Надя так и села на постели.
Полуянов тоже приподнялся, протер глаза, сердито произнес:
— Разумеется, мы спим. Что?.. Так вызывай полицию, зачем мне-то звонишь?
Надя взглянула на часы. Пять утра. Удивительная, просто феерическая наглость.
— Да, я приеду, — вдруг сказал Димка и, виновато взглянув на Надю, добавил: — Минут через двадцать.
— Куда ты собрался?! — взвилась Митрофанова, едва Полуянов нажал на отбой.
— Надюшка. У Изабель проблемы. Похоже, какой-то криминал. Я должен помочь, ей просто больше некого попросить.
Митрофанова чуть не задохнулась от отчаяния.
— Ты сошел с ума! Мы ее знаем — один день! А ты уже решаешь ее проблемы!!!
— Прости, — вздохнул Полуянов.
И начал торопливо одеваться.
Дима понимал, что ведет себя как свинья и никаких оправданий ему нет. Однако все равно гнал по притихшей утренней Москве со скоростью под сто. И плевать, что столица в последние годы вся ощетинилась камерами слежения. Подумаешь, штрафы! Он себя чувствовал, будто ему восемнадцать, и он — на первой в жизни машине! — мчится на первое в жизни свидание. Что за наваждение навалилось…
Причем даже голову не ломал, что за такой ужас-ужас увидела в салоне красоты Изабелла. Куда важнее — просто снова оказаться с ней рядом. Нырнуть в огромные синие глазищи на смуглом лице. И сказать успокаивающие слова: «Не бойся. Я с тобой».
До Замоскворечья, где располагался салон, со своей северо-восточной столичной окраины Полуянов домчал за рекордные пятнадцать минут. Половина шестого утра, даже самые упорные трудоголики еще не проснулись. Двор напичкан машинами под завязку. Можно было вернуться на улицу и порыскать на платной парковке, но делать этого он не стал. Загородил выезд гламурному «мерседесику», забитому мягкими игрушками и талисманчиками, — вряд ли его хозяйка просыпается раньше десяти утра. Торопливо взбежал по ступенькам салона. На первый взгляд все мирно: окна целы, дверь аккуратно прикрыта. Но не заперта. В холле полумрак — рассветная синь только-только начала пробиваться сквозь жалюзи.
— Изабель! — вполголоса позвал журналист.
Девушка не отозвалась.
На стойке администратора идеальный порядок, на столике подле клиентских кресел — как и вчера вечером — красуется икебана, элегантным веером выложены модные журнальчики. Может, отчаянный звонок — всего лишь повод?
— Изабель, ты где? — уже с раздражением повторил он.
Ощущение, что в салоне никого нет. И никаких следов беды, взлома.
Разве что… взгляд упал на пол. Тот был мокрый, и следы вели из холла прямо в директорский кабинет.
Дима не колебался ни секунды — рванул туда. Распахнул дверь. И первое, что увидел, — недвижимое тело Изабель на полу.
Больше всего Надежде сейчас хотелось разнести прилизанную «академическую» квартирку в щепы. Надо ж быть такой дрянью! Позвонить в пять утра, нагородить такого, что Димка, будто укушенный, из дома умчался.
«Вот я дурочка! — терзала себя Митрофанова. — Надо было сразу, как явилась на сцену эта гадкая Изабель, хватать Полуянова и волочь прочь. И бог с ней, с квартирой. Но я сама, своими руками Димку в искушение ввела…»
Причем Надежду даже на долю секунды не заинтересовало, что именно на исходе ночи перепугало Истомину. Она не сомневалась, что повод совершенно надуманный.
И чего теперь делать, как вырывать журналиста из-под тлетворного влияния, когда она сама проигрывает прекрасной Изабели по всем статьям? Не брать же всерьез совет из глянцевых журналов: мол, похудей, изменись, и он обязательно вернется. Тем более, сколько ни потей она в тренажерном зале, миниатюрных, как у мулатки, габаритов ей сроду не добиться. Да и мулаткой тоже не стать. Ха-ха.
