Какъ только мистеръ Филиппъ Фирминъ разорился, нужно ему было влюбиться. Чтобы не разставаться съ возлюбленнымъ предметомъ, нужно ему было послѣдовать за нимъ въ Парижъ и бросить занятіе юриспруденціи на родинѣ, хотя, надо отдать ему справедливость, я думаю онъ ничего не сдѣлалъ бы хорошаго. Не пробылъ онъ въ Парижѣ и двухъ недѣль, когда причудливая госпожа Фортуна, которая, повидимому, убѣжала отъ него, вдругъ улыбнулась ему какъ бы говоря: «юный джентльмэнъ, я еще не покончила съ тобою».
Не предполагайте будто Филиппъ вдругъ выигралъ двадцать тысячъ ф. с. въ лотерею. Не очень нуждаясь въ деньгахъ, онъ вдругъ получилъ возможность пріобрѣсти нѣкоторую сумму довольно легко.
Во-первыхъ, Филиппъ нашолъ мистера и мистриссъ Мёгфордъ въ озадаченномъ положеніи въ Парижѣ, въ каковомъ городѣ Мёгфордъ никогда не согласился бы имѣть laquais de place, оставаясь твёрдо убѣждёнъ до самой своей смерти, что онъ зналъ французскій языкъ совершенно достаточно для разговора. Филиппъ, часто бывавшій прежде въ Парижѣ, помогъ своимъ друзьямъ въ двухфранковомъ ресторанѣ, гдѣ онъ бывалъ ради экономіи, а они потому, что имъ казался обидъ не только дёшевъ, но великолѣпенъ и удовлетворителенъ. Онъ служилъ имъ переводчикомъ, а потомъ угостилъ ихъ въ кофейной на бульварѣ, какъ говорилъ Мёгфордъ, воротившись въ Лондонъ и разсказывая объ этомъ мнѣ.
— Онъ не можетъ забыть, что онъ былъ франтомъ, этотъ Фирминъ, и поступаетъ какъ джентльмэнъ. Онъ воротился съ нами въ нашу гостинницу; а кто, вы думаете, въѣхалъ на дворъ и вышелъ изъ кареты? Лордъ Рингудъ; вы знаете Лорда Рингуда, всѣ его знаютъ. «Какъ! это вы, Филиппъ? сказалъ его сіятельство, протягивая руку молодому человѣку: — приходите ко мнѣ завтракать завтра утромъ.»
Какъ же это случилось, что лордъ Рингудъ, у котораго инстинктъ самосохраненія былъ силёнъ, который, я боюсь, былъ немножко эгоистъ и который, какъ мы слышали, отдалъ приказаніе не принимать Филиппа, вдругъ передумалъ и дружелюбно привѣтствовалъ молодого человѣка? Во-первыхъ, Филиппъ вовсе не безпокоилъ его сіятельство своими посѣщеніями; во-вторыхъ, случилось, къ счастью, въ самый день ихъ встрѣчи, его его сіятельство обѣдать у извѣстнаго парижскаго жителя и bon vivant милорда виконта Трима, который былъ губернаторомъ острововъ Саго, когда полковникъ Бэйнисъ стоялъ тамъ своимъ полкомъ. Генералъ встрѣтился въ церкви съ старымъ вест-индскимъ губернаторомъ; милордъ Тримъ прямо попросилъ генерала Бэйниса къ обѣду, гдѣ былъ и лордъ Рингудъ съ другими знатными гостями, которыхъ теперь мы не имѣемъ нужды называть. Уже было говорено, что Филиппъ Рингудъ, братъ милорда, и капитанъ Бэйнисъ была въ молодости короткими друзьями и что полковникъ умеръ на рукавъ капитана. Лордъ Рингудъ, имѣвшій превосходную память, когда они хотѣлъ прибѣгать къ ней, вздумалъ при этомъ случаѣ вспомнить генерала Бэйниса и его короткость съ своимъ братомъ въ былые дни. Они разговорились объ этихъ былыхъ дняхъ. Я полагаю, что превосходное вино лорда Трима сдѣлало генерала краснорѣчивѣе обыкновеннаго. Въ разговорѣ генералъ назвалъ Филиппа и, разгорячившись отъ вина, осыпалъ самыми восторженными похвалами своего молодого друга и упомянулъ, какъ благородно и бёзкорыстно поступилъ Филиппъ съ нимъ. Можетъ быть лорду Рингуду было пріятно слышать эти похвалы внуку своего брита; можетъ быть онъ думалъ о прежнихъ временахъ, когда у него было сердце и онъ любилъ своего брата. И хотя онъ, можетъ быть считалъ Филиппа Фирмина нелѣпымъ олухомъ за то, что онъ отказался отъ всякихъ правъ, которыя онъ могъ имѣть на состояніе генерала Бэйниса, по-крайней-мѣрѣ я не сомнѣваюсь, что его сіятельство подумалъ: «невѣроятно, чтобы этотъ мальчикъ просилъ денегъ у меня!» Вотъ почему, когда онъ воротился въ свою гостинницу, послѣ этого обѣда и на дворѣ увидалъ этого самаго Филиппа Фирмина, внука его брата: сердце стараго вельможи наполнилось добрымъ чувствомъ и онъ пригласилъ Филиппа къ себѣ.
