Питер останавливается.
– Но я хотел бы рассмотреть других шимпанзе поближе.
– Ну… гм-м… может, надо сперва предупредить… а то ведь он ничего не говорил…
– Он занят.
И Питер идет дальше. Уж больно хочется ему досадить этому толстяку, доктору Лемнону.
Боб устремляется следом, хмыкая себе под нос.
– Ладно, ваша взяла, – наконец уступает он, видя, что Питер и не думает идти на попятный. – Но только одна нога здесь, другая там. Вот сюда.
Они поворачивают за угол, подходят к двери. И проникают в комнатенку со столом и запирающимися шкафчиками. Дальше – еще одна железная дверь. Боб достает ключ. Вставляет его в замок и отпирает. Они проходят внутрь.
Если остров посреди пруда являет собой залитую солнцем идиллию, здесь, внутри лишенного окон помещения, кажется, что ты попал в мрачное, сырое подземелье. Первым делом Питеру бьет в нос смрад – зловоние, замешанное на звериной моче и зверином же отчаянии: ощущение усугубляется царящей кругом духотой. Они останавливаются у входа в округлый тоннелевидный коридор, обшитый железными балками, похожими на торчащие ребра. По обе стороны коридора в два ряда свисают квадратные железные клетки. Каждая клетка имеет пять футов в длину и столько же в ширину и висит в воздухе на цепи, подобно клети шахтного подъемника. Передние ряды размещаются на таком расстоянии от задних, что из коридора хорошо просматривается все клетки, как ближние, так и расположенные чуть в глубине. Клетки сплетены из стальных прутьев и просматриваются насквозь, не оставляя места даже для маломальского укрытия. Под каждой помещается широкий пластмассовый лоток, полный отходов жизнедеятельности ее обитателя, – сгнившего корма вперемешку с экскрементами и лужицами мочи. Некоторые клетки пусты, другие нет – в них содержится по одному-единственному зверю в лице крупного черного шимпанзе.
Их встречают оглушительные вопли и пронзительные визги. Питера пронзает безудержный страх. У него перехватывает дыхание – он замирает как вкопанный.
– Не слабо, а? – выкрикивает Боб. – Это потому, что вы новичок и «вторглись» на их территорию.
Слово «вторглись» Боб, усмехаясь, берет пальцами в кавычки.
Питер глядит в изумлении. Некоторые шимпанзе начинают скакать и яростно сотрясают клетки. Удерживаясь на горизонтальных цепях-растяжках, клетки только сильнее раскачиваются. Его приводит в ужас то, что подобные человеку обезьяны подвешены в воздухе, что они оторваны не только друг от друга, но и от земли. Им не за что спрятаться, не за что держаться, им не с чем играть… у них нет ни единой игрушки, ни одного одеяла, нет даже захудалой соломенной подстилки. Они просто висят там, в своих пустых клетках, подобно узникам в заточении. Разве он не видел нечто подобное в кино – когда новичка приводят в тюремную камеру и все ее обитатели начинают глумиться над ним и его освистывать? Питер тяжело сглатывает и делает глубокий вдох, силясь совладать со страхом.
Боб продвигается вперед, изредка что-то выкрикивая и не обращая внимания на умопомрачительный гвалт. Питер, не отставая от него ни на шаг, движется точно посередине коридора – на почтительном расстоянии от клеток. Хотя он видит, что животные надежно заперты – за крепкими прутьями, – ему все еще страшно.
Каждые три-четыре клетки обнесены крепкой оградой из проволочной сетки, натянутой между коридорными балками, стенами и потолком сооружения и разделяющей таким образом часть клеток от других. Еще один уровень ограничения. В каждой такой ограде, сзади, со стороны стены, имеется дверца.
Питер указывает на ограду.
– Разве одних клеток не достаточно? – выкрикивает он.
Боб кричит в ответ:
– Так мы выпускаем некоторых шимпанзе, чтобы они могли побыть вместе на более просторной, хоть и огороженной территории.
И то верно, в полумраке сооружения Питер замечает с одной стороны коридора четырех шимпанзе, валяющихся на полу возле задней стены. При виде его они вскакивают и начинают метаться. Один даже бросается на прутья сетки. Но здесь, на земле, они держатся кучкой и ведут себя более естественно – оживленно и активно. Боб знаком просит Питера присесть на корточки.
– Им нравится, когда мы с ними одного роста, – шепчет он Питеру на ухо.
Они оба наклоняются пониже. Боб просовывает руку сквозь прутья и машет ею, обращая жест к самому злобному с виду шимпанзе – тому, что пытался на них напасть. После недолгих раздумий животное подбегает к прутьям, дотрагивается до руки Боба – и резво убегает назад к своим сородичам, кучкующимся у задней стены. Боб улыбается.
