Слепцов ощупал голову. Волосы острижены, череп забинтован.
— Предупреждаю вас, если вы повторите попытку суицида, мы переведем вас в карцер и свяжем.
— Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством.
— У нас другие сведения.
Лицо врача ничего не выражало. Он говорил тихо и вкрадчиво. Такие люди не запоминаются. Они безлики. Слепцов поймал себя на мысли, что не может определить его возраст.
— Я хочу есть.
— Сейчас вам принесут ужин. Холодный, к сожалению. Три часа ночи. Но поесть необходимо.
— Как я попал сюда?
— Об этом поговорим завтра в моем кабинете. А пока вам не нужно ни о чем думать. Расслабьтесь.
Вошла медсестра со шприцем.
— Что вы мне колете?
— Витамины. Ваш организм очень ослаб. Голова кружится?
— Болит.
— Швы скоро снимут, и станет легче.
Ему сделали укол и принесли поднос с едой, если это можно было так назвать.
Медсестра с раскосыми глазами улыбалась, будто официантка престижного ресторана, подавшая к столу уникальный деликатес.
Надо же. Китайцы и сюда проникли. Им рынков мало. Скоро они объявят границу Китая с Финляндией своей, а Россия исчезнет с мировых карт.
В мутной баланде плавал рис и рыбьи хвосты.
— Не очень вкусно, но питательно. То, что вам сейчас нужно, — улыбнулся врач.
Миска и ложка были пластмассовыми. Только Слепцова не интересовали детали, его беспокоил куда более важный вопрос. Как он попал за решетку? Надо собраться с мыслями, но пока не получалось. Поднять его подняли, но еще не разбудили. Он не помнил, что с ним происходило в последние дни. Сны смешались с действительностью. Где же грань между явью и бредом.
— Отдыхайте. Сон — лучший лекарь.
Врач и санитар ушли. Дверь с лязгом захлопнулась, щелкнул замок. В двери имелось смотровое окошко. За ним будут наблюдатъ. Теперь свет не гасили, он горел постоянно. Время шло. Ему приносили пищу, делали уколы, давали таблетки, но врач не появлялся и к себе не вызывал.
Павел молчал. Ничего не требовал, никуда не рвался. Из создавшегося положения он не видел выхода. Скандалами ничего не добьешься. Нужно принять неординарное решение. От него избавились. Спрятали за решетку и заперли. Его смерть никому не нужна. Пока не нужна. В противном случае его попросту похоронили бы. Но он жив. Голова соображает, а значит, он найдет выход.
В мусорном ведре, стоявшем за кроватью, собралось достаточно пластиковых одноразовых тарелок. Баланду приносили три раза в день. Можно посчитать по тарелкам, сколько времени он провел в застенках в сознательном состоянии.
Санитар пришел за ним на третий день.
— Вас ждет доктор.
Больного вывели в широкий коридор. Его камера значилась под номером триста тринадцать. И таких клетушек тут сотни. Они располагались по обеим сторонам мрачного бесконечного тоннеля через каждые два метра. Толстые кирпичные стены служили хорошей звукоизоляцией. В своем курятнике он ничего не слышал, коридор же был наполнен звуками. Кто-то кричал, кто-то стонал. Мужские, женские голоса создавали какофонию безобразного нечеловеческого воя, словно ты попал в зверинец.
Шли долго. Кабинет врача ничем не отличался от его обители. Та же камера, но без койки, вместо нее стол и три шкафа, забитые историями болезней.
Безликий доктор указал пациенту на табурет. Санитар остался стоять в дверях. Беглый осмотр. Язык, зрачки, пульс, давление.
— Как вы себя чувствуете, Ефим Иваныч?
— Лучше всех. Готов к выписке. Здоров на сто процентов.
— Стандартный ответ. С вашим диагнозом в больнице лежат не один день. Курс лечения длится не меньше месяца. Затем реабилитационный период. Еще месяц. Все лучше, чем настоящая тюрьма.
— Не уверен. Хотя в настоящей мне бывать не приходилось.
— Только потому, что вас признали невменяемым. Избивали жену, детей, подожгли школу, где училась ваша дочь. Всего лишь из-за того, что ребенка учат глупостям, и она растет дурой. Застрелили соседскую собаку. Она вам мешала. Много лаяла. Ударили кулаком в лицо участкового. Вы социально опасная личность. Имелось достаточно оснований оградить от вас общество. По совокупности преступных деяний вам грозило не менее десяти лет заключения. Вас спасла жена. Она настояла на медицинском обследовании. Комиссия подтвердила вашу невменяемость.
— Значит, я в психушке?
— В психиатрической больнице.
