.
— Это рука ребенка! — крикнула я. — Это…
Я наклонилась ниже, потрогала голубое пальцами и вытащила длинную нитку, пропущенную сквозь прядь волос. Это был голубой цвет Мадонны, а волосы были рыжими, как у меня, и я рыдала не переставая.
* * *Изабель не сводила глаз с печи, установленной на столь необычном месте.
«Наверное, не захотел ждать, — подумала она, — не захотел ждать, пока кто-нибудь поможет, и бросил камень в первом же попавшемся месте».
Это была настоящая глыба, и лежала она слишком близко к входу в дом. И все они, Изабель, Маленький Жан, Якоб, были как бы зажаты между ней и дверью. Изабель сделала шаг в сторону и принялась кружить вокруг печи.
И тут с пола ей ударил в глаза голубой луч. Изабель упала на колени, протянула руку и дернула. Это оказался обрывок голубой нитки, забившейся под плиту. Она тянула и тянула, пока нитка не оборвалась. Изабель поднесла ее к свече.
Я услышала щелчок и свист веревки. Плита с грохотом вернулась на свое место, а скобы ударились о перекладину. Этот грохот я уже слышала, точно слышала.
— Нет! — возопила Изабель.
Она зарыдала, бросилась к печи и принялась биться головой о каменную плиту. Потом остановилась, прижала лоб к холодному граниту, зажала нитку в ладони и начала речитативом:
— На тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек; по правде Твоей избавь меня; приклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня.
И голубое исчезло, все стало красным и черным.
— Нет! — возопила я, бросилась к печи и, рыдая, принялась биться головой о плиту. Потом остановилась, прижала лоб к холодному граниту, стиснула нитку в ладони и начала речитативом:
— На тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек; по правде Твоей избавь меня, приклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня.
И голубое исчезло, все стало красным и черным.
Глава 10 ВОЗВРАЩЕНИЕ
Поставив рядом с собой сумки, дорожную и спортивную, я долго стояла на крыльце, прежде чем решилась позвонить. Дверь была из дешевой фанеры, со смотровой щелью на уровне глаз. Я огляделась — вокруг громоздились дома, скорее домики, небольшие, недавно отстроенные, с лужайками, покрытыми травой, но без деревьев, за исключением нескольких стволов бересклета, упорно тянущихся вверх. Все это было совсем не похоже на новые американские предместья.
Я еще раз повторила про себя вводный текст и нажала на кнопку звонка. Пока я ждала, в животе у меня снова заурчало, а руки покрылись потом. Я сделала глотательное движение и вытерла ладони о брюки. Изнутри послышались шаги; дверь распахнулась, и на пороге возникла маленькая девочка со светлыми волосами. Из-за спины у нее выскочила полосатая кошка, на крыльце она остановилась и принялась обнюхивать спортивную сумку. Она внедрялась в нее все глубже и глубже, так что мне пришлось слегка оттолкнуть ее.
На девочке были ярко-желтые шорты и футболка с пятном от пролитого сока. Она повисла на дверной ручке и, балансируя на одной ноге, смотрела на меня.
— Bonjour, Сильвия. Помнишь меня?
Девочка по-прежнему не сводила с меня глаз.
— А почему у тебя голова такая красная?
Я ощупала лоб.
— Ударилась.
— Надо перевязать.
— А бинт у тебя есть?
Она кивнула.
— Кто там, Сильвия? — донесся из глубины дома голос.
— Это тетя с Библией. Она голову поранила.
— Скажи ей, пусть уходит. Она же знает, что ничего я у нее не куплю!
— Нет, нет, — крикнула Сильвия. — Это другая тетя с Библией.
В коридоре послышался цокот каблуков, и из-за спины Сильвии вышла Матильда. На ней были короткие розовые шорты и светлая соломенная шляпа, в руках наполовину очищенный грейпфрут.
— Mon Dieu! — воскликнула она. — Ella, quelle surprise![67] — Она отдала грейпфрут Сильвии и заключила меня в объятия, расцеловав в обе щеки. — Надо же было предупредить! Ну заходите, заходите.
Я не пошевелилась. Плечи у меня задрожали, я опустила голову и зарыдала.
Не говоря ни слова и не выпуская меня, Матильда подхватила дорожную сумку, Сильвия потянулась за другой. Я уже готова была крикнуть «Оставь!», но передумала и, дав ей взять сумку, протянула девочке свободную руку. Так, вдвоем, они и повели меня в дом.
О самолете я и думать не хотела. Во-первых, не хотела оказаться в запертой клетке, а еще больше — слишком быстро возвращаться домой. Мне требовалось время, чтобы освоиться.
Якоб проводил меня поездом до Женевы и посадил в автобус, направляющийся в аэропорт, но уже через три квартала от железнодорожного вокзала я попросила водителя остановиться и выпустить меня. Я зашла в ближайшее кафе и с полчаса сидела там за чашкой кофе, давая Якобу время уехать обратно в Мутье, после чего вернулась на вокзал и купила билет до Тулузы.
Расставание с Якобом далось нелегко — не потому, что мне хотелось бы остаться, просто ему было слишком ясно, что я тороплюсь вернуться.
