Полина усмехнулась:
– Ах извините! Нежные чеховские барышни! В погоне за красивостями теряем что-то важное! Ладно, не обижайтесь на меня… Я просто нервничаю… Я хотела сказать, что после Рождества мы уезжаем.
Она поведала об их с Даниловым решении. После ее сообщения воцарилось всеобщее молчание, только Маша растерянно спросила:
– Как же так? А мы?!
Машин вопрос, полный любви и укора, повис в воздухе.
Полина виновато улыбнулась:
– Мы приедем к вам летом в… – она чуть было не сказала «в Березовку», но быстро поправилась, – Петербург, и будут пироги, вишневое варенье и разговоры до рассвета. Все опять повторится, как раньше.
«Нет, неслучайно пасьянс сложился! – подумала Татьяна. – Какая странная новогодняя ночь: сильная радость и грусть, ощущение того, что мы словно стоим у какого-то края, перед долгой разлукой… Где они, черные дыры, в которых исчезают наши любимые люди?»
…Андрей открыл шампанское и произнес тост:
– За будущее – оно так быстро становится настоящим!
Поднимая бокал, Татьяна смахнула слезу. Будут разлуки и встречи, новые прекрасные книги и музыка, радости и огорчения, успех и неудачи, печаль и ошеломительное счастье, будет жизнь со всем, что в ней есть!
* * *Рождество в семье Басмановых было любимым праздником. Вечером Татьяна с Машей ждали в гости Андрея, а с утра сестры отправились гулять, прихватив с собой Юру. Озябнув, они зашли в любимое кафе. Отпив кофе, Татьяна взглянула в окно и вздрогнула – мимо прошел мужчина, показавшийся ей знакомым, но он так быстро скрылся за углом, что женщина не сумела его узнать.
– Что с тобой?! – воскликнула Маша, увидев вытянувшееся лицо сестры.
– Мне вдруг показалось, – пробормотала Татьяна, – а впрочем, разве это возможно?! Наверное, просто внешнее сходство…
Возвращаясь домой по набережной, они зашли в музей печати на выставку старых рождественских открыток. Глядя на благостные изображения пухлых ангелов, санта-клаусов, образцово-показательных детишек девятнадцатого, сентиментального, века, Татьяна с грустью подумала: жаль, что открытки уходят из нашей жизни, как рукописные письма и печатные книги, – в их электронной замене нет ни жизни, ни радости.
Рассматривая надписи на пожелтевших от времени открытках, Татьяна прочла одну, которая ее растрогала, – некой Пелагеюшке желали «всяческого счастия и много новых кавалеров!»; поздравление было датировано 7 января 1907 года. «Эх-хе, давно уже нет Пелагеюшки на свете, и кавалеры ее истлели, а вот открытка осталась – привет из прошлого века и другой жизни…» В музее Татьяна купила открытку, стилизованную под старинную, – она знала, кому ее пошлет. Вечером она подписала открытку Климову – перелетная птица через океан с самыми добрыми пожеланиями любимому другу.
В центре стола в празднично украшенной гостиной стоял сладкий пирог, испеченный Татьяной, горели свечи.
Басмановы собирались ужинать, когда в дверь позвонили. Маша пошла открывать. Вскоре из коридора донесся звук открываемой двери и протестующие возгласы Маши, а через пять минут она вернулась в гостиную в сопровождении Деда Мороза. Последний выглядел совершенно как классический Дед Мороз: красная шапка, шуба, длинная белая борода и даже большой мешок за плечами. Немая сцена…
Маша первая пришла в себя:
– Дедушка! Я же объяснила, вы, вероятно, перепутали адрес?!
Дед Мороз прокричал низким, утробным голосом:
– Ничего я не перепутал! Что, ребятушки, заскучали без меня? – Он хитро подмигнул и затряс бородой.
Маша пожала плечами:
– Бред! Заскочил в квартиру, едва не сбил с ног!
