— Я — как? Со мной сложней, — опять белозубо улыбнулся Аполлон. — У меня вообще-то к вам приватный разговор есть, Константин Павлович.
— Говори.
Я стал было подниматься, но Автономов удержал: сиди, от тебя секретов нет.
Легкий румянец — детский румянец — проступил на лице 27-летнего красавца. Он смущенно улыбнулся, откинув со лба светлую прядь волос.
— Дело житейское, Константин Павлович. Мне деньги понадобились. Не сможете выручить на два-три дня? — легко произнес Аполлон.
Тесть его ничуть не удивился, лишь мигнул разок-другой.
— Много? — быстро спросил он.
— Умеренно. Двести пятьдесят штук.
— Для дома, для семьи? — небрежно осведомился Автономов.
— Да нет, знаете…
— А что?
— Долг чести, Константин Павлович.
— Ого! Долг чести. В карты продулся, что ли?
— В карты не играю, Константин Павлович.
— Казино? Рулетка? Извини, что допытываюсь, но мне интересно.
— Бильярд, — четко определил его зять, блеснув глазами.
ЗЕЛЕНАЯ ПОЛЯНКА СУКНА. НЕГРОМКИЙ, ПЕЧАЛЬНЫЙ СТУК ШАРОВ, ЭТИХ ЖЕЛТЫХ КОСТЯНЫХ ОКАТЫШЕЙ. НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ИХ ДВИЖЕНИЯ. ЗАДУМЧИВЫЙ СИГАРЕТНЫЙ ДЫМ. Противник Аполлона — заезжий матерый игрок, носатый грузин. Его персональный кий, извлеченный из чехла, смертоносен.
— В американку резались или в пирамидку? — профессионально поинтересовался Автономов, вдруг непонятно возбуждаясь.
— В пирамидку.
— Крепко он тебя наказал, этот гастролер, а?
— Да, не повезло. Но это нетипично, Константин Павлович. Обычно я ухожу с хорошими башлями. Зинуля не афиширует, а я игрой зарабатываю не меньше, чем она в своем турагентстве, — разгорячился молодчик, поблескивая глазами и зубами.
— Даже так?
— Да.
— Так ты, выходит, профессионал?
— Ну, в некотором роде.
ДВА БОРТА В УГОЛ. УДАЛОСЬ. ДУПЛЕТ В СЕРЕДИНУ. ПОЛУЧИЛОСЬ.
— А я в студенчестве тоже ведь, знаешь, подрабатывал на бильярде, — вдруг открылся папа Автономов и поспешно сдернул сковородку с плиты. — Заядлый я был игрок, Поль.
— Никогда бы не подумал.
— Тем не менее факт. И неплохо у меня получалось, знаешь. Всегда был при деньгах. — Дымка воспоминаний на миг подернула лицо Автономова.
— Почему бы вам не вспомнить былое?
— Ну, что ты, что ты! Устарел я.
— В эту бильярдную не всякий вхож. Но вас я могу провести.
— Брось, Поль! — Автономов с живостью нырнул в холодильник и извлек оттуда бутылку «Амаретто». — А как у тебя с живописью, Поль? Забросил, что ли?
БОРОДАТЫЕ ЖЕНЩИНЫ НА ФОНЕ МЕТАЛЛОКОНСТРУКЦИЙ… ГМ.
Был задет чувствительный нерв выпускника художественного института. ТЕНЬ ЛЕГЛА НА ЧЕЛО. Аполлон извлек из пачки новую «честерфильдину». Эх, Константин Павлович! Кому нынче нужны истинные творения, шедевральные полотна? Эксперимента ради пять его картин выставлены в магазинах «Гермеса», но не наблюдается что-то покупательской драчки за право обладания ими. Зато… Лицо Аполлона опять осветилось. Он рассмеялся.
— Что такое? — с острым любопытством спросил тесть, отвинчивая пробку.
— Вы бываете на «дороге жизни»? (Аполлон имел в виду нашу главную торговую улицу, где продавцы разной разностью, местные и китайцы, стоят плечом к плечу.)
— Кто ж там не бывает!
Зятек опять снежнозубо рассмеялся.
— В следующий раз, когда попадете, обратите внимание на старика инвалида на углу казино.
— И что?
— Он продает картины. Верней, картинки. Пейзажики такие яркие в рамочках. Иной раз голые женщинки. Цены весьма умеренные.
— Так. И что? — застыл Автономов.