— Жаль, Элла, что твоя поездка сюда оказалась такой грустной, — тихо заговорил он при прощании. — Ты-то хотела как лучше, а получилось все наоборот.
Он посмотрел на мой исцарапанный лоб, перевел взгляд на спортивную сумку. Он отговаривал меня брать ее с собой, но я настояла, хотя и подозревала смутно, что в аэропорту могут возникнуть проблемы — у них ведь специально натренированные собаки. Еще один аргумент в пользу железной дороги.
Сумку мне принес Люсьен накануне утром, когда наконец кончилось действие наркотиков, которыми накачал меня врач, и я проснулась. Он вошел ко мне в спальню небритый, перепачканный с головы до ног, безумно усталый и поставил сумку у стены.
— Это для вас, Элла. Сейчас лучше не смотрите. Вы ведь и так знаете, что там.
Я тупо посмотрела на сумку.
— Вы ведь не в одиночку этим занимались?
— У меня есть друг, он кое-чем мне обязан. Не беспокойтесь, он будет держать язык за зубами. Тайны хранить умеет. — Люсьен помолчал. — Мы нашли трос попрочнее. Правда, перекладина все равно едва не сломалась. Да что там перекладина — весь дом готов был обвалиться.
— Жаль, что не обвалился… Люсьен, — откашлявшись, окликнула его я, когда он уже шел к двери. — Спасибо. Спасибо за помощь. За все.
— Счастливо, Элла, — кивнул он. — Пусть все у вас будет хорошо.
— Постараюсь.
Мать и дочь поставили сумки в коридоре и прошли со мной в дворик позади дома — небольшую поляну, отделенную с обеих сторон забором от соседей. Посреди нее стояла пластмассовая ванна, повсюду были разбросаны игрушки. Они усадили меня в пластмассовое кресло-качалку, Матильда отправилась в дом за выпивкой, а Сильвия встала рядом и принялась внимательно меня разглядывать. Потом она наклонилась и осторожно провела ладонью по моему лбу. Прикосновение было приятно, да и солнце пригревало на славу.
— А это что? — спросила Сильвия.
Я открыла глаза. Она указывала на пятно на сгибе руки. Оно покраснело и вздулось.
— Да с кожей прямо беда. Это называется псориаз.
— Соо-раа-сииз, — повторила Сильвия, выговаривая слово так, будто это название какого-нибудь доисторического животного, что-то вроде динозавра. — Тут тоже бинт нужен, n'est-ce pas?
Я улыбнулась.
— Итак, — начала Матильда, протягивая мне стакан апельсинового сока, усаживаясь рядом и отсылая Сильвию переодеться в купальный костюм, — где это вы умудрились так ободраться?
Я молча вздохнула. Перспектива подробных объяснений не радовала.
— В Швейцарию ездила, — начала я, — семью навестить. И показать им Библию.
— В Швейцарию… — задумчиво повторила Матильда и наморщила лоб.
— Еще мне хотелось там кое-что отыскать, — продолжала я, — вот…
Из дома донесся страшный крик. Матильда вскочила на ноги.
— Ну вот и до костей дело дошло, — сказала я.
Самое трудное было расстаться с Сюзанной. Она зашла ко мне вскоре после Люсьена и, присев на кровать и даже не поворачивая головы, кивнула в сторону сумки.
— Люсьен говорил мне, — сказала она. — И показывал содержимое.
— Люсьен хороший человек.
— Да. — Она посмотрела в окно. — Как, думаешь, это могло там оказаться?
— Понятия не имею. Может… — Я покачала головой и не договорила; сама мысль об этом приводила меня в ужас, а я ведь изо всех сил старалась заставить их поверить, что чувствую себя нормально и могу ехать уже завтра.
Сюзанна положила мне ладонь на руку.
— Зря я об этом заговорила.
— Не важно. — Я переменила тему. — Хочу сказать тебе кое-что, позволь мне быть откровенной.
— Разумеется.
— Тебе надо избавиться от Яна.
Судя по выражению лица, Сюзанна была скорее согласна, нежели удивлена; во всяком случае, она расхохоталась, а я вслед за ней.
На дворе вновь появилась Матильда, ведя за руку плачущую Сильвию.
— Извинись перед Эллой за то, что рылась в ее вещах.
— Простите, — прошептала девочка, подозрительно глядя на меня сквозь слезы. — Мама, можно поиграть в ванне?
— Можно.
Сильвия вприпрыжку бросилась прочь, словно хотела поскорее убежать от меня.
— Извините, — сказала Матильда, — она у меня такая любопытная.
— Не важно. Жаль только, что перепугалась.
— Так вот их… вот это вы и нашли? Что искали?
— По-моему, девочку звали Мари Турнье.
— Mon Dieu. Так она… из вашей семьи?
— Ну да. — И я пустилась в объяснения. Ферма. Старый камин и печь. Мари. Изабель. Голубой цвет. Сон. Грохот каменной плиты, ложащейся на свое место. И цвет моих волос.
Матильда слушала не перебивая, лишь разглядывая свои ярко накрашенные ногти и подергивая завитки волос.
