– Это еще что за шмасть?
– Молодежное течение. Эмо – от слова «эмоциональный».
После утренних сообщений от Александры вся эта информация ему уже казалась ненужной – ему не терпелось перейти поближе к делу. Но вчера он сам просил ее помочь и теперь не хотел разочаровывать, отчего слушал и вникал, стараясь не выдать своего нетерпения.
– То есть они шибко эмоциональные? – спросил он.
– Вроде того, – усмехнулась Александра.
– А остальные, выходит, нет?
– Алеш, ну хочется детям как-то отличиться от остальных!
Алексей вспомнил слова Степана о девицах, которые всеми способами пытаются придать себе оригинальности. Прав, выходит, Катаев! А он, Кис, безнадежно отстал от жизни, что ли?
– А татуировка с ящерицей?
– Нет, это вряд ли имеет отношение…
– Погоди… Детям? Ты сказала – «детям»!
– Да, этим увлекаются подростки.
– Моей девице двадцать семь!
– В таком случае это скорее просто-напросто дань моде. Зайди в любую парикмахерскую – ты увидишь там афишки див с модными прическами, – так вот, как минимум треть из них имеет челку поперек глаз! Теперь насчет «готов». Костюмы, что ты мне вчера описал, вполне соответствуют их моде…
– Бог с ними, с костюмами! Что-нибудь по поводу обрядов, ритуалов?
– «Готы» увлекаются одноименным течением в музыке, а вот про «вампиров» никто ничего толком не знает. Что-то в этом роде существует, но среди моих коллег не нашлось никого, кто смог бы рассказать поточнее…
– Не страшно. Сейчас самое главное, – Алексей выплыл наконец к интересующему его вопросу, – эти два случая, которые прислал тебе «твой Т.Т.». Я вот что думаю, Саша: таких случаев может существовать куда больше в реальности, но жертвы оклемались. Отчего никуда не обращались. Ни в больницы, ни в милицию, ни в газеты. Однако мне очень нужно разузнать о них! Похоже, что у нас намечается серия. Ты не могла бы забросить в прессу…
– Слух о «вампирах»?
Умница его жена! Ей не приходится объяснять «два раза и помедленнее» – ее мысль опережала слова Алексея.
– Да! С тем чтобы призвать граждан обратиться в газету и рассказать о случаях нападения на них!
– Поняла. Постараюсь.
– Только на следствие ссылаться пока нельзя! Придумай что-нибудь туманно-скандальное, в духе желтой прессы, ладно?
– Я поняла, Алеша. Немного посоображаю и закину «утку».
– Ты гений, Сашка!
– Не говори ерунды.
Саша почему-то не любила комплименты.
– Хорошо, ты посредственность – так тебе больше нравится? – он хмыкнул.
– Вот вернусь и в угол тебя поставлю!
– О, в углу – это одна из самых моих любимых поз!
– Нет, ты невыносим! – заключила Александра с усмешкой. – В общем, жди от меня сообщений!
– Заметано. Саш, а кто это, когда я звонил в прошлый раз, был рядом с тобой?
– Рядом со мной?
– Ну да… Я слышал мужской голос. Совсем рядом…
– А… Это… Я тут одноклассника своего встретила, представляешь?
– Одноклассника?
– Ага. Мы с ним дружили… Давно, когда нам было одиннадцать-двенадцать-тринадцать-четырнадцать.
– А-а-а… Понятно… Приятная встреча, надо думать…
– Конечно.
Повисла пауза – небольшая совсем, но непривычная.
– Алеш, ты ревнуешь, что ли?! – спросила Александра.
– Ни боже мой! Я просто так спросил! Я рад, что ты отдыхаешь… развлекаешься…
Конечно, он не ревновал! Он никогда Александру не ревновал! Только этого не хватало, ревновать…
* * *Они с Кирой условились смотреть сегодня очередной отборочный матч, и Степан заранее предвкушал этот вечер. Пополнил запасы пива и орешков, да еще купил отборное мясо раков – чтобы не пришлось их чистить, все уже очищено!
И нате вам: Кира ему сообщила, что не придет! Она себя плохо чувствует!
– Заболела?
– Нет, не волнуйся. Так просто… легкое недомогание…
– Месячные?
Кира помедлила, прежде чем ответить. Степан вдруг оробел: не слишком ли он прямолинеен?
– Да, – произнесла она наконец. – Месячные.
– Кирка, выпей анальгин и дуй ко мне! Сегодня же такой матч, ты что!!!
Но она все же отказалась, гадкая девчонка. Весь кайф ему поломала!
…Вечер у телевизора Степану предстояло провести в одиночестве, как раньше, ловя из чужих окон голоса невидимых единомышленников…
Он встал с дивана и резким жестом распахнул окна пошире, стукнув створками о стенки.
