– А вы, Альберт Сергеевич, почему ездите к Верочке? Зачем помогаете этому заведению? Тоже ведь могли сделать вид, что этого ребенка никогда не было в вашей жизни. Думаю, никто не осудил бы…
– Дело не в чьем-то осуждении. То, что ребенок живет не со мной, а в казенном доме, – и так моя вечная боль…
– Ну-у-у… – протянула Инна. – Вы ведь не могли бы организовать ей дома такой медицинский уход…
– Это поначалу не мог, а теперь вполне, но… В общем, Верочка по-прежнему в доме призрения, а я – в стольном граде Санкт-Петербурге! Я вам отвратителен, да?
– Нет, что вы! – поспешила уверить его Инна. – Я вовсе не знаю, как поступила бы сама, случись со мной такая беда…
Альберт налил себе воды из чайника, отпил и выплюнул.
– Ну и гадость! Эту воду я наверно месяц назад наливал в чайник, – сказал он.
– Вы каждый месяц сюда приезжаете?
– По-разному бывает. Иногда реже, иногда чаще. Тянет сюда почему-то. Мне иногда кажется, что я испытываю к Верочке не спонсорские, а, как ни смешно, настоящие отцовские чувства. Мне даже иногда снится, что она выздоравливает. Будто бы бежит ко мне, нежная и красивая, в светлом развевающемся платье, и кричит: «Я здорова, папочка!» Я подхватываю ее на руки, и кружу, кружу… Словом, я не хочу отказываться от этих снов.
Инна взяла у него из рук чайник, вылила из него застоявшуюся воду, а потом открыла кран почти на полную мощность.
– Надо пропустить воду, застоялась в трубах за месяц-то… – глухо проговорила она, разглядывая свое лицо, искаженное блестящими выгнутыми боками никелированного чайника, потом повернулась к Соколовскому и спросила:
– Вы привезли меня сюда, чтобы я увидела живую Верочку прежде, чем Жанна может показать мне ее фотографии?
– Нет, – покачал головой Берт.
– Нет?!
– Конечно же, нет! Сейчас дело не в Жанне, а в вас, Инна…
– Не понимаю…
– На самом деле все просто. Я показал вам свою дочь, чтобы вы все прикинули, взвесили и решили бы для себя…
Он замолчал. Инна поставила чайник под струю воды и дрожащим голосом спросила:
– Что… решила…
– Ну… как что? Готовы ли вы меня принять… с этим моим… несчастьем… с моей Верочкой…
– Знаете, Альберт, я думала, что такие красивые и успешные люди, как вы, счастливы во всем. Я даже не могла предположить, что…
– В каждой избушке свои горюшки, Инна, – перебил ее Соколовский. – Слышали, наверно, такую поговорку.
Она кивнула.
– Вы можете сейчас мне не отвечать, – опять начал Альберт. – Я понимаю, все на вас свалилось неожиданно, а потому нужно время, чтобы разобраться в себе. Мы сегодня здесь переночуем, потому что снова вести машину я уже не в силах. Зато завтра будем в Питере. Вы подумаете обо всем хорошенько и позвоните, если… То есть если вы не позвоните, то я и так все пойму. Совершенно не обязательно отказывать словами. Я не кретин, а вы…
– Замолчите, Берт! – крикнула Инна.
Соколовский испуганно замер. Слышно было только, как журчала вода, переливаясь через верх чайника. Инна подошла к Альберту ближе и еще раз, но уже тихо, повторила:
– Замолчите.
– Да, конечно, – согласился он. – Я что-то излишне разговорился… Простите…
Он отвернулся от Инны и начал вытаскивать из сумки продукты.
– И сумку оставьте в покое! – потребовала она.
Альберт в недоумении обернулся, держа в руках длинный французский батон. Инна подошла к нему вплотную и опять, как в машине, дотронулась пальцами до его щеки. Он выронил батон, прижал ее руку к щеке, а потом осторожно поцеловал в ладонь.