— Ну и дела, — вымолвила она, когда я замолчала. — Сюжет для повести. — Она запнулась, заговорила было вновь и снова умолкла.
Я вопросительно посмотрела на нее.
— А сюда-то вы зачем приехали? — спросила Maтильда. — То есть я рада, конечно, но почему вы прямо домой не отправились? Разве когда так не по себе, не домой, к мужу, прежде всего тянет?
Я вздохнула. Если еще и об этом распространяться, целого дня не хватит. Но ее вопрос напомнил мне кое о чем. Я огляделась.
— А куда?.. А вы?.. Словом, где отец Сильвии? — неловко выговорила я в конце концов.
Матильда рассмеялась и небрежно махнула рукой:
— Да кто его знает? Я с ним уж года два как не виделась. Дети его всегда мало занимали. Он и Сильвию, чтобы я рожала, не хотел, так что… — Она пожала плечами. — Ну да ладно, Бог с ним. Однако же вы не ответили на мой вопрос.
Пришлось рассказать ей все, что касалось Рика и Жана Поля. Заняло это меньше времени, чем думалось, хоть острые углы я и не обходила.
— Выходит, Рик не знает, где вы сейчас?
— Получается так. Дядя хотел позвонить ему и сказать, что я возвращаюсь, но я не позволила. Сказала, что сама позвоню Рику из аэропорта. Наверное, я уже тогда знала, что сразу домой не поеду.
На самом-то деле я садилась в Женеве на поезд в каком-то совершенно разобранном состоянии, даже и не думая, куда еду. В Монпелье мне предстояло сделать пересадку, но, пока я ждала, объявили о прибытии другого поезда, проходящего, с остановкой, через Менд. Люди входили и выходили из вагонов, поезд стоял долго, и чем больше он стоял, тем сильнее становилось искушение. В конце концов я подхватила свой багаж и поднялась в вагон.
— Знаете, Элла, — заговорила Матильда, и я перевела на нее взгляд с девочки, плескавшейся в ванне, — вам ведь в любом случае надо поговорить с Риком, n'est-ce pas? Все рассказать ему.
— Разумеется. Но я даже представить не могу, что беру трубку и набираю его номер.
— Это я беру на себя! — Матильда вскочила на ноги и щелкнула пальцами. — Записываю.
Я неохотно продиктовала ей номер.
— Отлично. А вы пока присмотрите за Сильвией. И не входите в дом, ладно?
Я откинулась на спинку кресла. Хорошо, когда за тебя работают другие.
К счастью, дети склонны все быстро забывать. Под конец дня мы уже вместе играли с Сильвией в ванне, а когда вернулись в дом, Матильда успела спрятать сумку в шкафу. Сильвия о ней больше не упоминала; она показала мне все свои игрушки и позволила заплести свои волосы в две тугие косы.
О телефонном звонке Матильда сказала немного.
— Завтра в восемь вечера, — таинственно обронила она, передавая мне клочок бумаги с адресом в Менде — точь-в-точь как Жан Поль записывал когда-то адрес таверны.
Поужинали мы рано — Сильвии пора было ложиться спать. Увидев, что у меня на тарелке, я улыбнулась: такую простую пищу я ела в молодости. Ни макарон в особом соусе, или в масле, или с травами, ни какого-то специально выпеченного хлеба, ни экзотических смесей. Все элементарно, что и радовало, — кусок свинины, фасоль, кукуруза в сметане и багет.
Я умирала от голода, но стоило мне отрезать кусок мяса, как я едва не выплюнула его — пахло железом. Я попробовала фасоль и кукурузу — тот же привкус. Как ни хотелось есть, этот запах отбивал весь аппетит, железом теперь отдавало все. И скрыть отвращение было трудно, особенно потому, что Сильвия почему-то решила идти со мной нога в ногу. Стоило мне отправить в рот очередной кусок мяса, как она делала то же самое; стоило сделать глоток, и она вслед за мной. Матильда с жадностью набрасывалась на все, что было на столе, и ругала дочь за медлительность.
— Так ведь это Элла медленно ест, — заревела девочка.
Матильда посмотрела на мою тарелку.
— Прошу прощения, — сказала я, — у меня какое-то странное ощущение. Все словно отдает… железом.
— Правда? У меня тоже так было во время беременности. Кошмар. Но через несколько недель все прошло, любое блюдо ешь. — Она замолчала. — Да, но вы-то…
— Может, все дело в лекарствах, которыми напичкал меня врач в Мутье. — Я не дала ей договорить. — Иногда они оказывают побочное действие. Извините, просто не могу есть.
Матильда кивнула, но через некоторое время я уловила на себе ее изучающий взгляд.
Я на удивление легко вошла в ритм их жизни. Mатильде сказала, что уезжаю завтра — хотя, спроси она куда, я бы не ответила. Но она не спросила и просто отмахнулась:
— Никуда вы не едете. Поживете с нами. Вы хорошая гостья. Да и вообще компания мне не повредит, а то ведь мы с Сильвией все вдвоем да вдвоем. Если, конечно, вы не против спать на кушетке.