* * *Сашина «утка» могла сработать в лучшем случае только завтра.
А пока, в ожидании ее результатов, Алексею не терпелось разузнать о Кире побольше и исследовать ее квартиру.
Для достижения первой цели он выдал Тамаре новое поручение: выяснить причины смерти Кириного мужа. Если смерть его была криминальной (или заподозрена в криминальности), то найти сведения Тамаре будет несложно. А вот если нет…
Но Тома от поручения не отказалась и, записав адрес и фамилию, обещала расстараться, попросив времени до завтра.
Для достижения второй цели ему требовалось разведать, когда Кира будет отсутствовать в своем жилище. И лучше всего это сделать через Степана Катаева.
Он позвонил ему под каким-то предлогом и выяснил, что Кира собирается провести сегодняшний вечер у себя дома.
– Она отказалась смотреть со мной матч! – возмущенно проговорил Степан. – У нее месячные, прикинь! Отчего у них, у баб, с этим делом такие навороты, ты не знаешь?
Алексей был несколько смущен такими подробностями. Зачем ему знать, когда у Киры месячные, спрашивается? Но Катаев ждал от него ответа, и детектив не хотел потерять той доверительности, которая возникла у них в последнее время. Отчего решил выступить в роли эксперта.
– Степ, нам не понять. У нас же такого нет. Но женщины действительно ощущают недомогание в эти дни. Это медицинский факт.
– Но я же не дрова колоть ее звал! – кипятился Степан. – Я же ей предложил матч посмотреть! На диване жопой сидя!!!
Мама родная, он же… Он просто-напросто…
Да, да: Степан в нее влю…
Нет, не влюблен, это слово не подходило. Степан к ней привязался! Ему без нее плохо, неуютно, тоскливо…
Алексей вдруг запнулся мысленно и себя обругал. Он стал слишком циничным, черт возьми! Что такое привязался? Разве это не есть род любви? Любви родственной или дружеской – но любви же!
Вот-вот. Степан, как Кис его уже представлял, влюбленным – в классическом смысле этого слова – по определению не бывал. Чувство это явно обходило его стороной. К женщинам он относился, как к дорогим часам: и практическая польза от них есть, и для обрамления-украшения ему служат.
Тогда как Кира…
Детектив подумал еще немножко и чуть не зааплодировал: браво, Кира! Ей удалось совершить тот маневр, ту партизанскую вылазку, до которой не додумалась до сих пор ни одна из женщин Степана (иначе он бы не ходил в холостяках в свои тридцать девять!): Кира действительно стала его другом! И Степан уже скучает без своего кореша!
Ладно, с ним все понятно. А вот у Киры к нему что?
Кис ни за что не хотел отказаться от мысли, что между «Девушкой-Смертью», преследовавшей Костика, и десантом Киры к Степану имелась связь. За эту версию голосовали три обстоятельства:
– они случились более-менее одновременно;
– явление девушек к начальству служило в обоих случаях цели напрячь и припугнуть президента и директора «Аськи»;
– во внешности девушек ощущался привкус «готики».
Зачем и кому это понадобилось (учитывая, что Дракошка отпал) – Алексей пока совершенно не представлял. Но сходство имелось, имелось! Возможно, эта «Девушка-Смерть» была подружкой Киры и тусовалась в тех же странных местах, где следовало появляться в странных костюмах? И, возможно, их обеих нанял, подговорил какой-нибудь «гуру»… Имеющий прямой (хоть и скрытый от рядовых адептов) интерес к бизнесу Степана и его ассоциации?
Как связать их с «вампирами в городе», он пока не видел. Все три жертвы, о которых ему было известно на данный момент, являлись мужчинами: не так-то просто справиться с ними девицам! Правда, обе они были высокими, к тому же Кира имела вполне развитую мускулатуру… Так что сбрасывать ее со счетов никак нельзя, никак! Возможно, подсказку он найдет в ее жилище. Скорей бы уж туда попасть!
В десять вечера раздался звонок. Степан.
– Прикинь, она ко мне все-таки едет!
Неужели! Вот повезло!
Краем сознания он удивился, что Катаев избрал его, детектива, доверенным лицом, чтобы поделиться с ним такой радостью: Кира согласилась приехать! Но он тут же понял, в чем тут фишка: в их предыдущем разговоре Степану пришлось признаться, что девушка ему отказала. Он к этому не привык и чувствовал себя не в своей тарелке – то ли обиженным, то ли униженным или все вместе. И как только ситуация восстановилась, приняла привычные очертания (место часов – на его руке!), он поспешил сообщить об этом детективу, реабилитироваться в его глазах.