– Я не красавица, Берт, – сказала Инна, освобождая свою руку. – На меня никогда не обращали внимания мужчины. И даже муж, с которым я прожила семнадцать лет, как недавно выяснилось, женился на мне с отчаяния.
– На меня всегда обращали внимание женщины, – ответил Соколовский, – но я никогда не чувствовал себя от этого счастливым.
– Почему вы думаете, что будете счастливы со мной?
– Не знаю… То есть я не знаю, будем ли мы счастливы. Я могу только сказать, что ни к одной, даже самой красивой женщине я не испытывал такого щемящего чувства нежности, как к вам, Инна… Мне хочется заботиться о вас, оберегать… лелеять… есть такое смешное слово… Это со мной первый раз, поверьте…
– Поцелуйте меня, Берт, – попросила она.
Альберт Сергеевич Соколовский, который перецеловал в своей жизни немалое количество женщин, почувствовал, как у него перехватывает горло от чувства, которое он побоялся бы сразу определить словами. Пусть лучше слова будут позже. Он сегодня и так слишком много их наговорил.
Берт привлек к себе милую женщину с детскими глазами и очень осторожно поцеловал в губы.
– Не так… – прошептала она, прижимаясь к нему и обнимая за шею.
– А как…
– Ты знаешь…
Конечно же, он знал, как надо, только боялся спугнуть ее доверие. Инна была так непохожа на всех женщин, которых ему приходилось сжимать в объятиях, что он всерьез боялся обидеть ее и испортить неосторожным жестом или прикосновением то непостижимо прекрасное, что рождалось сейчас между ними.
После того поцелуя, который удовлетворил Инну, они все-таки согрели чайник, наделали себе кучу бутербродов, а потом ели их, не в силах отвести глаз друг от друга.
– Моя бедная мама была бы сегодня счастлива, – сказал Берт, целуя запрокинутое лицо Инны.
– Мама? Счастлива? – смеялась она. – Чем же?
Она все отлично понимала, но хотела, чтобы он говорил ей в эту ночь всякие замечательные слова, которые она за всю свою супружескую жизнь так и не удосужилась услышать от мужа.
– Тем, что я наконец нашел тебя… Искал, искал… ошибался, ошибался… И вот теперь ты со мной, но мама уже не сможет этого увидеть…
– Она почувствует, Берт, – шепнула ему в ухо Инна. – Я буду любить тебя так сильно, что она не сможет не почувствовать… эти… как их?… флюиды, эманации и всяческие волны… Она будет за тебя рада, вот увидишь… Только ты меня тоже… люби… пожалуйста… Ты ведь будешь любить меня, Берт?
Альберт улыбнулся такой же счастливой улыбкой, какой улыбалась она, и сказал:
– Вот ведь не хотел сегодня говорить, не хотел!
– А ты скажи!
– Придется… – Он еще раз поцеловал ее в шею, потом резко поднял голову, посмотрел в глаза и очень серьезно сказал: – Я люблю тебя, Инна. Люблю. Я действительно не хотел говорить этого сегодня, потому что боялся как-нибудь сфальшивить. Но сейчас я понимаю, что ничего правдивее этих слов я никогда в жизни не говорил.
– Тогда скажи их еще раз, – попросила она.
– Пожалуйста… Я люблю тебя, Инна, и никогда еще не был так счастлив.
* * *– Ты ведь не раз слышал мудрость, что в одну реку нельзя войти дважды, – напомнила Евгению Антонову Жанна Олеговна Успенская, сосредоточенно размешивая соломинкой кусочки подтаявшего разноцветного льда, плавающие в высоком узком фужере с фирменным коктейлем «Карнавал».
Антонов опрокинул в рот порцию желтоватого напитка, которого в этом навороченном баре «Райская жизнь» наливали в стакан не более, чем на два пальца, и сказал:
– Какая же все-таки дрянь – виски! Натуральный дихлофос!
– Часто пьешь дихлофос… – безразлично, без всякого вопроса в голосе произнесла Жанна.
– Это ты так паршиво остришь, да?
– Женя, чего ты от меня хочешь? – уже довольно резко спросила она и отодвинула от себя недопитый «Карнавал».