Если только на другом поле повоевать? Мозгов у красавицы, похоже, не густо. И пусть встретил ее журналист по сногсшибательной обложке-одежке, но провожать-то будет по уму. А если б еще узнать — и сказать ему! — про вертихвостку что-нибудь совсем омерзительное…
Надя ненавидела интриговать, но Полуянов — это ее все. Чтобы Димку вернуть, она на любые жертвы пойдет.
Громить чужую квартиру — месть несерьезная, глупая. Иное дело — тщательно прошерстить логово врага и найти… что? Наркотики, порнографические фотографии? Но вряд ли Изабель связана с криминалом, да еще настолько глупа, чтобы оставить доказательства в открытом доступе.
А в каком-нибудь тайнике?
Митрофанова начала было осматривать спальню, но быстро сникла. Что она делает?! Даже если вдруг найдет, допустим, сейф, как его вскрывать? Она ведь не преступница!
Бежать отсюда, скорее прочь, домой — и замкнуться в обиде, в гордом молчании. А Димкины вещи даже собирать не будет!
Надя стала лихорадочно натягивать брюки, но вдруг вспомнила, что дверь в проклятую квартиру не захлопывается, а ключей Изабель ей не дала. Обещала еще вчера, что подъедет к десяти и жилье примет. Но — даже если вертихвостка и сдержит слово — Надя решительно не собиралась ее ждать. Еще долгих несколько часов. В чужом доме, в расстроенных чувствах, без сна.
И что теперь делать? Просто прикрыть дверь и уйти? Чтобы квартиру обворовали, а потом в краже обвинили ее?
Да, совсем бредовая ситуация. «Зачем только я в это ввязалась!» — в тысячный раз упрекнула себя Митрофанова, злобно пнув огромного плюшевого медведя, таращившего на нее свои целлулоидные глаза.
Она еще вчера обратила внимание на странное дизайнерское решение — обставить квартиру детскими игрушками. Причем медведище — далеко не единственный. В серванте (вперемешку с вазочками) целый взвод мягких зайчиков, котиков и прочей девчачьей дребедени.
Изабель — настолько инфантильная особа, что до сих пор в куклы играет? Или, может, она — коллекционерша? Надя распахнула стеклянную дверцу шкафа, взяла в руки первого попавшегося зверя. Швы кривые, мех тусклый. Пахнет старостью и пылью. Явно много лет здесь стоит. Хоть бы в химчистку его сдала, горе-хозяйка!
Она брезгливо вернула зайца на место и уже собралась захлопнуть шкафчик, как вдруг заметила: на заднем плане, загороженный игрушками, красуется кубок. Плохенький, краска потрескалась, но выгравированная табличка сияет ярко: «Победителю регионального этапа юниорского чемпионата России». Рядом — еще один. Тоже не новый, не слишком презентабельный, зато написано на нем не по-русски, кажется, по-итальянски: «Аl vincitore di competizioni».
Ага, все-таки нашлось подтверждение спортивным подвигам негритянки.
Хотя — будь ее спортивная карьера по-настоящему успешной — глупышка обязательно бы похвасталась. И кубки свои не задвигала бы глубоко в сервант, в третий ряд — после игрушек и парадной посуды.
«Видел бы меня сейчас Димка! Как я роюсь в чужой квартире по шкафам!» — виновато подумала Митрофанова.
Впрочем, Полуянов сам ей однажды сказал (когда над очередным журналистским расследованием работал): «Чтоб узнать правду, все средства хороши».