– Ты заказал Деда Мороза для Юры? – Татьяна посмотрела на Сергея.
Он недоуменно покачал головой.
Между тем пришелец чувствовал себя уверенно. Он предложил Маше рассказать стишок. Та угрюмо послала его к черту. Тогда дед подошел к Андрею и со словами: «А ты, мальчик, зайчиком будешь!» – надел ему на голову заячьи уши.
Тот вскинулся:
– С ума сошли, уважаемый?
– А теперь, дети, давайте вместе прочтем стих! – энергично, с большим энтузиазмом воскликнул Дед Мороз. – А какой мы прочтем стих? «Раз, два, три, елочка, гори!» Не горит что-то наша елочка, включили бы, что ли! Хм, здесь определенно не ждали старого Мороза!
Один ус у него предательски дрогнул.
– Дедушка, у вас усик отклеился! – заметила Маша.
Незваный гость невозмутимо поправил ус и раскрыл свой мешок:
– Дед Мороз про вас помнил – принес подарки. Встаньте, дети, встаньте в круг! А вот и подарки! – Он доставал яркие пакеты и вручал их каждому из присутствующих.
– Да это же… – Татьяна застыла, вглядываясь в фигуру незваного гостя. – Никита!
– Здравствуйте! Вот он я – блудный заокеанский сын! – сказал Климов и сдернул маскарадное облачение.
Маша закричала и бросилась ему на шею.
…Татьяна погладила рукой небритые щеки друга, поседевшие волосы.
– Никита! – повторила она, словно пробуя имя на вкус, вспоминая его звучание. – Ты вернулся?
Климов улыбнулся:
– Все мы на самом деле возвращаемся, просто не всегда туда же! Простите мне мой маскарад, друзья, возможно, это выглядело глупо, но, признаюсь, я здорово волновался, когда собирался к вам, в конце концов понял, что попросту не выдержу пафоса и серьезности встречи, и решил заменить трагедию фарсом, выкинуть нечто в духе Клюквина!
– Никита, я хочу познакомить тебя кое с кем! – сказала Татьяна. – Это мои муж и сын.
Климов крепко, сердечно пожал руку Сергея. Ему сразу и безоговорочно понравился муж Татьяны – спокойный, уверенный, похоже, надежный, да и смотрит на Татьяну с таким обожанием, что ее друзья тут же проникаются к нему симпатией.
Юре Климов протянул ковбойскую шляпу:
– Вот, старик, тебе подарок! Я покупал когда-то для одного очень хорошего человека… Юры Клюквина.
– Подумать только, Никита приехал! – Татьяна не скрывала радости. – Неужели форс-мажорные обстоятельства все-таки случились?
Климов кивнул:
– Да. Ностальгия! Такой вот типичный форс-мажор. Очень захотелось увидеть этот город, всех вас… Меня когда-то одна барышня научила, как надо делать: разделить лист бумаги на две колонки, в одной написать аргументы в пользу принимаемого решения, в другой – против; ну, я разлиновал, расписал пункты за то, чтобы ехать в Россию, и доводы против, последних оказалось двести двадцать семь, а в колонке «за» значился только один. Вот я и поехал.
Разглядывая сестер, Климов с радостью отметил, что они не изменились внешне (разве что Маша теперь не похожа на девчонку – исчезли порывистость, некая резкость, девчонка превратилась в красивую молодую женщину, появился лоск, элегантность, округлая мягкость жестов; она выкрасила волосы в ярко-рыжий цвет – ей удивительно идет). Татьяна, как всегда, выглядит безупречно – идеальная осанка, строгое вечернее платье, волосы уложены на голове короной. Время невластно над его любимыми барышнями! Правильно – а почему они должны были измениться?! История, когда характер «выходит на лицо» и какая-нибудь тонкая, звонкая в юности красотка в зрелом возрасте превращается в вульгарную, сволочную бабу с двойным подбородком, не про них. «А вот Андрей изменился, – вздохнул Климов, – как-то сдал (должно быть, после больницы?), похудел, полысел – увы… Хотя, что уж там, наверное, и я сам кажусь им постаревшим».