— Это мои нетленные творения, Константин Павлович. Я пишу, он продает. Самому мне стыдно торговать таким дерьмом. Треть выручки ему. Я не жадный. Все довольны.
Возникла какая-то многозначительная пауза.
— Халтуришь, значит, Аполлоша? — вздохнул Автономов.
— Приходится, — вздохнул и его зять.
— А Зинаида как к этому относится?
— Да как! В общем-то неодобрительно. Но к деньгам в общем-то одобрительно.
— О женщины! — вскричал, повеселев, Автономов, как молодой. — Анатоль, ты понимаешь женщин?
— Абсолютно, — отвечал Сочинитель, любуясь этой парой. В данный момент пожилой Автономов как бы уравнялся возрастом со своим зятем.
— Выходит, Поль, ты не слабо зашибаешь?
— Да, недурно. Не жалуюсь.
— А Раиса, то бишь Юрьевна, обвиняет тебя в иждивенчестве.
— Ошибка.
— Деньги сейчас получишь. Отдавать не спеши, — заключил Автономов и порывисто вышел из кухни.
ТРИ БОРТА В УГОЛ. ПРОМАШКА.
— Повезло мне на тестя, — сказал Аполлон.
СЧАСТЛИВ ОДИНОЧКА ХОЛОСТЯК, ОТВЕЧАЮЩИЙ ТОЛЬКО САМ ЗА СЕБЯ. ВЗРОСЛЫЕ ДЕТИ И КНИЖКИ НЕСМЫШЛЕНЫШИ ПУТЕШЕСТВУЮТ ПО СТРАНЕ. БЫВШИЕ ЖЕНЫ ПОДВОДЯТ ИТОГИ И ПЛАЧУТ ПО НОЧАМ.
ОТЪЕЗД РАИСЫ ЮРЬЕВНЫ — ЭТО БОЛЬШОЙ ПРАЗДНИК С КУМАЧОВЫМИ ЗНАМЕНАМИ И КРИКАМИ «УРА». Поначалу. А потом:
— Эх, Анатоль, как было бы хорошо, если бы она стала невозвращенкой. А почему нет? У нее под Москвой в Дивногорске живут престарелые родители. У них прекрасная кооперативная квартира. Они давно зовут ее к себе. Готовы отписать ей квартиру. А эту пусть продает, пусть продает, пусть. Я куплю себе какую-нибудь каморку. Много ли мне надо, Анатоль? Она могла бы взять с собой внука Витьку, Зина отдала бы. У нее пенсия по высшему разряду. В последнее время, я знаю, она заработала бешеные деньги на акциях. Зачем ей работа? Работать ей нет никакой надобности. Может жить припеваючи без всякой работы. Неправильно разве рассуждаю? — жалобно вопрошал К. П. Автономов.
— Вряд ли она уедет. Исключено, что уедет, — отвечал Сочинитель.
— Но почему?
— Потому.
— Почему?
— Все еще любит тебя, вероятно, старичок, вот почему.
— Лю-юбит?! — возопил Автономов, отбрасывая вилку. — Что ты несешь?
— Я сказал «вероятно».
— Лютой ненавистью ненавидит. И не за меня она цепляется, а за свою долбаную должность. За «лимоны» она цепляется, которые здесь зашибает.
— Тоже резон.
— Но я же могу убить ее ненароком, понимаешь? Да, Анатоль, это серьезно. Сначала убиваешь во сне, а потом наяву.
Сочинитель глубоко вздохнул.
— Я слышал иные речи, — мягко сказал он, — в местечке Пильтун.
— Где? Что?
— Забыл, старичок? Ну, ясно, столько лет прошло! Я вернулся с материка. Ты директорствовал на Пильтунском заводике. Летом я приехал подработать у тебя на забойке. Вспомнил?
— На ретро потянуло? Ну и что Пильтун?
— А то, старина, что Раечка не сходила у тебя с языка. Ты облизывал ее имя. Ты ее боготворил.
— А! — И Автономов сломал в сердцах сигарету. — Молодые бредни. Слеп я был, слеп. И глуп.
— Ну да. Ну да. МЫ НИЧЕГО НЕ ХОТИМ ПОМНИТЬ — ни сладкого, ни горького, ни кисло-сладкого.
— Чего несешь? Ты уже пьян.
— Я плохо сплю, Костя. Практически не сплю.
— Знаешь, дружище, — он положил руку на мое плечо, — никогда не мог представить, что ты, ты, душа общества, будешь на старости лет так неприкаян.