Она закрыла верхнее отделение серванта и выдвинула ящик. Ничего себе бардак! Вперемешку валяются гарантийные талоны, чеки, рекламные проспекты, ручки без стержней, заколки, скрепки, салфетки, глянцевые журналы. В следующем ящике — такой же ворох барахла. Однако Надежда не собиралась сдаваться. Выдвинула последний ящик и хмыкнула: о, уже подобие порядка! Тут оказались сваленные грудой фотографии. Она оживилась, начала перебирать снимки, поморщилась. На первый взгляд — типичная гламурная скукота. Изабель в парке, в ресторане, на фоне Эйфелевой башни, и везде в основном одна. С вымученной, на камеру, улыбкой. Она, что ли, и за границу сама по себе ездит? Да, очень похоже. Вот конверт с небрежной надписью «Барселона». Огромное количество любительских, очень заурядных пейзажей: Гауди, фуникулер, море. И только Изабель снята в гордом одиночестве, без подруги, без друга.
«Какая странная! Я бы в такой поездке просто с тоски умерла», — снисходительно подумала Надя.
Однако уже следующий конверт — с пометкой «Сейшелы» — заставил ее сердце затрепетать от зависти. На экзотические острова Изабель отправилась не одна. Здесь ее повсюду сопровождал мужчина. Да какой! Лет тридцати, породистое лицо, фантастическая фигура. Глаза умные, ироничные. Митрофанова (хотя собственные внешние данные оценивала на четверочку с минусом) всегда питала слабость к красавцам. Только не к фотомоделям, не к пустоголовым «качкам», а чтобы в глазах интеллект светился. Что ж, избранник Изабель, если судить по снимкам, оказался именно таким.
— Так и чего ради, спрашивается, ты к моему Полуянову клеишься? — вслух произнесла Митрофанова.
Или красавчик поматросил — и бросил? Но на всех карточках они выглядят абсолютно идеальной парой. И смотрят не в камеру, а друг другу в глаза. С нежностью и любовью.
На фотографиях дат не было, однако на конверте из фотоателье стоял штампик: заказ получен полгода назад. И где, интересно, неописуемый мужчина сейчас?
На фотографиях дат не было, однако на конверте из фотоателье стоял штампик: заказ получен полгода назад. И где, интересно, неописуемый мужчина сейчас?
В квартире — никаких следов его присутствия. Разлюбил? А Изабель — чтобы отомстить! — ему срочно замену ищет?
«Нет уж, милая. С моим Димой у тебя таких фотографий не будет», — сквозь зубы пробормотала Надежда.
Надя запихнула свидетельства чужого счастья обратно в конверт и хотела уже закрыть ящик, как вдруг увидела в разноцветье пестрых фотографических красок непривычно черное пятно. Заинтересовалась, выудила карточку. Ох, ничего себе, в каком непривычном Изабель интерьере! На кладбище, возле разверстой могилы. В траурной одежде, с перевернутым, очень бледным лицом. Глаза — печальны, пусты. Явно провожает в последний путь кого-то близкого. Стоит одна, сутулится неприкаянно.
«Кого, интересно, она хоронит?» — задумалась Митрофанова.
Впрочем, какая разница?
Она вдруг почувствовала бесконечную, беспросветную усталость. И безнадегу. Чужая квартира, бессонная ночь. Чужая женщина, на помощь которой умчался Димочка.
Митрофанова со всей ясностью, осознала: глупо копаться в чужих вещах. Бессмысленно искать компромат на Изабель. Если Полуянов влюбится по-настоящему — он все равно уйдет к прекрасной мулатке. Даже если та махровой преступницей окажется.
Однако эта чужая жизнь словно заворожила ее, и Надя выдвинула последний, самый нижний ящик. Здесь аккуратной стопочкой лежали несколько папок из кожзаменителя. В первой (Митрофанова фыркнула) детские рисунки. Зато из второй прямо в ее руки вылетел отпечатанный на принтере листочек.
«Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела», — успела прочитать Надя и вдруг отчетливо услышала, как в замке поворачивается ключ.
— Изабель! — бросился к девушке Полуянов.
И с облегчением понял — она дышит.
Обморок? Или что-то серьезней? Но крови или следов борьбы не видно.