– Я уже говорил, но могу повторить. Мне нетрудно. Я предлагаю нам с тобой начать все сначала. И… Погоди! – Он жестом остановил ее возражения. – Да! Я по сравнению с тобой – полное ничтожество! Но разве ты счастлива в этом своем… гламуре? Да у тебя же глаза, как… как у затравленной собаки!
– Женя! Тебе никто не давал права…
– Жанна! Я любил тебя…
Успенская рассмеялась:
– Не станешь же ты утверждать, что любил меня все эти годы?
– Я… я всегда помнил о тебе.
– Это не одно и то же!
– И тем не менее ни одна женщина так и не смогла занять твое место…
– Где занять? – опять насмешливо спросила Жанна.
– Конечно, прозвучит пафосно, но тем не менее – в сердце! Да! Я женился на миленькой наивной девочке, чтобы забыть о тебе. И я был примерным семьянином. И… буду честен до конца: мне очень нравилась одна женщина, подруга жены, и я даже как-то попытался к ней подъехать. Она мне отказала, но не могу сказать, что огорчился этим до смерти. И теперь понимаю, почему…
– Вот только не надо врать, будто предчувствовал роковую встречу со мной!
– Я этого не говорил. Просто я почувствовал, как земля уходит из-под ног, когда вдруг снова увидел тебя…
– Ну что вы, мужики, за люди такие! – раздраженно проговорила Жанна. – Только о себе да о себе! У них то с сердцем перебои, то земля куда-то смещается… А про мое состояние ты спросил?! Представь, у меня ничего никуда не поехало! Мне на все плевать! Увидев тебя, я даже не вздрогнула, понял!
– Врешь!! – рявкнул Евгений и стукнул кулаком по столику. Остатки коктейля «Карнавал» жалобно булькнули в высоком стакане. – Врешь! – уже тише повторил он. – Я помню твое лицо, когда ты меня увидела. Помню, каким голосом произнесла мое имя!
– Даже если и так! Я не видела тебя много лет! Не могла не удивиться!
– Так не удивляются! Я уже не тот наивный мальчик, Жанна!
– Да и я не девочка, Евгений! – отозвалась она. – Более того: я обскакала постели десятка мужиков, если не больше! Моя голая задница постоянно мелькает на фотографиях «Ягуара»! Ты ошибся адресом, Женечка! Той Жанны, которую ты знал когда-то, уже давно нет в живых!! Она умерла! Умерла! Умерла!
– Хорошо, – миролюбиво сказал Антонов. – Мы оба изменились и, возможно, не к лучшему. Скажи мне правду: неужели ты до сих пор любишь Алика Соколовского?
Жанна усмехнулась, достала из пачки сигарету, несколько раз нервно затянулась и ответила:
– Не знаю, что тебе и сказать на этот счет… Меня слишком многое с ним связывает.
– Разорви…
– Слушай, Женя, а хочешь, я расскажу о себе такое, что тебя сразу от меня откинет за километр? Хочешь?
– Ну… не станешь же ты утверждать, что являешься серийной убийцей или растлительницей малолетних! – усмехнулся Евгений.
– Не стану.
– Все остальное я смогу понять… Во всяком случае, попытаюсь…
– Ну смотри! Ты сам этого хотел!
Жанна докурила сигарету, потом подозвала официанта и заказала себе коньяк. Они молча дождались, пока ей принесут пузатый бокал, до половины заполненный маслянистой коричневой жидкостью. Жанна сделала хороший глоток и начала:
– Так вот, Женечка, когда ты усердно трудился на своем дурацком станке… Помнишь, как ты заливал мне про кружево стружек?
– Ну…
– Ну а я в это время уже спала с Альбертом. Нет… даже не так… Он один раз только со мной переспал и больше не хотел… Оно и понятно: на что ему повторения, когда каждый день новая красотка себя предлагает. Так я за ним хвостом ходила, Женька! Я рыдала и клянчила его любви. Я его, можно сказать, насиловала… Он не хотел, но я лезла и лезла к нему в постель! Он брыкался, плевался, а я все свое! Ну как? Приятно тебе такое слушать?