СЧАСТЛИВ ОДИНОЧКА ХОЛОСТЯК, ОТВЕЧАЮЩИЙ ТОЛЬКО САМ ЗА СЕБЯ. ДВА БОРТА В УГОЛ. УДАЛОСЬ.
Красавец Аполлон удалился сразу же, едва получил свои двести пятьдесят. Впрочем, щедрый тесть дал ему с запасом — триста — и пожеланием удачной игры. «Ты должен наказать этого грузина, Аполлоша. А продуешься — приходи еще, выручу». Так он напутствовал, и меня передернуло. ПЕРЕБОР, ПЕРЕБОР, КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ.
Аполлон благодарно засветился, заполучив карт-бланш: «Спасибо». — «В другой раз сводишь меня туда. Тряхну стариной, а?» — «Конечно. Почему бы и нет!» — «А посидеть с нами не хочешь, Аполлоша?» «Да нет, пожалуй. Дела». «А вообще-то, честно скажи, ты много пьешь?» — «Честно, К. П., в меру». — «А женщины? Как у тебя с женщинами, честно?» — «Честно, Константин Павлович, за полгода ни разу не ночевал вне дома, — светился Аполлон. — Справьтесь у Зинули». — «Верю, хотя с трудом. Выпей на дорожку стакашку «Амаретто», не повредит». — «Что ж, можно».
Автономов набрал много очков. Он явно обыграл Раису Юрьевну, но Сочинитель слегка содрогался от такой дружелюбной беседы. ПЕРЕБОР, КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ, ПЕРЕБОР.
Он увел своего родственника, обняв за плечи, и тотчас же вернулся, ненормально веселый, потирая руки.
— Ну-с, Анатоль, давай освежимся, пока не пришла гостья.
ОТЪЕЗД РАИСЫ ЮРЬЕВНЫ — ЭТО БОЛЬШОЙ ПРАЗДНИК С КУМАЧОВЫМИ ЗНАМЕНАМИ И КРИКАМИ «УРА».
— Как тебе мой зятек?
— Гм.
— Чего гмыкаешь? Не понравился?
— Мне ТЫ не понравился, — хмуро ответствовал я.
— Это почему же?
— Стелешься перед ним.
— Я? Стелюсь? Одурел ты, что ли, Толяша? — искренне поразился Автономов.
— А как понять, что ты благословляешь его на игру?
— А почему нет? Лучше игра на бильярде, чем коммерческие аферы.
— Он наркоман?
— Он наркоман?
— Окстись!
— Гомик?
— Говорю, в психушку тебе пора.
— Смотри, Костя. Красавчик не прост. С двойным дном. Я редко ошибаюсь в людях.
— Ты-то? Ха-ха! Всегда и неизменно, сколько я тебя знаю, писака, ты ошибаешься в людях. Ты даже умудрился ошибиться в двух своих женах.
— Это они во мне ошиблись.
— Поль умняга. Божий дар. Чистый парень. Зинке повезло, — воспылал Автономов, командуя на столе.
— И поэтому ты с ним Вась-вась?
— А ты бы, конечно, выдал нравоучительную нотацию, писака? Он мне нравится, черт возьми.
— Он моложе Зины?
— На два года.
— Жди развода, Раиса права, — скрепил я, и мой дружок внезапно погрустнел. Печальное сочувствие, почти жалость прочел я на его худом, выразительном лице. ТЫ ПОСТАРЕЛ, АНАТОЛЬ. ТЫ ЗДОРОВО ПОСТАРЕЛ.
— Ты постарел, Анатоль. Всегда был бесшабашным отчаюгой, а теперь у тебя пенсионное мышление.
Врезал.
Затем последовали растроганные воспоминания с неизменным «а помнишь?.». и временами чуть ли не со скупой мужской слезой. Сочинитель, стыдясь, решил упустить их в этом повествовании — потому что далекое прошлое безвозвратно, и незачем травить душу. НЕЗАЧЕМ ТРАВИТЬ ДУШУ, твержу я. Раскопки прошлого эксгумации подобны, и незачем травить душу. Беру ответственность лишь за настоящее, без загляда также в будущее, чтобы опять же не травить душу. Вот прозвенел звонок в прихожей, это реально и представимо. Автономов встрепенулся. Он вдруг сильно побледнел. Ну а я удивился:
— Что с тобой, Костя?
— НАВЕРНО, ОНА.
— Прекрасно. Иди открывай.
— Погоди.
— Чего годить! Девица ждет.
