В прошлом мусульманская община росла в основном за счет состоятельных студентов из арабских нефтедобывающих государств, оставшихся здесь после учебы, но в 1990-е гг. состав общины начал кардинально меняться за счет беженцев из Боснии, Афганистана, Ирака и Сомали. «Это не обязательно люди с высшим образованием: адвокаты, врачи и инженеры. Новоприбывшие в основном работают в сфере обслуживания». Исследование, проведенное Pew Research Center в 2008 г., показало: несмотря на то что большинство американских мусульман относятся к среднему классу и придерживаются умеренных взглядов, в их среде «имеются лакуны с потенциалом радикализации». Так, 5 % опрашиваемых отозвались об «Аль-Каиде» положительно в той или иной степени. Еще 5 % заявили, что теракты «иногда оправданы», а 1 % – что они оправданы «зачастую». Результат: только в 2009 г. зарегистрировано не менее восьми эпизодов подготовки терактов или применения вооруженного насилия американцами-мусульманами. Наконец, 25 декабря 2009 г. была предпринята самая опасная террористическая атака на США после 11 сентября 2001 г., которая не удалась благодаря счастливой случайности, а также решительности пассажиров и экипажа. Несмотря на имевшуюся информацию об Умаре Фаруке Абдулмуталлабе, спецслужбы не смогли составить общую картину, «чтобы идентифицировать и упредить эту угрозу». Отдельная головная боль для властей США – радикализация обратившихся в ислам афроамериканцев-заключенных.[108]
Американские исследователи отмечают еще одну тревожную тенденцию, которую можно определить как убегание от разно-образия. Суть ее заключается в том, что американцы, рожденные в Новом Свете, стремятся селиться как можно дальше от районов проживания новых иммигрантов. «Светлокожие перемещаются в белую американскую глубинку, – пишет главный редактор журнала National Revue П. Браймилоу, – чернокожие – к большим черным метрополиям на Юге. Так этнически разламывается Америка». В середине 1990-х гг. «небелое» население составляло 73,2 % в Вашингтоне, 83,7 % в Детройте, 90,7 % в Майами. Несмотря на массированную пропаганду мира между расами и сотрудничества, количество «черно-белых» браков не составляет в США и 1 % от общего числа. В итоге общие объединяющие американцев идеалы постепенно утрачиваются, однако «национальное государство, по существу, требует общей культуры и общего языка. Трудно представить, как оно будет существовать без этого».[109]
Оценивая исторические перспективы Соединенных Штатов, известный американский исследователь И. Валлерстайн как-то заметил: «Америку где-нибудь в 2020-е гг. ждет своя перестройка, но, в отличие от советской, она будет значительно более кровавой, потому что в ней будут замешаны расовые и этнические проблемы, которые находятся не на периферии системы, а внутри нее».[110] По прогнозу известного социолога, прежде всего в этот исторический период «как давление, так и напряжение миграции достигнут максимума. Каким образом смогут США остановить нелегальную миграцию, исчисляемую миллионами, даже десятками миллионов? Ответ простой – никак не смогут».[111]
Однако сегодня не все так однозначно плохо в отношении политики мультикультурализма и проблемы интеграции иммигрантов в Северной Америке. Согласно данным социологов, бо́льшая часть второго поколения испаноамериканцев не противопоставляет себя американскому обществу и связывает свое будущее с будущим новой родины. Поэтому описанная нами выше тенденция представляет лишь одну, наиболее тревожную сторону процессов, связанных с проблемой интеграции иммигрантских меньшинств в принимающее общество.
Кроме того, в Канаде, несмотря на то что этнический состав населения становится более разнообразным (в крупнейших канадских городах Торонто, Ванкувере и Монреале – от половины до двух третей жителей – не британского и не французского происхождения), удалось выработать национальную идею, вполне успешно консолидирующую мультикультурное общество. Первым шагом на этом пути можно считать «Канадский акт о мультикультурализме» (1971); таким образом канадское правительство подтвердило, что мультикультурализм отражает культурное и расовое разнообразие канадского общества, а также признало за гражданами свободу сохранять и поддерживать свое культурное наследие. В дальнейшем этот акт дополнили и уточнили еще несколько законов. «Канадская хартия прав и свобод» (1982) призвана гарантировать фундаментальные свободы и демократические права и прежде всего право на равенство, «Акт о правах человека» гарантирует всем членам канадского общества равное право вести такой образ жизни, какой они хотят. Следует упомянуть и «Акт о справедливом трудоустройстве» 1995 г., в котором говорится, что справедливость на рабочем месте предполагает не только одинаковое отношение ко всем сотрудникам, но и уважение к их различиям. С принятием этих правовых актов произошла институционализация культурных прав меньшинств.