Я описывалъ нѣкоторыя странности Филиппа; между прочимъ, въ наружности его произошла весьма замѣчательная перемѣна вскорѣ послѣ его разоренія. Можетъ ли новый сюртукъ или жилетъ доставить удовольствіе тому, чья молодость уже прошла? Я скорѣе думаю, что въ человѣкѣ среднихъ лѣтъ новое платье возбуждаетъ тревожное чувство — не оттого, чтобы оно было узко, хотя и это можетъ быть причиною, но по своему лоску и великолѣпію. Когда мой покойный другъ мистриссъ подарила мнѣ изумрудный жилетъ съ золотыми разводами, я тотчасъ надѣлъ его въ Ричмондъ обѣдать съ нею, но застегнулся такъ, что навѣрно въ омнибусѣ никто не видалъ, какой на мнѣ яркій жилетъ. Десять лѣтъ онъ составлялъ главное украшеніе моего гардероба, и хотя я никогда не осмѣивался надѣть его во второй разъ, я всегда думалъ съ тайнымъ удовольствіемъ, что я обладаю такимъ сокровищемъ. Любятъ ли шестидесятилѣтнія женщины красивые и модные наряды? Но это разсужденіе заводитъ насъ слишкомъ далеко. Я желаю замѣтить фактъ, нерѣдко случавшійся на моей опытности, что мущины, бывшіе большими щоголями, часто и вдругъ бросаютъ великолѣпные костюмы и съ большимъ удовольствіемъ наряжаются въ самые поношенные сюртуки и шляпы. Нѣтъ, почти всѣ мущины не тщеславны насчотъ своего костюма. Напримѣръ, нѣсколько лѣтъ назадъ, мущины щеголяли красивыми ногами. Посмотрите, какъ рѣшительно всѣ они бросили свои хорошенькіе сапожки и носятъ огромные толстые, безобразные спокойные сапоги!
Когда Филиппъ Фирминъ появился въ Лондонѣ, тамъ были еще дэнди, еще были ослѣпительные бархатные и штофные жилеты, еще были булавки, пуговицы, цѣпочки и разная фантастическая роскошь. У него былъ великолѣпный серебряно-вызолоченный несессеръ, подаренный ему отцомъ (за который, правда, докторъ позабылъ заплатить, предоставивъ это сыну).
— Это вещь вовсе ненужная, сказалъ достойный докторъ:- но бери её всегда съ собою: въ деревенскомъ замкѣ она имѣетъ хорошій видъ на тоалетѣ мущины. Это позируетъ человѣка — ты понимаешь. Я зналъ женщинъ, приходившихъ взглянуть на это. Ты можетъ быть скажешь, что это бездѣлица, мой милый, но къ чему же пренебрегать какою бы то ни было возможностью на успѣхъ въ жизни?
Когда въ нимъ случилось несчастье, юный Филиппъ бросилъ всѣ эти великолѣпныя сумасбродства. И право, врядъ ли человѣкъ, болѣе странной наружности, разгуливать по мостовой лондонской или парижской. Онъ самъ часто говорилъ:
— Всѣ карпетки мои въ дырахъ мистриссъ Пенденнисъ, всѣ пуговицы у рубашекъ оборваны, должно быть у меня дурная прачка.