Автономов встал. Звонок прозвенел еще раз и еще.
— Да что с тобой? Она уйдет, если ты будешь телиться, — рассердился я.
— Иду. Но учти… — Он недоговорил.
Он отклеил ноги от пола и двинулся в прихожую походкой ревматика. Я недоуменно смотрел ему в спину. Автономов обернулся. — Учти, — закончил он мысль и скрипнул зубами, — никаких вольностей, Анатоль.
Пораженный его необъяснимым поведением, я закурил. ИНТЕРЕСНО, В САМОМ ДЕЛЕ ИНТЕРЕСНО, ЧРЕЗВЫЧАЙНО. БА! Я ВЕДЬ НИКОГДА НЕ ЛЮБОПЫТСТВОВАЛ, СКОЛЬКО ЖЕНЩИН БЫЛО В ЖИЗНИ МОЕГО СТАРИННОГО ДРУГА.
Он все-таки опоздал. Гостья уже, видимо, сходила по лестнице, когда он открыл дверь. Я услышал его перепуганный крик:
— Мила! Я здесь, Мила! — точно он некоторое время был покойником и вот воскрес.
«Сидел в туалете», — наверняка подумала она.
«Чрезвычайно интересный Автономов», — подумал я и решил, что нужно задержаться.
Он громко говорил в прихожей:
— Это, Мила, моя прихожая. Позволь, помогу снять плащ. Вот сюда я его повешу, на вешалку. Туфли не надо снимать. Хочешь снять? Снимай. Вот тапочки, Мила. Налево кухня, но мы туда не пойдем. Там беспорядок. Пойдем в гостиную, ладно? Ты долго меня искала?
А она говорила веселым голосом:
— Да не хлопочите вы, Константин Павлович. Нет, недолго, сразу нашла. Замечательные тапочки, в самый раз.
— Эти женщины, — брякнул Автономов. Тут же он сообразил, что сказал что-то не то, и пояснил в оправдание: — Запасные. Основные она увезла с собой.
— Ага, понятно. Все равно хорошие. Так куда?
— Вот сюда. В кухню не надо. Там мой приятель сидит. (Вот те раз!) Они прошли в гостиную, а через минуту Автономов появился на кухне переполошенный, с блуждающей на губах улыбкой.
— Смотрит книги, — шепотом объяснил он.
— Неужели? Грамотная, видать.
— Очень. Она, — Автономов оглянулся, — педагог по образованию, понял?
— Надо же! И давно она у тебя в подчиненных?
— Тиш-ше! — зашипел мой дружок. — Три года уже. Как я выгляжу, Анатоль?
— Отвратно.
— Знаю. Ладно. Ты, главное, не хами. — Он потер ладонями щеки. — Пойдем. Познакомлю.
Я пожал плечами. Я встал. НЕУЖЕЛИ СОВСЕМ НЕДАВНО ЭТОТ НЕРВНЫЙ ЧЕЛОВЕЧИШКА РАЗВЯЗНО ПРЕДЛАГАЛ МНЕ ПОДРУЖКУ СВОЕЙ ПОДРУЖКИ?
— Ее зовут Милена, — прошептал он, озираясь. — Я зову Милой. А ты зови Миленой, понял?
— Ну, понял, предположим.
— АНАТОЛЬ, ЭТО ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА В МОЕМ ДОМЕ, — странным голосом произнес Автономов.
Мы вошли в гостиную один за другим, след в след, как ходят волки. СТАРЫЕ, СЕДЫЕ ВОЛКИ. Милена, она же Мила, разглядывала корешки книг на полках. Она обернулась.
Двадцать семь лет, сказал Автономов. Ой ли? Она выглядела куда как старше. Крупная, широкоплечая женщина, коротко стриженная, в светлой кофточке и длинной темной юбке, широкобедрая. Миловидное лицо, не очень накрашенное, с веселыми, осмысленными карими глазами, но какой-то бугристой нездоровой кожей. Она приветливо улыбнулась. Зубы были хорошие.
А что увидела сама Милена? Ничего, в общем-то, хорошего. Перед ней раскланивался, сообразно представлению Автономова, пожилой низкорослый Сочинитель, абсолютно седой и редковолосый, с нагловатым взглядом из-под круглых очков, в затрапезных джинсах и свитерке. (На самого Автономова она успела, надо думать, наглядеться за три года.)