В результате, по выражению бывшего премьер-министра Джо Кларка, «Канада является сообществом сообществ, в котором множество коммун живут вместе, но ни одна из них не отказывается от своих культурных особенностей, что позволяет называть канадское общество мозаичным гобеленом».[112] Мозаичность социума рассматривается как важнейший компонент самобытности канадской нации. Сегодня самоидентификация канадцев в значительной степени связана с понятием мультикультурности. Так, согласно опросу общественного мнения, проведенному в 1999 г., более 83 % канадцев считают мультикультурность одной из самых позитивных характеристик своей страны. Для сравнения: в 1996 г. этот показатель составлял 80 %, а в 1993 г. – лишь 77 %. В возрастном отношении наибольшую долю приверженцев мультикультуралистского принципа «единство в многообразии», ставшего национальной идеей Канады, составляет молодежь. В 1999 г. 96 % канадцев нравилось то, что в Канаде живут люди, принадлежащие к различным этническим группам и расам.[113]
«Канадское правительство, практически отказавшись от навязывания своим гражданам и мигрантам выбора между англо– и франкоконформизмом, стремится к дотационной поддержке культурного своеобразия самых разных этнокультурных меньшинств», – отмечает М. Опальски.[114] Таким образом, в Канаде параллельно развиваются два процесса, находящиеся в динамическом противоречии: увеличивается мозаичность канадского общества и происходит «канадизация» ее населения, осознающего себя как мультикультурную общность. Канадцы по праву гордятся своей терпимостью по отношению к представителям иных этнических, расовых, конфессиональных групп и приверженцам иных политических взглядов и моделей поведения.
Так, динамичное развитие Ванкувера и всей провинции Британская Колумбия напрямую связывается с крупномасштабной иммиграцией из Восточной и Юго-Восточной Азии (3/4 всех иммигрантов в провинцию составляют выходцы из азиатских стран, прежде всего китайцы). В Ванкувере китайцы составляют 17 % населения. В результате китайский язык стал третьим среди наиболее используемых в повседневной жизни языков.[115] При этом иммигранты-китайцы имеют более высокий образовательный уровень, чем ванкуверцы в целом (33 и 27 % соответственно) и чаще являются домовладельцами (80 и 57 %). В целом канадцы, родившиеся за границей, зарабатывают на 6 % больше, чем родившиеся в стране. Однако и в Канаде увеличение удельного веса видимых меньшинств, среди которых явно преобладают иммигранты – выходцы из стран Азии, вызывает определенный рост общественного беспокойства, о чем косвенно свидетельствует некоторое уменьшение числа респондентов, приверженных ценностям мультикультурализма. Так, согласно данным опроса, проведенного в 2003 г., доля канадцев, считающих мультикультурность очень важной составляющей канадской самобытности, снизилась с 54 % в 2000 г. до 47 % в 2003 г.[116]
Сравнивая политическую культуру Канады и США, исследователи отмечают два основных отличия между двумя соседними странами. «Во-первых, для канадского публичного пространства не характерна “расиализация”, свойственная американскому публичному пространству. Это объясняется различиями в политических историях двух стран, в частности отсутствием в Канаде опыта рабства афроамериканцев и истребления индейцев. Во-вторых, в Канаде никогда не была популярной идеология “плавильного котла” [в силу изначального билингвизма и дуализма политической культуры. – В. С.], которая долгое время являлась практически официальной в США».[117] Мультикультурность и полиэтничность Канады складывались и продолжают складываться под влиянием культурных ценностей аборигенов, выходцев из Старого Света (прежде всего, англо– и франкоканадцев), а также все более многочисленных выходцев из стран Азии, Африки и Латинской Америки. Канадское государство и по сей день ищет пути гармонизации межэтнических и межобщинных отношений. Как отмечает М. Уолцер, одна из проблем состоит в том, «что ни аборигены, ни квебекцы не являются иммигрантами. Они никогда не жертвовали своей культурой и в этом смысле не платили ту цену, которую обычно платят иммигранты. Французы пришли сюда как колонисты; аборигены же есть то, что они есть, – коренные народы, так сказать, колонисты предшествующих эпох. И аборигены, и колонисты были завоеваны в ходе войны, которую мы, скорее всего, сочтем войной, по отношению к ним неправедной (хотя франко-британские войны могут быть названы и обоюдно неправедными, ибо велись они ради обретения господства на “индейцами”). На данном историческом фоне требование той или иной разновидности автономии выглядит вполне обоснованным. Однако реализация этого требования – дело непростое, ибо она требует такого конституционного устройства, которое позволит осуществлять дифференцированный подход к разным народам, установит разные режимы в разных частях одной и той же страны, при том что страна эта исповедует либеральный принцип равенства всех перед законом».[118]
Приверженность данному принципу во многом объясняла то, что долгое время Квебеку отказывали в предоставлении конституционно закрепленного особого статуса. Однако его предоставление не только ликвидировало сепаратистские тенденции в этой франкоязычной провинции, но и вызвало претензии со стороны ряда англоязычных провинций на получение такого же статуса.