— Пардон. Видите ли, у меня нет жены и детей. Школу я не поджигал. Там, где я жил, школ нет. Зона отдыха. Если говорить о пожаре, то речь идет о моем доме. Он сгорел. Но не по моей вине. После чего я перебрался в Москву и жил в съемной квартире. Временно, разумеется. Ваша история не имеет ко мне никакого отношения.
Доктор записывал в медицинскую карту все, что говорил больной.
— И давно вы живете в Москве?
— Всю жизнь. Я родился в столице. Потомственный москвич.
— Кто вы по профессии?
— Писатель. Мое настоящее имя Павел Михайлович Слепцов. Может слышали?
— Не приходилось. Одно могу сказать вам с уверенностью. О выписке думать еще рано. У нас есть милицейские протоколы, решение суда, заявление вашей жены, показания свидетелей. Все это подлинные и убедительные документы, а не поклеп недоброжелателя. И наконец, заключение комиссии, куда входили лучшие психиатры республики.
— Понимаю. С такими аргументами трудно спорить. У меня есть враги, желающие от меня избавиться. Влиятельные богатые люди. Меня попросту подставили. Такое уже случалось. Можно себе такое представить?
— Очень трудно. Я придерживаюсь фактов, думать по-другому заставлять вас не буду. Человека, страдающего навязчивой идеей, переубедить очень трудно. Практически невозможно. Я не ставлю перед собой таких целей. Моя задача помочь вам избавиться от бредовых идей. Вылечить вас невозможно, но снять обострение мы можем.
— Вы ставите мне на лоб штамп шизофреника и не хотите разобраться в сути событий.
— Почему же, это моя обязанность. Я готов вас выслушать и даже рассуждать вместе с вами. Течение ваших мыслей очень важно для меня. Давайте рассуждать. Я готов. Вы сказали, что живете в Москве. Допустим. Ответьте мне на один сложный вопрос. Как вы попали в Караганду за три с лишним тысячи километров от Москвы.
— При чем здесь Караганда?
— При вашем диагнозе нельзя так жить. Вы же себя в могилу гоните. До «белочки» дошли?
— Белочки?
— Белая горячка. На обиходном сленге.
— Выпиваю, конечно, но чертиков еще не видел.
— Веруете ли вы в Бога?
Слепцов перекрестился, хотя церковь его интересовала только как музей.
— Скорее всего, я отношусь к категории безбожников. Моя первая жена была женщиной набожной. Я ходил с ней в церковь. Сопровождал ее, так точнее. Крестился, свечки ставил. Совершал обряд, но не более того. Вторая жена оказалась сущим дьяволом. С ней я рука об руку полетел в тартарары и до сих пор нахожусь в состоянии падения в преисподнюю.
— Давно умерла ваша первая жена?
— Четыре месяца назад. Мы были разведены. Просто я к ней вернулся после смерти второй жены, мы жили вместе год, и она скончалась.
— Вы окончательно запутались.
— Я не путаюсь. Голова плохо соображает. Разучился правильно излагать свои мысли. Сказываются перегрузки.
— Возможно. Вам надо отдохнуть. Поговорим завтра. Санитар отвел больного в камеру. Слепцов обессиленно свалился на жесткую койку и уставился в потолок. Анализировать ситуацию в таком состоянии очень трудно. Опять он выглядел идиотом. Доказывать психиатру свою вменяемость, когда тебе поставлен диагноз шизофрения, — бесполезное занятие. Каждое сказанное тобой слово оборачивается против тебя. Искать логику, справедливость, понимание и сочувствие можно где угодно, но только не в психушке. В нашей стране попасть в дурдом ничего не стоит. Достаточно получить заявление от родственников. Подпись участкового усугубит положение, и всю оставшуюся жизнь будешь доказывать, что ты не верблюд. Лучший способ избавиться от лишнего человека. Кто он такой? Бомж с чужим поддельным паспортом. Если врач сказал правду о его местонахождении, то дело дрянь. Караганда — это Казахстан. Три с лишним тысячи километров его отделяет от свидетелей. Из надежных остались только Настя и Метелкин. Они недосягаемы. Красотка в темных очках его предупреждала: «Уезжай и не мешайся под ногами». Сам напросился. Спасибо, что не убили, но из числа живых вычеркнули. Он — пустое место. Бесполезно качать права и лезть в бутыл-
ку. Надо соглашаться со всеми диагнозами и требованиями. Доказать, что он не опасен. Юродивый, дурачок. Любой его протест вызывает раздражение, а его попытки докопаться до истины записываются в историю болезни как навязчивые идеи, делая положение безвыходным.
Двое суток о нем не вспоминали. Слепцов расхаживал по камере из угла в угол, не находя себе места. Места здесь явно не хватало. Он молчал и ничего не требовал, глотая свою похлебку. В камеру заходила медсестра делать уколы, но ее всегда сопровождал здоровенный санитар, мордоворот с раскосыми глазами.