— Ей-богу, Милочка, ей-богу, он является автором многих книжек, — говорил, как бы сам себе не веря, взволнованный Константин Павлович. — Да вот видишь, вот посмотри, вот его опусы стоят на полке. Он мне, понимаешь, все, что у него выходит, все непременно дарит. Ну а я на полку ставлю… вот видишь сколько, — оскорбительно тыкал он пальцем в мои бестселлеры.
— Я, к сожалению, не читала, — смущенно призналась Милена, улыбнувшись мне.
— Ничего, он еще напишет, ты прочитаешь. Ты садись, Мила. Вот сюда. Это диван. А я сейчас на стол накрою.
— Да не надо, Константин Павлович. Я не голодная. И я ненадолго. Работать в отделе некому, вы же знаете.
— Освобождаю тебя на сегодня от работы, — окреп голос начальника Автономова. Он вроде бы оклемывался.
— Ну, спасибо, — рассмеялась гостья. Бугристое лицо ее сразу похорошело. — А отчеты подпишете?
— Подпишу, конечно. Как же! Обязательно.
СУЩЕСТВОВАЛИ, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ДЕЛОВЫЕ БУМАГИ. ПРЕДЛОГ ДЛЯ ВИЗИТА?
Интересный Автономов ускользнул на кухню. Милена оказалась курящей. Мы уселись — она на диван, я в кресло — и слово за слово разговорились. Милена, как выяснилось, уроженка Тойохаро, наша с Автономовым землячка. Да, окончила пединститут, филологический факультет, но по специальности работала лишь два года. Невозможно мизерная зарплата. И даже не в этом дело. Жуткая нервотрепка. Ученики неуправляемые, наглые, бессердечные. В Рыбводе тоже платят не ахти, но там по крайней мере тихо, мирно и покойно. Константин Павлович…
Что Константин Павлович? Что, Мила? — внезапно возник на пороге интересный Константин Павлович с тарелками.
— Хочу вас похвалить, — засмеялась Милена. Смех у нее был хороший, непринужденный. — Вы такой чудесный начальник!
— Бывший, бывший, Милочка. Но все равно спасибо.
— И зачем вы только уходите? Вас никто ведь не гонит. Болдырев, я слышала, не хочет подписывать.
— ПОРА НА ОТДЫХ, МИЛА. ПОРА.
Автономова опять сдуло на кухню. Он успел основательно подготовиться к встрече гостьи. Стол постепенно заполнялся всякой снедью, вплоть до красной икры, которую, я знал, Автономов ненавидит, что можно понять.
— Тяжелая жизнь, да, Милена? — решил я копнуть поглубже, внимательно приглядываясь к широкоплечей и крупной своей собеседнице.
— И не говорите! Ужасная жизнь. Я воспитываю дочь, знаете. — Она слегка почему-то покраснела. — Денег фатально не хватает. Приходится экономить буквально на всем, и все равно в долгах как в шелках. Демократы! — пылко воскликнула она.
— Что — демократы?
— Довели страну до ручки, охальники.
— Так думаете?
— Но это же очевидно! Когда была такая нищета? Видели, сколько побирушек на улицах?
— Ну.
— Мне самой впору побираться. А таких, как я, миллионы.
— А иные раскатывают в «Мерседесах» и имеют счета в зарубежных банках, так, Милена? — подсказал я.
— Совершенно верно. Новые русские. Брр! Ненавижу.
— И несть им числа, этим новым русским, да, Милена?
— Вот именно, развелось, как саранчи. Все национальное стирают, все. Грабят Россию нагло. Разве не так?
— Ну.
— Мой отец… он коммунист со стажем, он считает, что скоро, очень скоро все это кончится.
— В смысле, Милена?
— А вы разве не чувствуете?
— Ну-у…
— Коммунисты снова придут к власти.
— Да?
— Зюганов и его соратники набирают силу, вы разве не чувствуете? — распалилась эта Милена.
— Вы будете голосовать за Зюганова?
— Обязательно. Только за него.
— Не за Жириновского, нет?
— Нет, только за Зюганова.
— Константин Павлович, ты за кого будешь голосовать на президентских выборах? — спросил я влетевшего с подносом Автономова. — Милена выбирает Зюганова.
ОНА НЕПРЕМЕННО ЧИТАЕТ ГАЗЕТУ «ПРАВДА», СУБСИДИРУЕМУЮ ГРЕЧЕСКИМ МАГНАТОМ. ПРЕКРАСНО, ЧТО ОНА ОСТАВИЛА ПЕДАГОГИЧЕСКОЕ ПОПРИЩЕ.