В Австралии это было сделано еще в 1970-е гг.: правительство сняло ограничения на въезд в страну иммигрантов в зависимости от их этнокультурных признаков в рамках политики мультикультурализма. В результате «во многих анклавных поселениях страны вторым языком уже стал китайский. А в ряде кварталов говорят по-персидски, по-арабски, по-вьетнамски, по-тайски и на других “экзотических” языках». Сегодня это породило межэтнические и межконфессиональные конфликты и поспособствовало возникновению ряда националистических организаций белого «коренного населения».[119]
Однако, как считают некоторые отечественные авторы, «новый интерес и озабоченность этничностью в США [как и в других иммигрантских государствах. – В. С.] – это больше средство противодействия неравенству, отстаивания дополнительных прав и выстраивания солидарных коалиций в обществе жесткой конкуренции. А отчасти это уже “роскошь” культурных увлечений, которую может позволить себе в состоятельном обществе утвердившиеся бывшие иммигранты».[120]
Действительно, многие иммигранты-латиноамериканцы не считают себя американцами и не желают усваивать язык, культуру и мировидение белого большинства, хотя желают пользоваться всеми благами этой страны. В последнее время американское единство и идентичность подвергаются испытанию на прочность, тем не менее американскому обществу удается избегать раскола и радикализации политики. По мнению У. Альтерматта, принципиальный вопрос заключается в том, «имеет ли иммигрант точки соприкосновения с имеющими или не имеющими своей территории этническими, языковыми или религиозными общностями. В Европе иммигранты постоянно сталкиваются с местными жителями, которые защищают свои территории. Напротив, ассимиляция иммигрантов в Северной Америке проходит легче, поскольку люди воспринимаются там всеми просто как осколки национальностей, этносов и религиозных общностей, которые государство не гомогенизировало. Там, где культура и этнос не играют главной роли для дефиниции государства, иммигранты могут быстрее ассимилироваться с существующей культурой по социально-психологическим причинам, даже если они пока не имеют гражданства».[121]
Сторонники мультикультурализма настаивают на том, что только он оставляет возможность полноценной социальной интеграции новых иммигрантов. «Если мы примем два главных требования сторонников мультикультурализма, – утверждает, в частности, У. Кимлика, – а именно, что основные институты предвзяты в пользу большинства и что результатом этой предвзятости является ущерб важным интересам, связанным с идентичностью и осознанием себя как личности, то можно ожидать, что меньшинства будут чувствовать себя исключенными из “слепых к различиям” основных институтов и испытывать отчуждение и недоверие к политическому процессу. Тогда мы вправе предсказать, что признание мультикультурализма на самом деле укрепляет солидарность и способствует политической стабильности, убирая барьеры, препятствующие меньшинствам всем сердцем принять политические институты большого общества».[122]
И хотя подобную перспективу трудно назвать приемлемой в свете происходящих сегодня процессов, в Северной Америке, вероятно, нет реалистичной альтернативы политике мультикультурализма. Как отмечает выдающийся антрополог К. Леви-Стросс: «Не существует страны, которая бы была в большей степени, чем Соединенные Штаты Америки, продуктом слияний и смешений, и, несмотря на это, существует American way of life, который характерен для всех жителей страны, каким бы ни было их этническое происхождение».[123] Давая своему народу новую гражданскую идентичность, Америка не заставляла отказываться от собственной идентичности тех иммигрантов, которые не хотели с ней расстаться.