«Мне бы его заботы…» – подумал Алексей.
Больше всего его удивляла в людях, успешных в карьерном плане, зависимость от того, что думают о них окружающие. Причем отнюдь не только близкие, родители, супруги, друзья, а совсем далекие, чье мнение, строго говоря, должно им быть «по барабану».
Ан нет, зависели! Желали донести до всех, вплоть до продавца, кассира, случайного прохожего, посыл о своей важности и успешности.
Впрочем, ответ содержался в самом вопросе: зависимость от мнения окружающих. Именно она, зависимость эта, толкает их на завоевание финансовых и общественных высот. А достигнув этих высот, они жадно требуют новых и новых подтверждений признания окружающих.
– А чего так? – спросил Алексей лениво. – У нее же месячные, ты сказал. Плохо себя чувствует и прочее.
– Я ей посоветовал анальгинчику принять. Она выпила, ее отпустило!
– А матч еще не кончился?
– Ты чё, не смотришь?! – оскорбился Степан до глубины души.
– Я… Признаться, я начал… Но сегодня был такой сложный день, забегался, к тому же пива выпил… Меня сморило. – Алексей зевнул в телефон для пущей убедительности. – Вот только сейчас проснулся, с твоим звонком. Какой там счет?
– Три – один!
– О! – воскликнул Кис, который даже не имел понятия, кто играет.
– Ну!!!
– Ага, – туманно согласился детектив. – Так Кира к тебе едет?
– Досмотрим вместе, а потом в клуб поедем с ней ужинать.
– Это хорошо, – одобрил детектив. – Обсудишь с ней матч, да?
И понял, что сказал чушь. Как можно обсуждать матч с тем, кто его не видел? А в том, что Кира смотрела футбол, не находясь в обществе Степана, он сильно сомневался.
– В общем, хорошего вам вечера, – заторопился он. – И ночи тоже, – сказал детектив несколько фривольно, рассчитывая таким образом узнать, останется ли Кира у Катаева и сколько у него, детектива, имеется в распоряжении времени, чтобы покопаться в ее квартире.
– Мы просто друзья! – отреагировал Степан. – Ты это кончай, намеки всякие!
– Боже упаси, какие намеки! Она же у тебя иногда ночевала, потому что ей до работы ближе!
– А, это да… – расслабился Катаев. – Может, и заночует…
«Может» Алексея не устраивало. Он посмотрел на часы. Кира уже едет, как сказал Степан. В ресторане они просидят пару часов, плюс около часа ей до дома. Итого у детектива имелось в распоряжении минимум часика три, а максимум вся ночь, если Кира заночует у Катаева.
Но на максимум он полагаться не мог.
Он быстренько распрощался, вылетел пулей из дома, завел свою «Ниву»-джип и живо порулил в сторону Новогиреева, где обитала Кира.
Алексей намеренно не стал формулировать перед собой задачу найти подтверждение своим подозрениям. Он решил просто узнать максимум о Кире, стараясь не быть предвзятым.
Но задача оказалась трудновыполнимой.
Поначалу все шло более-менее гладко. В секретере обнаружились три альбома с фотографиями. Один хранил снимки, запечатлевшие детство Киры, – смешная, худенькая, голенастая девочка в окружении родни. В двух других альбомах Кира, уже взрослая – хотя назвать возраст точно невозможно, она везде выглядела лет на двадцать – двадцать два, – снялась в такой же старинной одежде, кружева-кринолины-перчатки-цепи, как на фотографии, которую детектив нашел в первый свой визит в книге о готике. И мужчина рядом с ней был одет в том же стиле. На их лицах иногда оказывались маски, и фоном им служили все те же готические своды, свечи и попавшие в кадр плечи и бока других персонажей, столь же странно разодетых. Маскарад? Ритуал?
Он быстро пощелкал фотоаппаратом, пересняв несколько снимков на всякий случай, – хотя до сих пор все укладывалось в его представления. А вот дальше пошли неожиданности.
В глубинах секретера обнаружилась папка с рисунками небольшого формата, чуть больше стандартного А4, сделанными углем и чем-то красно-коричневым. Алексей знал, что водится штука такого цвета в арсенале художников, вроде толстый карандаш, но название забыл.[6] На всех рисунках был единственный мужчина, Кирин муж. В разных позах, иногда обнаженный, иногда одетый, в том числе и в «готические» костюмы.
Главной деталью на рисунках, первым делом привлекавшей внимание, были его глаза – в них затаилась какая-то боль, смешанная с удивлением, словно он вопрошал: какие силы занесли меня в этот абсурдный мир?