– Ну и чем вы тут занимаетесь? – спросил Климов.
– Да так, время проводим! – хихикнула Маша.
Климов улыбнулся:
– И как, удалось вам его провести?
Маша развела руками:
– Время, как известно, не проведешь! Никита, расскажи лучше о себе, как ты жил там?
Он растерялся – долгим был бы его рассказ и не совсем к праздничному столу пришелся.
…«Я вернулся в мой город, знакомый до слез…»
Климов прилетел в Петербург пару дней назад. Он вышел из самолета в темное морозное утро, взял такси и поехал в отель – совсем как турист.
В петербургской квартире Климова все это время жила его племянница; Никита не стал сообщать ей о приезде – не хотел беспокоить. У барышни личная жизнь, с ней живет молодой человек, зачем он им будет мешать?! Поживет в гостинице – не проблема. Правда, в действительности оказалось, что проблема все-таки есть: в родном городе он почувствовал себя туристом – странные ощущения…
Никита остановил такси у «Астории», но не пошел устраиваться в отель, а побрел к Исаакиевскому собору, который в черном небе навис над городом, как огромная птица; Климов спустился к реке, постоял, покурил и только потом отправился в отель.
После небольшого отдыха он снова вернулся к Исаакию и поднялся на колоннаду, откуда Петербург был виден как на ладони: мосты, набережные, строгие стрелы проспектов, словно вычерченные огромной небесной линейкой или высеченные резцом на поверхности города.
С Дворцового моста Климов разглядывал открывавшуюся городскую перспективу, содержавшую все оттенки серого: сизый, темный – свинцовый, гранитный и серый до исчерна (совсем безнадежный и угрюмый). Когда Никита смотрел с моста, небо было серым и река серой, они сливались друг с другом, так что уже было не ясно, где небо, а где вода, – они казались одним целым, а Петербург плыл в этом сером пространстве, как гигантский корабль.
Он кружил по городу старыми излюбленными маршрутами, дошел до дома Басмановых на Мойке и, конечно, забрел на Фонтанку, где долго стоял у дома Полины, глядя на ее окна, в которых горел свет.
Еще в Америке ему жутко захотелось снега (уезжая, Климов даже сказал Дженни, что едет «за русским духом: снегом и Рождеством»), такого настоящего – крупного, хлопьями и чтобы непременно сугробы на улицах! Сугробы в Петербурге действительно были, а вот снег не шел…
«Ну дела, приехал за снегом, а снега-то и нет!» – подумал он, и вдруг – словно его услышали где-то там, на небесах, – повалил снег. Климов застыл, благодарный, взволнованный, и целую вечность смотрел на это чудо (начиналась уже настоящая метель!), а потом потер снегом лицо – до боли. Он вспомнил фразу из Чехова: «Смысл… Вот снег идет. Какой смысл?» Как-то все так совпало: и этот вечер накануне Рождества, и снег, и свет из окон Полины, – что он задохнулся от какого-то мучительного, болезненного счастья.
* * *– Ты надолго приехал? – спросила Маша.
– На несколько дней, – виновато ответил Климов и поспешил добавить, увидев ее огорченное лицо: – В следующий раз погощу подольше.
– И когда будет этот «следующий раз»? – вздохнула Маша.
Он подмигнул ей:
– Может быть, в мае, на твой день рождения?
– Приезжай! – обрадовалась Маша. – Сделаешь мне настоящий подарок!
– Кстати, что, если твой день рождения отметить в Березовке, как в старые добрые времена? – предложил Климов.
Маша замерла – неужели он оговорился или забыл о том, что она ему рассказывала?