Глава 2. Сравнительный анализ политики интеграции иммигрантов в Великобритании, Франции и ФРГ: общее и особенное
2.1. Европейский мультикультурализм и проблемы интеграции иммигрантов из мусульманских стран
В Европе вплоть до второй половины ХХ в. альтернативой сегрегации и дискриминации этнических меньшинств, в том числе иммигрантских, была их последовательная культурная ассимиляция, т. е. безусловное принятие членами таких групп культурных образцов поведенческих стандартов принимающего большинства. В Америке этот подход получил политико-культурное оформление в известной метафоре «плавильного котла». «Предполагалось, что становление политической нации должно опираться на общую систему ценностей и единую культурную традицию. Культурные различия рассматривались как преодолимые, а вопрос об их совместимости не был предметом общественных дискуссий».[124]
Однако экономический бум 1960-х гг. и социальные завоевания рабочего и молодежного движений конца того же десятилетия привели к введению жестких правил регулирования рынка труда и целой системы социальных гарантий, открыли дорогу новой волне трудовой иммиграции в страны Запада. Были запущены механизмы привлечения дешевой и социально не защищенной рабочей силы из стран третьего мира – гастарбайтеров. Интеграция в западное общество гастарбайтеров, приезжавших на заработки, никого не интересовала, поскольку официально считалось, что эти рабочие приехали лишь на то время, которое указано в их трудовых контрактах, и, заработав денег, уедут назад, к своим семьям. Однако, как заметил известный швейцарский драматург Макс Фриш: «Доставляли рабочую силу, но прибыли живые люди». Они не уехали, напротив, их семьи стали приезжать Европу. Все ведущие страны Европы столкнулись с проблемой, возникшей из-за политики воссоединения семей, результатом которой стал значительный рост числа иммигрантов, не занятых общественно полезным трудом, что серьезно увеличивало нагрузку на социальную инфраструктуру государств Европы. В 1970-е гг., в условиях экономического и энергетического кризисов и в ходе структурной перестройки экономик стран Запада резко снизилась потребность в неквалифицированном труде, многие гастарбайтеры стали безработными, вступили в конкуренцию за рабочие места, в результате возникло дополнительное напряжение в социальной сфере. Все чаще ухудшение качества жизни и рост преступности связывали с присутствием иммигрантов.
Вместе с ростом инокультурной трудовой миграции начали нарастать и проблемы расизма, сегрегации, дискриминации,[125] которые получили не только экономическое, но и социокультурное измерение, поскольку в полной мере проявились серьезные культурные различия между «местными» и «пришлыми».
В результате массовая иммиграция создала ряд серьезных проблем для западных либеральных представительных демократий.
Так, если иметь в виду трудовых мигрантов (неграждан), то проблема состоит в том, как учесть интересы и предпочтения людей, вносящих значительный вклад в экономическую и социальную жизнь страны. Но как это сделать, если те, кто этот вклад вносит, не являются субъектами политической жизни и не имеют возможности влиять на события в рамках формальных демократических процедур?
Далее, если вести речь об иммигрантах, получивших гражданство и, следовательно, политические права, то встает другая проблема. Поскольку их образ жизни, мировоззрение, интересы могут серьезно отличаться от доминирующих в принимающих обществах, то весьма вероятно, что использование ими демократических процедур для реализации своих предпочтений может привести к изменениям в политике как на государственном, так и на местном уровне. Исследователи констатируют, что транснациональные интересы новых граждан вынуждают правительства включать в повестку дня новые вопросы, мобилизовывать новые группы электората, по-иному формулировать понимание интересов граждан, что приводит порой и к государственным преобразованиям.[126] Как на такие изменения будут реагировать коренные жители, и в какой мере потенциальные конфликты могут быть решены мирными средствами, в рамках демократических процедур? Практически общепринятым является утверждение, что транснационализм может привести к утрате значимости национальных идентичностей, принадлежности, лояльности к различным группам, что, в свою очередь, приведет к эрозии централизованной структуры государств, создаст угрозу для их целостности.[127] Одна из кризисных тенденций заключается в том, что государство не справляется с классической задачей социальной интеграции по причине ориентации людей на все более устойчивые транснациональные структуры.