Питер мало-помалу успокаивается. Они всего лишь делают свое дело, уверяет он себя. Они с Бобом встают и направляются дальше по коридору. Питер присматривается к шимпанзе уже внимательнее. Животные ведут себя в разной степени агрессивно, выказывая явные признаки тревожного возбуждения: они раскачиваются, рычат, визжат, гримасничают, делают яростные телодвижения. Все они сильно взволнованы.
За исключением одного. Узник в самом конце коридора сидит в клетке совершенно невозмутимо, будто глубоко уйдя в себя и проявляя полное равнодушие к тому, что происходит вокруг. Обезьяна сидит спиной к своим сородичам-приматам, вкушающим ограниченную свободу по соседству, и боком к Питеру. Прямая рука как бы случайно опущена на изогнутое колено. Питер обращает внимание, что тело животного покрыто густой и гладкой черной шерстью. Настолько густой, что кажется, будто это маскарадный костюм. Из-под него выглядывают руки и ноги, безволосые и с виду довольно гибкие. Что до головы, перед ним – покатый лоб, впрочем, едва различимый, большие, похожие на блюдца уши, нос пуговкой и ровный, пухлый привлекательно округлый рот с безволосой верхней губой и слегка опушенной шерстью нижней. Губы довольно большие и потому очень выразительные. Питер приглядывается к ним. И тут губы у этой необыкновенной особи начинают слегка шевелиться – подрагивают, сжимаются, разжимаются и морщатся, словно обезьяна пытается с ним заговорить.
Существо поворачивает голову и заглядывает ему прямо в глаза.
– Он смотрит на меня, – говорит Питер.
– Ну да, такое бывает, – отвечает Боб.
– Я имею в виду – прямо мне в глаза.
– Да-да. Обычный знак доминирования, хотя этот малый у нас спокойный как удав.
Не сводя с Питера глаз, обезьяна сжимает губы в трубочку. И в следующее мгновение из этой трубочки, сквозь разносящиеся кругом сипы и хрипы, до слуха Питера доносится свистяще-гукающий звук.
– Что это значит? – удивляется он.
– Приветствие. Он говорит вам «здрасьте».
Обезьяна проделывает все сызнова, только на сей раз почти беззвучно – рассчитывая скорее на взгляд Питера, чем на его напряженный слух.
Питер не в силах оторвать глаз от обезьяны. Симпатичная мордаха, очень живая и выразительная, взгляд очень проницательный. Крупная голова так же густо покрыта черной шерстью, как и тело, хотя большая часть морды в форме треугольника, с глазами в основании и носом на вершине, включая внешневписанную окружность рта – это лишенная растительности гладкая темная кожа. Помимо чуть заметных вертикальных складок на верхней губе, другие морщины на обезьяньей морде видны только вокруг глаз: концентрические – под каждой глазницей и волнообразные – над уплощенной переносицей и выпирающими надбровными дугами. Эти двойные окружности расположены таким образом, что все внимание наблюдателя невольно сосредоточивается на их сдвоенных центрах. Какого же цвета глаза? В искусственном свете помещения Питеру трудно определить это точно, хотя кажутся они блестяще-желтовато-карими, даже землисто-красноватыми. Глаза близко посажены, взгляд пристальный – сверлящий, приковывающий к месту.
Обезьяна поворачивается к Питеру всем телом. Взгляд тяжелый, хотя поза расслабленная. Похоже, обезьяне нравится пожирать его глазами.
– Я хочу подойти ближе, – говорит Питер.
И удивляется своим словам. Куда подевался его страх? Ведь еще минуту назад у него поджилки тряслись от ужаса.
– О, это запрещено, сэр, – с явной тревогой отвечает Боб.
В конце коридора – тяжелая сетчатая дверь. Точно такие же двери были и в середине коридора – с обеих сторон. Питер оглядывается: на полу за дверью не видно ни одного шимпанзе. Он идет вперед, берется за ручку. И легко поворачивает ее.
У Боба глаза вылезают из орбит.
– Фу ты, черт, забыли запереть, что ли? Вам туда нельзя, правда! – с мольбой произносит он. – Вы… вы должны поговорить с доктором Лемноном, сэр.
– Так позови его, – бросает Питер, открывая дверь и проходя в нее.
Боб следует за ним.
– Только не трогайте его. Они бывают очень агрессивны. Он может укусить вас за руку.
Питер останавливается перед клеткой. И снова встречается взглядом с шимпанзе. И снова чувствует его магнетическое притяжение. Чего тебе?
Обезьяна просовывает сжатую руку сквозь перекрещенные прутья решетки и вытягивает ее наружу. Рука разжимается прямо перед Питером – узкой ладонью вверх. Питер глядит на нее – на жесткую кожу и длинные пальцы. Никаких вопросов, никаких сомнений. Он поднимает свою руку.