Как ни странно, даже в обнаженной натуре ощущался не столько эротизм, сколько любовь, любование, несколько трагичный эстетизм… Отчего детектив уверенно приписал их авторство Кире.
Она любила мужа. Рисунки об этом говорили, если не сказать – кричали… Почему же тогда скрывает свое замужество? Какой смысл ей врать насчет «бойфренда»?
Кроме того, насколько детектив мог судить, рисунки свидетельствовали о таланте. А настоящий возраст Киры наводил, вкупе с ее талантом, на вопросы: что она делала все эти годы? Чему училась? Как применила свой талант? Неужели лишь для того, чтобы нарисовать стопку портретов мужа и похоронить ее в секретере? И наняться горничной в «Аську» Катаева?
Когда девушке лет двадцать – двадцать два, как казалось на глаз, то таких вопросов не возникает. Вроде как еще не определилась. Но в двадцать семь уже положено отучиться, то есть выбрать свой профессиональный путь… Кира, при наличии таланта, его так и не выбрала? Или ей что-то помешало?
Тогда что? Любовь к мужу? Она ему посвятила свои юные годы?
Или секте?
Скорей бы уж Тамара разузнала о нем, что он за человек такой был да от чего умер!..
Алексей, по обыкновению, сфотографировал рисунки, закрыл папку, пошарил еще в секретере и обнаружил конверт, внутри которого находилось несколько листочков, исписанных угловатым мужским почерком. Это были стихи. И посвящались они, скорее всего, Кире.
Стихи были плохими, зато их содержание оказалось крайне любопытным:
«Богиня Сатаны», которая одновременно «ангел», это ж надо такое придумать! Кис в стихах не особо разбирался, но все же хорошие от плохих умел отличить и сейчас подивился. Если у Киры был несомненный талант, то этого никак нельзя сказать о ее муже.
Может, потому с таким отчаянием и непониманием смотрели его глаза на мир? Может, он его тонко чувствовал, но не знал, не умел воплотить свои ощущения в… ни в чем?
…У друзей Алексея был сын. Был. Потому что покончил жизнь самоубийством, выбросившись с девятого этажа. Мальчик хотел стать поэтом, сочинял стихи и песни, а все было плохо, бесталанно. Он и сам это чувствовал, и окружающие не давали ему усомниться в том, что талантом его бог не наделил. Включая родителей, которые, критикуя его творения, пытались наставить чадо на путь более разумный и здравый. Но парнишка разумного и здравого не захотел – смертельный прыжок из окна стал его ответом всем: и тем, кто критиковал его, и богу, не давшему ему таланта, не давшему возможность прокричать на весь мир о своей боли.
Что за боль такая, откуда? Почему некоторые люди ощущают себя в мире так, словно их выпустили на свет без защитного слоя кожи?
Алексей не знал. Гены, воспитание, травмы детства? Не знал он, нет. Возможно, такими рождаются… Был же этот, как его… Арлекино? Нет-нет, другой… Пьеро! Он всегда появлялся на ярмарочных райках с белым лицом и печально нарисованным ртом. И он был поэтом. Никем не понятым.
Персонаж старинного народного театра, Пьеро никак не мог оказаться выдумкой писателей. Нет, такой психотип существовал в веках, романтик и трагик, человек без кожи…
Отсюда внятно ощущалось, отчего Кирин муж кинулся в «готическое течение» – этими одежками пытался нарастить кожу… Да, именно так. Что скажет завтра Тамара о причинах его гибели? Не покончил ли он жизнь самоубийством?..
Он вспомнил о том, что говорила ему недавно Александра: наше тело – тюремный костюм, выданный нам на срок заключения. Она права, Саша, убийственно права… И сейчас Алексей продолжил эту мысль: а наша личность, разве она – не выдана? Как часто можно услышать гордое: «моя личность»… Но моя ли? наша ли? Разве ты сам сделал себя талантливым? Разве себе ты обязан слухом и голосом, чтобы петь? Глазом и точной рукой, чтобы рисовать? Слогом и чувством, чтобы писать? И даже ум – он ведь изначально по-разному отмерен! Стоит только на малышню посмотреть – того же возраста, что его дети, Кирюша с Лизанькой, – и становится ясно, кому ум отпущен, а кто навсегда обречен быть дураком!
Так какая же, к черту, моя личность?! Права Саша, права: всем нам выдали, как зубную щетку с пастой в отеле, во временное пользование и тело, и личность! И какое право имеем мы говорить о другом человеке презрительно: он дурак?!
Разве только в том случае, когда человеку было дано, а он дар этот не развил. Бездарно им не воспользовался. Не потрудился, не отточил мастерство – пропил, проел, прогулял. Тогда да – и только тогда! – осуждение будет честно…