Когда Сестрица ворвалась въ его комнаты въ его отсутствіе, она говорила, что у ней чуть волосы не встали дыбомъ, когда она увидала въ какомъ состояніи находился его бѣдный гардеробъ. Я полагаю, что мистриссъ Брандонъ положила обманомъ бѣлья въ его комоды. Онъ этого не зналъ; онъ преспокойно носилъ свои рубашки. Куда дѣвались чудныя палевыя перчатки прошлаго года? Его большія голыя руки (которыми онъ такъ величественно размахивалъ) были теперь такъ смуглы, какъ у индійца. Онъ очень намъ нравился въ дни его великолѣпія; теперь въ его поношеномъ костюмѣ мы любили его.
Я представляю себѣ какъ молодой человѣкъ вошолъ въ комнату, гдѣ собрались гости его сіятельства. Въ присутствіи знатныхъ и ничтожныхъ Филиппъ всегда велъ себя развязно, и онъ изъ числа тѣхъ немногихъ людей, какихъ мнѣ случилось видѣть въ жизни, на которыхъ званіе не дѣлало никакого впечатлѣнія. На этомъ завтракѣ были два-три дэнди, которыхъ изумила вольность обращенія Филиппа. Онъ вступилъ въ разговоръ съ знаменитымъ французскимъ политикомъ, противорѣчилъ ему чрезвычайно энергически на его собственномъ языкѣ; а когда политикъ спросилъ не членъ ли парламента monsieur, Филиппъ разразился громкимъ хохотомъ, отъ котораго чуть не разбились рюмки на столѣ, и сказалъ:
— Je suis journaliste, monsieur, à vos ordres!
Молодой Тимбёри, секретарь посольства, остолбенѣлъ отъ дерзости Филиппа, а докторъ Боттсъ, медикъ его сіятельства, взглянулъ на него съ испуганнымъ лицомъ. Принесли бутылку бордоскаго, всѣ присутствующіе джентльмэны начали пить его, а Филиппъ, попробовавъ свою рюмку, закричалъ.
— Фи! какъ это отзывается пробкой!
— Да еще какъ прескверно! заворчалъ милордъ съ однимъ изъ своихъ обычныхъ ругательствъ:- зачѣмъ же никто изъ васъ ничего не сказалъ? Развѣ вы любите вино, отзывающееся пробкой?
За этимъ столомъ сидѣли такіе любезные гости, которые охотно выпили бы александрійскій листъ, если бы его сіятельство сказалъ, что любитъ его.
— Ваша мать была добрая душа, а отецъ кланялся какъ танцмейстеръ. Вы не похожи на него. Я почти всегда обѣдаю дома. Приходите когда хотите, Филиппъ, сказалъ онъ.
Это сообщалъ намъ Филиппъ въ своёмъ письмѣ, а потомъ было намъ пересказано мистеромъ и мистриссъ Мёгфордъ, по возвращеніи ихъ въ Лондонъ.
— Его брали за руку знатные вельможи, говорилъ Мёгфордъ, а я завербовалъ его по три гинеи въ недѣлю писать письма въ «Пэлль-Мэлльскую газету».
И вотъ причина радостныхъ и торжественныхъ словъ моей жены. «Развѣ я тебѣ не говорила?» Филиппъ сталъ ногою на лѣстницу; а кто былъ способнѣе его взобраться на вершину? Когда счастье и нѣжная и любящая дѣвушка ждали его тамъ, не-уже-ли онъ лишится мужества, не употребивъ всѣхъ усилій, или побоится влѣзать? У него не было болѣе искренняго доброжелателя какъ я, не было друзей, которые болѣе любили бы его, хотя многіе восхищались имъ болѣе меня. Но это были женщины по большей части; а женщины становятся такъ нелѣпы, несправедливы и пристрастны къ тѣмъ, кого онѣ любятъ, когда тѣ впадаютъ въ несчастье, что я удивляюся какъ мистеръ Филиппъ не потерялъ головы въ своей бѣдности при такихъ нѣжныхъ льстецахъ и обожательницахъ. Не-уже-ли вы будете ставить ему въ вину утѣшеніе, которое онъ извлекалъ изъ своего несчастья? Не одно сердце окаменѣло бы безъ воспоминаній о прошлыхъ огорченіяхъ, когда глаза, теперь неглядящіе, можетъ быть были полны сочувствія, а руки, теперь холодныя, были готовы утѣшать и помогать.
Глава XIX КАКЪ ХОРОШО ВЪ ДВАДЦАТЬ ЛѢТЪ!