– Ты же любила его…
– Любила, но он-то меня не хотел! Тогда я решила, что просто недотягиваю в сексе, что тоже понятно: где мне было набраться опыта? Ты ведь, дурачок, пальцем меня не тронул! Так вот: тогда я и кинулась во все тяжкие… набираться опыта… От желающих меня поучить отбою не было. Кто только не приложился к моему телу, жаждущему науки… Кроме науки я заработала жуткую болезнь, Женька. Еле вылечилась… думала, все: хана…
Жанна хлебнула еще коньяку и, раскурив новую сигарету, спросила:
– Нравится тебе мое повествование, Женечка? Продолжать ли дальше?
– Пожалуй…
– Ну, слушай, коли такой смелый. Алику плевать было на то, что я сделалась необыкновенно искусной в постельных утехах. А я, как ты выразился, любила его одного. Когда он очередной раз меня «пнул», я… В общем, я тогда сама удивлялась, когда обнаруживала себя в очередном мерзостном притоне. Отмывалась, чистилась и опять липла к нему… Это как навязчивая идея… шиза…
– Я слышал, он куда-то уезжал.
– О! Даже ты слышал! Да! Несчастный Альбертик не выдержал домогательств грязной шлюхи и сбежал в Кингисепп, на свою, так сказать, историческую родину. А я нашла!! – Жанна засмеялась, но в этом ее смехе Антонов отчетливо слышал клокочущие в горле слезы. – Нашла! Ты не представляешь его лица, когда он меня опять увидел! Представь, он приходит домой, а я пью чай с его мамочкой. И вся я опять такая чистенькая, беленькая и даже со справкой в кармане из венерического диспансера, чтобы он, значит, не сомневался в моем не сокрушенном излишествами здоровье. И Бертова мамочка, представляешь, уговорила его на мне, хорошенькой блондиночке, жениться. В общем, достала я его так, что он женитьбу на мне посчитал наименьшим злом.
– Ты все-таки была за ним замужем… – проронил Антонов.
– Ага, только можно это не считать…
– Почему?
– Потому что наша супружеская жизнь не продлилась и года. Ты даже не можешь предположить, кого я Алику родила!
– Родила? Он говорил, что у него нет детей…
– Естественно… Кто ж в таком признается! Я тоже говорю, что у меня нет детей. И мы с Соколовским честны, в некотором роде, – мерзко хохотнула Жанна. – Рожденный мной… не ребенок! У него другое обозначение – монстр! Урод женского пола под условным названием… Верочка…
– Верочка?
– Ага! Верочка! Если бы ты ее увидел, пару ночей уж точно спать бы не смог!
– Ты, наверно, преувеличиваешь…
– Нет, Женя! До рождения этой… с позволения сказать… Верочки… я жутко пила всякую дрянь… курила по две пачки в день, а то и больше… лечилась от венерического заболевания такими лекарствами, что просто страшно сейчас… Да и во время беременности кое-что позволяла себе, потому что трудно было сразу от всего отвыкнуть. В общем, удивительно, что у Верочки еще ручки-ножки были… В том заведении, куда мы ребенка сдали, я видела и похуже… Но и Верочка… знаешь ли… на большого любителя…
– Жанна, но от такого же не убережешься! Бывает, что у абсолютно здоровых людей рождаются больные дети!
– Да, Женечка, да! Именно это мне и позволило все свалить на Альберта. Я утверждала, что это все из-за него! Из-за его дьявольской красоты! Я вопила, что природа не в состоянии повторить еще раз столь же совершенного человека, потому и произошел сбой! Я обвиняла его во всем, а он даже не предположил, что дело может быть во мне! И носится с этой… Верочкой, как… В общем, мне было бы легче, если бы он тоже сделал вид, что этого ребенка никогда не было, понимаешь?!! А он, гад, не сделал!!! Таскается туда и таскается! До сих пор! Можно подумать, что эта Верочка хоть что-нибудь понимает!