– Никита, я думала, ты знаешь, что дом продан? – растерялась Татьяна. – Его купил Виктор Лопатин. Можно, конечно, попросить Лопатина разрешить нам приезжать туда время от времени, но это, во-первых, неудобно, а во-вторых, морально тяжело…
– Зачем ждать до мая, когда можно встретить там старый Новый год, – улыбнулся Климов, – я заказал большой паровой котел, чтобы в доме было тепло даже зимой… А разрешения спрашивать ни у кого не нужно, дом принадлежит тебе, Татьяна. Правда, еще потребуется уладить кое-какие формальности, заехать к нотариусу, оформить документы; мы этим займемся сразу после праздников.
– Никита, ты о чем? – спросила потрясенная Маша.
Смущаясь (он не хотел, чтобы это выглядело как широкой жест), Климов рассказал, что после разговора с Машей решил приехать в Россию на Рождество и сделать Татьяне свадебный подарок, «в качестве которого как нельзя лучше подходил дом в Березовке». Никита позвонил Лопатину и предложил выкупить дом, пояснив, что делает это для Татьяны; к чести Виктора – тот сразу согласился и попросил ровно те деньги, за какие дом был продан. Вчера они «ударили по рукам», и сделка, можно сказать, состоялась.
– Никита, но мы не можем принять такой подарок! – произнесла Татьяна.
– Не о чем говорить! Считайте, это мой подарок на свадьбу! – отрезал Климов. – Откажешься – обидишь меня.
Татьяна смахнула слезы:
– Но это так дорого…
– Пустяки, – рассмеялся Климов. – Я недавно получил премию за выдающееся научное открытие и пока не стеснен в средствах.
Климов, конечно, соврал: никаких особенных денег в Америке он не заработал, зарплата у него была так себе – средняя, и для того, чтобы купить дом в Березовке, пришлось влезть в банковский кредит, отдавать который придется бог знает сколько. Ничего этого Никита им, разумеется, не сказал.
…Андрей смотрел на друга, плачущих сестер и чувствовал, как к нему возвращается что-то утраченное, то, что, думалось, ушло навсегда.
– Просто рождественское чудо! – взволнованно сказала Татьяна. – А ведь это тебя, Никита, я сегодня видела в городе!
Она принесла подписанную для Климова открытку.
– Теперь все обязательно будет хорошо! – воскликнула Татьяна, разливая чай. – День рождения Маши мы отметим в Березовке!
– А помните тот день в мае, когда мне исполнилось девятнадцать?! – вздохнула младшая сестра. – Май оказался таким теплым, солнечным, в садах цвела сирень! Ах как мы были счастливы в тот день…
– Мы были молоды, Маруся, – мягко возразил Климов.
– Помните, мы еще загадывали, что с нами случится дальше, строили планы… Где это сейчас? И для чего были наши мечты и надежды? – спросила Маша.
Андрей усмехнулся:
– За очередным поворотом мы все поймем, узнаем, и тогда…
Климов мысленно завершил фразу: «И тогда нас не станет…»
– Никита, скажи мне как физик, – попросила Маша, – время категорически необратимо?
– М-да, – развел руками Климов. – Неужели, Маруся, ты хочешь, чтобы я рассказал сейчас о втором начале термодинамики?!
– Ой, не надо, – испугалась Маша. – Ты объясни на человеческом языке!
Климов кивнул:
– Хорошо, попробую. К примеру, если в кофе добавить сливки, их уже будет не отделить от кофе, но эта необратимость не имеет логического характера, она лишь очень вероятна, то есть существует ничтожная вероятность того, что сливки и кофе вновь разделятся; но эта вероятность, как писал Больцман, равна вероятности того, что жители одного большого города в один и тот же день покончат жизнь самоубийством…
– А почему бы и нет? – перебила Маша. – Всякое в жизни бывает! Мало ли что у них там, в городе, могло произойти!