Дима присел на корточки, осторожно приподнял голову красавицы, произнес чуть громче:
— Изабель!
И — о чудо! — она открыла глаза. Посмотрела на него с ужасом, будто на врага, и забормотала:
— Там барракуда! И дельфин. Витязь, гавиата! Они это специально все сделали!
— Чего? — опешил журналист.
Но Изабель не ответила. Рывком села, поморгала, будто просыпаясь, и вдруг схватила ладони Полуянова, прижала к своему лицу, проговорила сквозь слезы:
— Дима, Дима! Как хорошо, что ты приехал!
Полуянов бережно подхватил девушку, перенес на диванчик. А она, несчастная, плачущая, прижималась к нему все крепче. И уже губы тянулись, чтобы поцеловать, однако Дима собрал всю свою волю в кулак и отстранился.
— Изабель, что здесь произошло? — строго спросил он.
— Мой аквариум… Они самое дорогое уничтожили! — полными слез глазами взглянула на него Изабель.
И добавила умоляюще:
— Пожалуйста! Сходи туда прямо сейчас! Может, мне все просто показалось?
Ее щеки, отметил Полуянов, порозовели, да и выглядела девушка, несмотря на обморок, свежо и до невозможности искушающе. Так и хотелось налететь, сдавить в объятиях.
Он торопливо поднялся. Прошел по зловеще тихому коридору до комнаты медитаций. Распахнул дверь. В уши ему ударила томная релакс-музыка. И удушающий запах сырости.
Красавца аквариума больше не существовало. Вместо него пол устилала груда осколков, по полу разлетелись камешки, водоросли. Вода полностью пропитала ковер и чавкала под ботинками. Пара несчастных рыбок изогнулась в агонии прямо у его ног.
На диване же, откуда Дима еще вчера любовался рыбьим царством, картина оказалась и того хлеще. Он весь был усеян разноцветными — мертвыми — рыбками. Однако лежали они не вповалку, а в прихотливом и по-своему даже красивом узоре, будто детский калейдоскоп. Круг, еще один, потом что-то вроде цветка, а рядом — снежинка, только не белая, а сделанная из сине-красных полосатых рыбешек (Полуянов даже вспомнил, что они назывались неонами).
Вот это да! Каким же нужно быть психом, чтобы такое сотворить?!
Он торопливо вернулся в директорский кабинет, сел на диванчик рядом с Изабель и твердо произнес:
— Я читал, что рыбы умирают легко, совсем не мучаются. И сейчас им уже все равно. Скажи, у вас тут есть холодильник?
— Да. Там, в подсобке, — махнула она рукой.
Полуянов подошел к холодильнику, открыл его. Ассортимент типично дамский: пирожные, конфеты, сладкий ликерчик. В качестве противошокового средства тоже сойдет.
Дима щедро налил полстакана, вернулся и строго велел Изабель:
— Выпей!
Та понюхала, отшатнулась:
— Это же спиртное! А я не пью. Зарок дала.
— На сегодня свой зарок отменяешь, — перебил ее Дима и повысил голос: — Делай, что я говорю. Ну?!
Удивительно, как влияет грубое слово на ранимые женские натуры. Изабель послушно выхлебала сладкую гадость. Закашлялась, зрачки расширились, и взгляд потеплел. Но голос, когда заговорила, звучал убито:
— Дим… Но ты ведь понял, что она меня специально изводит?!
— Что значит «специально»?
— Ой, ну почему же я дура такая, ничего объяснить не могу, — стукнула себя по лбу девушка. — Это типа послания мне, понимаешь? Узоры, все эти картины на диване. Они не просто так. Это фигуры из синхронного плавания.
— Что-что?
— Ну, помнишь, там такой цветочек был из рыбок — он называется «Витязь». Открытый поворот на 180°, шпагат вниз головой во время вращения… А круг назад, прогнувшись, — это «дельфин». Все точно по классификации!