Тѣ времена, о которыхъ мы пишемъ, тѣ времена, когда Луи-Филиппъ былъ королёмъ, такъ были не похожи на нынѣшнія, что когда Филиппъ Фирминъ отправился въ Парижъ, тамъ рѣшительно было дёшево жить и Филиппъ жилъ очень хорошо по своимъ небольшимъ средствамъ. Филиппъ клянётся, что это время было самымъ счастливѣйшимъ въ его жизни. Онъ разсказывалъ впослѣдствіи объ избранныхъ знакомствахъ, которыя сдѣлалъ онъ. Онъ познакомился съ удивительными медицинскими студентами, съ художниками, которымъ не доставало только таланта и трудолюбія, чтобы стать во главѣ своей профессіи, съ двумя-тремя магнатами его профессіи, газетными корреспондентами, домъ и столъ которыхъ были открыты для него. Удивительно, какія политическія тайны узнавалъ онъ и передавалъ въ своей газетѣ. Онъ преслѣдовалъ политиковъ того времени съ изумительнымъ краснорѣчіемъ и пыломъ. Стараго короля осыпалъ онъ безподобными остротами и сарказмами. Онъ разсуждалъ о дѣлахъ Европы, рѣшалъ судьбу Франціи, нападалъ на испанскія бракосочетанія, распоряжался папою съ неутомимымъ краснорѣчіемъ.
— Полынная водка была моимъ напиткомъ, сэръ, разсказывалъ онъ своимъ друзьямъ. Она сообщаетъ чудное краснорѣчіе слогу. Господи! какъ я отдѣлывалъ этого бѣднаго французскаго короля видъ вліяніемъ полынной водки въ кофейной, напротивъ Биржи, гдѣ я обыкновенно сочинялъ моё письмо! Кто знаетъ, сэръ, можетъ быть вліяніе этихъ писемъ ускорило паденіе бурбонской династіи! Мы съ Гиллиганомъ, корреспондентомъ Вѣка, писали наши письма въ этой кофейной и дружелюбно вели журнальную полемику.
Гиллиганъ корреспондентъ Вѣка и Фирминъ корреспондентъ Пэлль-Мэлльской Газеты были, однако, весьма маловажными особами среди корреспондентовъ лондонскихъ газетъ. Старшины ихъ въ современной прессѣ занимали прекрасныя квартиры, давали великолѣпные обѣды, бывали принимаемы въ кабинетахъ министровъ и обѣдали у членовъ Палаты депутатовъ. На Филиппа, совершенно довольнаго самимъ собою и свѣтомъ — на Филиппа друга и родственника лорда Рингуда — смотрѣли его старшины и начальники милостивымъ окомъ, которое обращалось не на всѣхъ джентльмэновъ его профессіи. Бѣднаго Гиллигана никогда не приглашали на обѣды, которые давали эти газетные посланники, между тѣмъ какъ Филиппъ принимался гостепріимно.
— У этого Фирмина такой видъ, съ которымъ онъ пройдетъ вездѣ! признавался товарищъ Филя. — Онъ какъ-будто покровительствуетъ посланнику, когда подходитъ говорить съ нимъ.
Я не думаю, чтобы Филиппъ удивился, если бы министръ подошолъ говорить съ нимъ. Для него всѣ люди были равны, и знатные и ничтожные; и разсказываютъ, что когда лордъ Рингудъ сдѣлалъ ему визитъ въ его квартиру, Филиппъ любезно предложилъ ею сіятельству жаренаго картофеля, которымъ съ весьма обильнымъ количествомъ табаку, разумѣется, Филиппъ угощалъ себя и двухъ-трёхъ друзей, когда лордъ Рингудъ заѣхалъ къ своему родственнику.
Не-уже-ли Филиппъ не могъ отыскать для себя ничего лучше занятія въ еженедѣльной газетѣ? Нѣкоткрые друзья его досадовали на то, что Филиппъ считалъ счастьемъ для себя. Газетный корреспондентъ всю жизнь остается газетнымъ корреспондентомъ, а Филиппъ имѣлъ друзей въ свѣтѣ, которые, если бы онъ захотѣлъ, могли помочь ему проложить себѣ дорогу. Такъ мы убѣждали его какъ будто-какія бы то ни было убѣжденія могли тронутъ этого упрямца, который привыкъ потворствовать самому себѣ.