Только бы не сойти с ума по-настоящему. Слишком близко к сердцу он принимает происходящее. Ужасающая обстановка давит на психику. Надо занять свои мысли чем-то посторонним. Отвлечь. Можно начать писать новый роман. В голове. Придумать романтическую историю с детективным сюжетом. Когда он увлекался, то забывал обо всем, переселяясь в придуманный им мир.
Надо попробовать.
На третьи сутки его вызвали к врачу. Он взял себя в руки, разработав стратегию своего поведения. Никаких навязчивых идей, никаких вопросов и безобидные ответы без всяких утверждений.
И тут сюрприз. В кабинете сидела женщина с двумя детьми. Одному лет пять, с явными признаками болезни Дауна, и девочка лет трех. Женщина в плохонькой одежде выглядела измотанной и усталой. На вид не более сорока.
Врач не спускал глаз с вошедшего.
— Узнаете, Ефим Иваныч?
— Не имел чести быть представленным.
Женщина заплакала.
— Это ваша жена. Ее зовут Люба. Ваши дети. Ваня и Маша. Люди, с которыми вы прожили не один год.
— Ах, Любочка! Извини. Пелена в глазах после уколов, не признал. Боже мой! Детишки. Вылитый я в детстве. Одно лицо… Не делайте из меня идиота, доктор. У шизофреников отличная память.
Женщина разревелась, прижав к себе напуганных детей.
— Ну за что нам такое горе, доктор? — тихо произнесла она.
— Идите. Мы поговорим позже.
Очередная жена Слепцова вышла, взяв детей за руки.
— Я уже писал книгу о сумасшедших, доктор. Кое-что смыслю в психиатрии. Амнезией не страдаю. Шизика вы из меня сделали, но с памятью у меня все в порядке.
— Одно не связано с другим, Ефим Иваныч. Тяжелая черепно-мозговая травма. Причем не первая. У вас еще старая рана не зажила, а вы получили свежую.
— Я помню, как их получал. Но вам об этом рассказывать не стану. Вы верите кому угодно, но только не мне. Нет смысла брызгать слюной и понапрасну сотрясать воздух. Лучше поберечь нервы, не то еще неврастеником стану. Знаете, чем отличается шизофреник от неврастеника? Шизофреник знает твердо, что дважды два равно пяти. Неврастеник твердо знает, что дважды два четыре. Но это его страшно бесит.
— Присаживайтесь, Ефим Иваныч.
Слепцов подошел к столу и сел на табурет.
— Будем продолжать заполнять историю болезни. Как видите, от меня могут рождаться только дауны, идиоты и олигофрены.
— Дети понедельника.
— Что это значит?
— Рожденные от алкоголиков.
— Приятный комплимент. А еще я по пьянке потопил «Титаник» и развязал Вторую мировую войну. Только я об этом не помню. Амнезия. В Казахстан бежал из
Соединенных Штатов после того, как проиграл Гражданскую войну. Шизофрения. Мания преследования. После полета Гагарина пытался взорвать Байконур. Психопатический припадок. Перешел на нелегальное положение и женился на Любе. Взял псевдоним Ефима Погорелова и затаился. Но агенты Интерпола меня вычислили. Теперь скрываюсь у вас. Временно. Скоро за мной пришлют звездолет в виде столовой тарелки, и я вернусь на свою планету.
— Убедительно рассказываете. Мог бы поверить, если бы вы не путались в собственной лжи.
Доктор достал из стола газету и положил на стол.
— Я очень внимательно отношусь к вашим словам. Врач обязан это делать. Иначе мы не сможем отличать бред больного от правды. Доверяй, но проверяй. Прежде чем ставить диагноз, я обязан провести тщательное исследование пациента. За это мне платят деньги, а не за диагнозы, взятые с потолка.
— Что это?
— Литературная газета. Здесь опубликован некролог. Павел Михайлович Слепцов сгорел в собственном доме два месяца назад. Несчастный случай. Или мы не должны верить газетам, а придерживаться вашей точки зрения?
— Вот оно что! Труп в доме был. С пулей в спине. После того как от моей дачи остались одни головешки, идентифицировать обгоревший кусок мяса не представлялось возможным. Погиб бандит. Он напал на меня, я защищался.
— Впервые слышу о такой самозащите. Вы же стреляли ему в спину. Похоже, он убегал от вас. А если тем бандитом были вы? Я не настаиваю. Но могу предполагать. Почему же вы не обратились в милицию, если остались живы?
— Не мог. Мне грозит арест. Я хотел сам во всем разобраться. Мое появление здесь тоже не случайность.
— Любопытная история. Рассказывайте. Время у нас есть.