— Ты занималась синхронным плаванием? — на всякий случай уточнил Полуянов.
— Ну… я вообще-то в сборную Москвы входила. В юниорскую, правда.
— А я думал, ты гимнастка.
— Да меня кем только не считают, — слабо улыбнулась Изабель. — Гимнасткой, акробаткой, фигуристкой. Я… я просто никогда особо не ашифи… не афишири… ну, в общем, не хвасталась своим спортивным прошлым. Да и нечем особо хвастаться. Сборная города, да еще второй состав. Ездили в основном по России, за границей только пару раз бывала. А потом и вовсе пришлось из сборной уйти.
— Понял. — Полуянов быстро соображал. — Но почему ты вчера про свое спортивное прошлое не сказала?
— А ты не спрашивал.
— Хорошо, — задумчиво произнес Полуянов, — спрошу сейчас. Бабу Леру свою ты оттуда, из спорта знаешь?
— Ну да. Она у нас ОФП вела. Много лет.
Ликер красавице пошел на пользу: глаза заблестели, тревожная складка вокруг рта разгладилась. Девушка даже обернулась на небольшое зеркальце, висевшее на стене, и ахнула:
— Господи, на кого я похожа! Сейчас, извини!
Бодренько вскочила с кресла, скрылась за дверью ванной.
А Полуянов пока продолжил единоличный мозговой штурм.
Итак, вчера красавице прислали фотографию мертвой тренерши — в вычурной позе. А следующим шагом стал разбитый аквариум. И снова художественное творчество с мертвыми телами. На этот раз, правда, не людей — рыбок. Фигуры из синхронного плавания, подумать только.
Изабель подозревает в своих бедах совладелицу салона Юлию Базанову. Но та утверждает, что вообще не знала, каким именно спортом занимается Изабель. Да и не стала бы никогда громить собственный салон.
Мститель — или мстительница — связаны со спортом? Как бы то ни было, он (или она) имел возможность — и явно не боялся! — фотографировать в морге. А здесь, в салоне, хладнокровно наблюдал, как задыхаются рыбехи, и потом компоновал их тельца в узоры.
Явный псих.
Но и Изабель ведет себя, прямо скажем, странно.
Как только она вернулась в комнату, Полуянов спросил:
— Почему ты оказалась в салоне? В пять утра?
— Ну… так получилось, — потупилась она.
— Ты не первый раз здесь ночуешь?
— Да нет, с чего ты взял?! Говорю тебе, случайно вышло.
— Все равно расскажи.
— Господи, да пожалуйста! Я на приеме была, в загородном доме, и думала, что ночевать там останусь. Но ближе к ночи выяснилось, что комнат на всех не хватает. Вот в Москву меня и отправили, потому что я одна не пила и могла машину вести. Но куда было ехать? В квартире-то моей — вы! Я и решила: пережду здесь, в салоне. Тут у нас и диван, и все удобства.
Наде Изабель, правда, сказала, что отправилась на свидание, но уличать красавицу Полуянов не стал. Просто поинтересовался:
— А что за прием, у кого?
— Ой, ну какая разница! — ощетинилась Изабель. — Один мой знакомый фотограф друзей собирал. Он где-то раз в месяц так делает. Кормежка, всякая развлекаловка. Ну, и какой-нибудь флэш-моб обязательно. Прикольный. В этот раз мы фруктами переодевались. Я клубничкой была. Со сливками. Фотки получились — вообще чума!
— И во сколько это ваше действо закончилось?
— В три ночи. Народ уже был никакой. Выпивки-то всегда полно. Я, хоть и не пила, устала жутко. Только и мечтала, как сейчас в постель упаду… а Золотой вдруг ко мне подходит, морда виноватая: «Изабель, народу, мол, слишком много, укладывать некуда. А выгонять нельзя — все пьяные. Может, типа, ты, трезвенница, выручишь? Домой спать поедешь?» Ну, я психанула, конечно, и уехала. Сюда. А тут такое…