Климов рассмеялся:
– Ну, ежели так, то существует вероятность того, что время не есть необратимый процесс в том житейском смысле, в котором мы привыкли об этом думать.
– Ах, если бы жители одного города разом попрыгали с крыш, сливки отделились от кофе, а стрела времени повернулась вспять, и мы бы вновь оказались в том майском сиреневом дне! – мечтательно произнесла Маша.
– Так хочешь снова стать юной, Маруся? – улыбнулась Татьяна.
После недолгих размышлений Маша призналась:
– Не-а, не хочу! И на вопрос «Легко ли быть молодым?» я бы ответила, что быть вообще нелегко, а молодым особенно! Потому что в молодости ты еще ничего про себя не знаешь и весь мир идет на тебя войной, и что с этим делать – решительно непонятно. Вот я себя спросила: а хотела бы я, чтобы мне опять было девятнадцать, и тут же перекрестилась – чур меня, чур! Потому что как меня колбасило, душекружило и било башкой обо все стены в этот период, не приведи господи вновь пережить. – После паузы она добавила с очевидной грустью: – В юности мне очень хотелось бурь, великих потрясений, головокружительной карьеры, а тихое счастье казалось скучным или чем-то, что можно отложить, что еще подождет… А потом прошло время, и стало понятно, что дороже того счастья и нет ничего… И если я бы вернулась в тот майский день, я бы, наверное… – Она замолчала.
* * *«Как странно, – подумал Климов, – время проходит, люди рождаются, умирают, мчатся поезда, ракеты взрывают космос, а Басмановы по-прежнему сидят за столом, творя обряд какого-то вечного чаепития. Их центр мира – этот стол, и, что бы ни случилось, они пьют чай, грустят, смеются, плачут, поздравляют друг друга, произносят тосты; на столе расставлены чашки – времени нет! Басмановы создали для себя замкнутое пространство, погрузились в собственный внутренний мир и невозмутимо попивают чай. Кажется, я и не уезжал никуда, дня не прошло, так органично я вписался в знакомое пространство. Явные чеховские интонации! Люди разговаривают, пьют чай, обедают, а в это время рушатся и летят с обрыва под откос их жизни…»
Он вдруг заметил стоявшую на полке фотографию Полины, сделанную прошедшим летом в Березовке.
Проследив за его взглядом, Маша улыбнулась:
– Можешь взять, Ник, все равно украдешь, когда мы отвернемся!
Он быстро схватил фотографию и спрятал в портмоне.
– Никита, может быть, позвонить Полине? Пригласить ее? – осторожно предложила Татьяна. – Ей через Фонтанку перейти, и она здесь…
После минутной паузы Климов ответил:
– Не надо. Зачем? Беспокоить ее, себя? Делать друг друга несчастными? Боюсь, что в нашем случае Фонтанка стала рекой, в которую не войти дважды. Знаешь, я вчера постоял под ее окнами. Мне этого достаточно…
– Они послезавтра уезжают, – тихо сказала Татьяна. – Иван получил должность на Севере… Наверное, уезжают надолго. Ты мог бы проститься с Полиной…
Он усмехнулся:
– Я не хочу прощаться с ней. Да это и невозможно…
«Ты окончательно потерял ее, старик, а впрочем, можно ли потерять то, что никогда тебе не принадлежало?»
* * *Утром седьмого января Андрей с Климовым сидели на кухне и пили водку. Нормально – два мужика, старинные приятели (больше чем приятели – почти родственники), которые давно не виделись, пьют водку и ведут задушевный разговор (такой прямой, что «всухую», на трезвую голову, он был бы невозможен). Татьяна с Машей спали, приходя в себя после бессонной ночи (и славно – а то бы раскудахтались по-бабьи: «Андрей, тебе нельзя пить после инфаркта!» – и загубили хороший мужской разговор, не понимая, что брату как раз очень надо выпить и выговориться).