— Ничего не поймете. Слишком мало правдоподобных фактов. Мне проще написать. Я же литератор, хотите вы этого или нет.
— Отличное предложение. Я не критик, но руку писателя можно отличить от бреда сумасшедшего.
— Я не знаю, сколько на это уйдет времени.
— Не имеет значения. Вас могут выписать только под расписку родственников. Вряд ли мы ее получим в ближайшие полгода.
— Сколько?
— Не торопите события, Ефим Иваныч. Попасть сюда не очень просто. Выйти еще труднее. Для некоторых невозможно. Вам остаются только надежда и терпение.
— А если дать взятку? В Москве у меня есть деньги. Много денег.
— Не тот случай. Я бы взял деньги. Возможно. Но вопросы о выписке решает комиссия. Консилиум из девяти врачей. Состав часто меняется. Мы не знаем, кого пришлют из центра. Только трое больничных врачей входят в состав комиссии. Ваша идея не проходит.
— Ладно. Делаем так. Вы приносите мне в камеру пачку чистой бумаги и ручку. Смените режим. Я должен нормально питаться и выходить на свежий воздух. Часа на два в сутки. При таких условиях я смогу изложить свою историю на бумаге в хронологическом порядке. Сюжет того не стоит, но плохих книг я пока еще не писал.
— Договорились. Ваша рукопись может послужить отчетом для консилиума.
— Для начала всем следует прочесть хоть одну книгу Слепцова. Будет с чем сравнивать.
— Пожелание будет учтено как просьба пациента, но принуждать я никого не могу.
Слепцов с облегчением вздохнул.
2
Работа над книгой шла очень тяжело. Он забыл о времени и о себе. Выгуливали его, как собаку, во дворе, похожем на колодец. С трех сторон высоченные стены, позади мрачное тюремное здание. Что находилось там, за оградой, он не знал.
Тучи сменились ясным небом, потеплело, воздух стал чище и прозрачнее. Зима отступала, давая дорогу весне.
Везде и всюду его сопровождал санитар. Молчаливый бугай не спускал с него глаз, но он уже не пугал его и даже не раздражал. Павел к нему привык и изредка с ним даже разговаривал. Все лучше, чем со стенкой. Тот не отвечал, но понимал его.
Последние книги писались совместно с Лилей. Она умела очень точно дозировать голую правду и фантазию, придавала остроту повествованию. Любая пища требует приправ. Без перца, соли и пряностей все кажется пресным и безвкусным. Безусловно, ремеслом рассказчика Слепцов обладал в полной мере. Не хватало изюминки, страсти. Слишком много горечи, злости, обиды. В каких-то главах перехлестывали эмоции, порой это была почти ненависть. Автор обязан оставаться холодным наблюдателем. Но Слепцов писал о себе и о том, что с ним произошло. Тут не было места равнодушию. Все это Слепцов понимал, но ничего не мог с собой поделать. Писал страницу, рвал ее и начинал заново. На бумаге оставались не чернила, а желчь. Опять рвал и вновь писал снова и снова.
Один образ ему удавался лучше других. Та самая шатенка в дымчатых очках из красного автомобиля. Он ненавидел эту женщину, но читатель не должен об этом догадаться. В то же время другие герои, достойные уважения, помогавшие ему в трудную минуту, оставались безликими, картонными, неодушевленными. Конечно, для обывателя бомж всегда остается бомжем. Но для
него они предстали в другом свете, в роли спасителей. Почему же их образы так потускнели на страницах рукописи? Ответа Слепцов не находил.
Рукопись первой части заканчивалась встречей с «женой» Любой и детьми.
Медсестра передала материал доктору. Весь следующий день Слепцов ждал вызова. Он нервничал и метался по камере. Новая книга стала для него испытанием и пыткой одновременно. Даже сдавая свой первый роман в издательство, он не сходил с ума. Тогда Павел верил в себя и свой талант. Сейчас его превратили в подопытного кролика, и кучка каких-то периферийных светил будет решать, в какой стадии находится его психическое заболевание.
Вердикт прост. Окончательно свихнулся или его можно вернуть жене и детям. Лучшего гонорара он не заслужил. Только бы вырваться на свободу. Остальное не имеет значения.
На вторые сутки в камере появился санитар. Слепцов вскочил с койки. В окне стояла луна. В такое время его не вызывают к врачу.
— Ну что? Говори! Идти?
Санитар закрыл за собой дверь, подошел к пациенту и усадил его на место.
Впервые Павел услышал его хриплый низкий голос.
— Доктор тебя больше не примет. Я слышал его разговор по телефону. Они переправят тебя к Сухому ручью. Есть такая больничка. Из нее не выходят. Там работает профессор Дирюкенов Аликбек. Он проводит опыты над больными. К нему отвозят безнадежных.