Обезьяна просовывает сжатую руку сквозь перекрещенные прутья решетки и вытягивает ее наружу. Рука разжимается прямо перед Питером – узкой ладонью вверх. Питер глядит на нее – на жесткую кожу и длинные пальцы. Никаких вопросов, никаких сомнений. Он поднимает свою руку.
– Фу ты, черт, фу ты, черт! – ропщет Боб.
Обе руки схватываются. Короткий, но крепкий противостоящий большой палец обезьяны вытягивается и придавливает его руку. Жест не цепкий, не натужный – в нем нет ни малейшей угрозы. Обезьяна просто пожимает ему руку. И рука у нее на удивление теплая. Питер удерживает ее обеими своими руками, прижимая одну к внутренней ладони обезьяны и положив другую на тыльную мохнатую сторону. Это походит на политическое рукопожатие – твердое и настойчивое. Обезьяна усиливает хватку. Так и руку недолго сломать, понимает он, но рука и не думает ломаться, и он не ощущает никакого страха. Обезьяна по-прежнему глядит ему прямо в глаза. Питер не знает почему, но у него перехватывает горло – он чувствует, что вот-вот расплачется. Кто еще, кроме Клары, смотрел на него вот так – прямо, открыто, во все глаза, распахнутые настежь, словно двери?
– Откуда этот? – спрашивает он, не отводя глаз от обезьяны. – Как его зовут?
Питер ловит себя на мысли, что вкладывает в местоимения «этот» и «его» нечто особенное. И мысль эта кажется ему естественной. Ведь перед ним живое существо, а не предмет.
– Его зовут Одо, – отвечает Боб, раскачиваясь из стороны в сторону. – Он у нас перекати-поле. Его привез из Африки какой-то доброволец, работавший на Корпус мира[41]. Потом он попал в НАСА – участвовал в каких-то опытах по космической программе. Затем оказался в Йерксе[42], а после в ЛЭМХП[43], пока…
В это мгновение из дальнего конца коридора слышится гневный окрик. Шимпанзе, уже успевшие большей частью угомониться, снова разошлись. И подняли гвалт куда более громкий, чем некоторое время назад, когда к ним вошли Питер с Бобом. Вернулся доктор Лемнон.
– А НУ-КА, БОБ, ОБЪЯСНИ МНЕ, ЧТО ЗДЕСЬ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ПРОИСХОДИТ! – ревет он.
Питер и Одо разжимают руки. По обоюдному согласию. Обезьяна отворачивается и усаживается в прежнюю позу – боком к Питеру, устремив взгляд в никуда.
Боб, кажется, готов скорее забраться в одну из подвесных клеток, чем сделать хоть шаг обратно по коридору. Питер идет первым. Неистовая ярость доктора Билла Лемнона становится все более очевидной по мере того, как он продвигается им навстречу: искаженное от гнева лицо то мелькает в свете ламп, то исчезает из вида, оказываясь в темных промежутках между пятнами света, – и чем ближе он подходит, тем громче гомонят животные.
– ЧТО ВЫ ЗДЕСЬ ЗАБЫЛИ? – орет он на Питера.
От былых учтивости и радушия не осталось и следа. Лемнон больше походит на человекообразную обезьяну, пытающуюся утвердить свое доминирующее положение.
– Я хочу купить у вас вон тот экземпляр, – невозмутимо ответствует Питер.
И показывает на Одо.
– Да неужели, прямо вот так, с ходу? – возражает Лемнон. – А может, нам еще добавить в довесок парочку-другую слонов и бегемота? Или, может, пару львов и стадо зебр? Здесь вам не зоомагазин! УБИРАЙТЕСЬ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!
– Я заплачу пятнадцать тысяч долларов.
Ох уж эта неодолимая магия круглых цифр! Пятнадцать тысяч долларов… столько не стоит даже его машина.
Лемнон смотрит на него, не веря своим глазам, так же, как и Боб, затаившийся в глубине коридора.
– Ну да, ну да, вы же сенатор и можете швырять деньги на ветер. Так какой экземпляр?
– Вон тот.
Лемнон смотрит.
– Ха! Хуже омега-самца[44], чем этот увалень, не найти. Все витает в облаках.
Потом задумывается.
– Пятнадцать тысяч долларов, говорите?
Питер кивает.
Лемнон усмехается.
– Похоже, у нас тут и правда зоомагазин. А у тебя, Боб, глаз наметан на клиентов. Мистер Тови… простите… сенатор Тови, можете получить вашего любимчика шимпанзе когда угодно. Единственно, деньги назад мы не возвращаем. Вы его берете, потом он вам надоедает и вы хотите отдать его обратно… мы его забираем, и это будет стоить вам лишних пятнадцать тысяч. Слышите?
– По рукам! – соглашается Питер.
И протягивает руку. Лемнон пожимает ее, радуясь так, словно стал свидетелем самой забавной шутки в мире.