– Подожди… Жанна… Так ей сейчас должно быть…
– Не трудись считать! Ей уже двадцать!!! Ты только представь: двадцать лет знать, что где-то живет и здравствует страшенный урод, произведенный на свет тобой! Я надеялась, что она быстренько умрет, но этот чертов Соколовский не дает ей умереть! Таскает ей лекарства, витамины и прочее! А ей, может быть, и лучше умереть, а, Жень! Это ведь более гуманно – взять и позволить ей умереть, вместо того чтобы искусственно поддерживать жизнь!
Антонов видел, что Жанна на пределе, что она не рыдает только потому, что весь этот кошмар не отпускает ее целых двадцать лет, за которые она к нему как-то уже успела притерпеться. Он положил свою ладонь на ее руку и сказал:
– Жанна, давай куда-нибудь уедем отсюда, а то, мне кажется, официант с большим интересом прислушивается к нашему разговору.
– Ну и что?! – запальчиво выкрикнула она.
– А то, что завтра этот веселенький материальчик может вдруг оказаться в питерских СМИ. Как тебе такая перспектива?
Жанна как-то сразу поникла плечами.
– Да, ты прав, – согласилась она. – Только куда же ты меня повезешь? Тебе же некуда. У тебя дома сплошные… чада и домочадцы!
– К тебе, разумеется, – ответил Антонов.
– Отлично! – усмехнулась она. – Нищих кавалеров у меня со времен студенчества не водилось.
– Обижаешь, милая. Я – представитель средних слоев населения.
– Не вижу разницы. Ладно, поехали. Только придется вызывать такси. Я тут наклюкалась. За руль не сяду. На такси-то наскребешь, представитель средних слоев?
– А то!
– Только не лезь ко мне со своими благотворительными поцелуями! – тут же предупредила Антонова Жанна, когда он помог ей снять куртку и взялся за шарф.
– У тебя пьяные глюки, милочка, – рассмеялся Евгений. – И в мыслях не было!
– Ага! Можно подумать, ты приехал слушать продолжение моего жизнеописания…
– А что, тебе еще есть чего порассказать?
– У меня богатая биография, Женечка!
Жанна провела Антонова в комнату, усадила на огромный диван, обтянутый кожей апельсинового цвета, и, открыв бар, вытащила из него изящную керамическую бутылку, украшенную яркой затейливой росписью.
– Текилу будешь? – спросила она.
Евгений, поднявшись с дивана, вытащил у нее из рук бутылку и сунул обратно в бар со словами:
– Тебе хватит…
– Да кто ты такой?! – возмутилась Жанна.
Антонову показалось, что она только разыгрывает возмущение, а на самом деле рада тому, что он хотя бы таким способом выразил заботу о ней. Она прижалась спиной к шкафчику с баром и закусила губу, на которой удивительно прочно держалась ярко-алая помада. Евгений вздохнул и сказал:
– Я, конечно, никто, нищий кавалер, представитель очень и очень среднего класса, который с трудом наскреб на такси, но…
– Никаких «но»! Ты, похоже, решил, что я такая вся разнесчастная, что меня никто, кроме тебя, никогда не любил, да?! Нет же! Нет! Меня любили! Еще как! Ты знаешь, после рождения… Верочки… я не могла оставаться с Альбертом. Мне казалось, что он в конце концов поймет, кто главный виновник нашего несчастья, и мне тогда не будет спасения! Именно я с ним развелась! Я! Та самая, которая жить ему спокойно не давала! А он, дурачок, даже сопротивлялся разводу, жалел меня… Но я все-таки ушла. Мне давно делал всяческие авансы директор магазина, куда я ходила за продуктами. Герман Успенский. Это потом я узнала, что он никакой не Герман Успенский, а Гриша Удодов… Ха… Смешно, да? То есть выходит, что я не Успенская, а Удодова… Ой! Не могу… До сих пор смех разбирает… Этот Удодов, он купил себе новые документы. Удодов вообще фамилия смешная, а кроме того, оказалось, что он уже успел отсидеть несколько лет за какие-то хищения… я не вникала… Мне было все равно. Гриша-Герман был хорош собой, не стар, богат и меня обожал.