Питер бросает взгляд на Одо. И, уже собираясь уходить, замечает краем глаза, что обезьяна поворачивает голову. Питер снова переводит взгляд на Одо. Одо тоже глядит на него. Питера бросает в дрожь. Он знает меня целую вечность. И, обращаясь не то к самому себе, не то к обезьяне, он шепчет:
– Я вернусь, обещаю.
Они идут по коридору обратно. Он оглядывается по сторонам – ему не дает покоя сделанное наблюдение, то, на что он не обращал внимания, когда шел сюда: его поражает великое разнообразие шимпанзе. Он-то думал, что все они на одно лицо. Но не тут-то было – ничего подобного. У каждой обезьяны – собственная форма тела, манера поведения, собственный шерстяной покров, собственные окрас и структура, собственная морда с собственным же цветом, внешним строением и выражением. И каждая, как видит он, являет собой нечто неожиданное для него: личность со своеобразными свойствами и особенностями характера.
На выходе Питера нагоняет Боб – вид у него тревожный, растерянный.
– Мы продаем их, – шепчет он, – только не для…
Лемнон прерывает его:
– Давай-ка проваливай!
Они возвращаются к машине. Питер быстро договаривается с Лемноном. Он приедет снова через недельку-другую – постарается поскорее: ему нужно время, чтобы сделать необходимые приготовления. Он обещает выслать почтой чек на тысячу долларов в качестве залога. А Лемнон берется подготовить за это время все необходимые бумаги.
Едва машина отъезжает, Питер оглядывается назад и смотрит в заднее окно. Лемнон стоит все так же, с торжествующе-глупой ухмылкой. Потом поворачивается к Бобу – и выражение лица у него тут же меняется. Боб выглядит точно побитая собака. Питеру его жалко.
– Как экскурсия? – спрашивает водитель.
Питер переводит на него удивленный взгляд.
– Было занятно.
Он не может поверить в то, что только что сделал. И что будет делать с шимпанзе в Оттаве. Он живет в квартире на пятом этаже. Смирятся ли другие жильцы с тем, что в их доме поселилась большая неуклюжая обезьяна? И разрешается ли по канадским законам держать у себя дома шимпанзе? И сможет ли обезьяна привыкнуть к канадским зимам?
Он качает головой. Клары не стало чуть больше полугода назад. Разве он не читал где-то, что людям, пережившим невосполнимую утрату, пристало подождать по крайней мере год, прежде чем совершать важные перемены в жизни? Неужели горе напрочь лишило его всякого здравого смысла?
Он сошел с ума.
По возвращении в гостиницу он никому не рассказывает о том, что сделал, – ни американцам из Оклахомы, ни своим коллегам-канадцам. Он никому ничего не рассказывает и по прилете в Оттаву на следующее утро. Весь первый день дома его одолевают страхи и сомнения, а потом все как рукой снимает. На следующий день ему приходит замечательная мысль: он все же купит шимпанзе и передаст его в зоопарк. Он уверен на все сто: в Торонтском зоопарке нет шимпанзе, да и в любом другом зоопарке – может, в Калгари? – животное примут с распростертыми руками. Это будет безрассудно дорогой подарок, но он сделает его в память о Кларе. Ведь память того стоит. Ну вот, вопрос решен.
На третье утро он просыпается рано. И, не отрывая головы от подушки, глядит в потолок. Одо смотрел на него в упор своими красновато-карими глазами, и Питер сказал ему: «Я вернусь, обещаю». Но он не обещал отдать его в зоопарк – обещал приютить его.
Дело нужно довести до конца. Черт побери, он сам не знает почему, но ему хочется довести это дело до конца.
Стоит принять первое, главное решение, как все дальнейшие шаги совершаются легко и просто. Почтой он отправляет Лемнону чек – залог за Одо. В Оклахоме содержание обезьяны в клетке оправдано наукой. В Канаде же это вопрос погоды. Им нужен теплый климат.
Приятно снова рассуждать в таких понятиях, как «им». Даже трогательно, правда? Вместо того чтобы очертя голову броситься искать себе другую женщину, что называется с горя, словно выбрасывая наудачу игральную кость, не лучше ли просто завести себе домашнюю зверушку? Но дело не в этом. Как ни назови их взаимосвязь, Одо никакая не домашняя зверушка.
Питер никогда и помыслить не мог, что ему придется снова переезжать. Он никогда не обсуждал это с Кларой, да и холода их особо не беспокоили – они вполне свыклись с мыслью, что проведут старость в Оттаве.
Но куда же податься?
Во Флориду. Многие канадцы уезжают туда, спасаясь от канадской зимы, совершенно точно. Но Флорида для него – пустой звук. Да и не хотелось бы ютиться где-нибудь между стрип-моллом[45], площадкой для гольфа и душным пляжем.