«Меня нисколько не удивляетъ, писалъ Филиппъ къ своему біографу: „что вы думаете о деньгахъ. Вы имѣли то проклятое несчастье, которое разрушаетъ все великодушіе, порождаетъ эгоизмъ — небольшое состояніе. Вы получаете по третямъ нѣсколько сотъ фунтовъ и это жалкое содержаніе портитъ всю вашу жизнь: оно мѣшаетъ свободѣ мысли и поступковъ. Это дѣлаетъ скрягой человѣка, который не лишонъ великодушныхъ побужденій, какъ мнѣ извѣстно, мой бѣдный, старый Гарпаганъ, потому что не предлагали ли вы мнѣ своего кошелька. Говорю вамъ: меня тошнитъ при мысли о томъ, какъ люди въ Лондонѣ, особенно добрые люди, думаютъ о деньгахъ. Вы проживаете ровно столько, сколько позволяетъ вашъ доходъ. Вы жалко бѣдны. Вы хвастаетесь и льстите себя мыслью, что вы никому не должны; но у васъ есть кредиторы своего рода, такіе же ненасытные, какъ любые ростовщики. Вы называете меня безпечнымъ, мотомъ, лѣнтяемъ, потому что я живу въ одной комнатѣ, работаю такъ мало: какъ только могу, и хожу въ дырявыхъ сапогахъ, а вы льстите себя мыслью, что вы осторожны, потому что вы занимаете цѣлый домъ, имѣете ливрейнаго лакея и даете съ полдюжины обѣдовъ въ годъ. Несчастный человѣкъ! Вы невольникъ, а не человѣкъ. Вы нищій, хотя живёте въ хорошемъ домѣ и носите хорошее платье. Вы такъ жалко благоразумны, что тратите для себя всѣ ваши деньги. Вы боитесь нанимать извощика. Куча безполезныхъ слугъ ваши безжалостные кредиторы, которымъ вы каждый день должны платить страшные проценты. Меня, съ дырявыми локтями, обѣдающаго за одинъ шиллингъ, называютъ сумасброднымъ, лѣнивымъ, беззаботнымъ… я уже не знаю чѣмъ, между тѣмъ какъ вы считаете себя благоразумнымъ. Какая жалкая обманчивая мечта! Вы бросаете кучу денегъ на безполезные предметы, на безполезныхъ горничныхъ, на безполезную квартиру, на безполезное щегольство и говорите: «бѣдный Филь! какой онъ лѣнтяй! какъ онъ безполезно тратитъ время! какимъ жалкимъ, безславнымъ образомъ онъ живетъ!» Бѣдный Филь также, богатъ какъ и вы, потому-что ему достаточно его средствъ и онъ доволенъ. Бѣдный Филь можетъ лѣниться, а вы не можете. Вы должны трудиться, чтобы содержать этого долговязаго лакея, эту поджарую кухарку, эту кучу болтливыхъ нянекъ и мало ли еще чего! И если вы желаете покоряться рабству и униженію, которыя неразлучны съ вашимъ положеніемъ — пересчитывать огарки, что вы называете порядкомъ — я сожалѣю о васъ и не ссорюсь съ вами. Но я желалъ бы, чтобы вы не были такъ нестерпимо добродѣтельны, не такъ спѣшили порицать меня и сожалѣть обо мнѣ. Если я счастливъ, къ чему не вамъ безпокоиться? А если я предпочитаю независимость и дырявые сапоги? лучше ли это, чѣмъ поддаваться гнёту вашихъ отвратительныхъ условныхъ приличій и быть лишену свободы дѣйствія? Я жалѣю о васъ отъ всего моего сердца; и мнѣ прискорбно думать, что эти прекрасныя, честныя дѣти — чистосердечныя и откровенныя пока — должны лишиться своихъ природныхъ добрыхъ качествъ по милости ихъ суетнаго отца. Не говорите мнѣ о свѣтѣ: я знаю его. Взгляните-ка на моихъ жалкихъ родственниковъ. Взгляните на моего отца. Я получилъ отъ него письмо, заключающее тѣ ужасные совѣты, которые подаютъ фарисеи. Еслибы не для Лоры и дѣтей, сэръ, я искренно желалъ бы, чтобы вы разорились какъ любящій васъ — Ф. Ф.
P. S. О Пенъ! я такъ счастливъ! Она такая милочка! Я омываюсь ея невинностью, сэръ! я укрѣпляюсь ея чистотою. Я преклоняю колѣна передъ ея кроткой добротою и безвинностію. Я выхожу изъ моей комнаты и вижу её каждое утро до семи часовъ. Она любитъ васъ и Лору. И вы любите её? И когда я подумаю, что, полгода назадъ, я чуть было не женился на женщинѣ безъ сердца! Ну, сэръ, слава Богу, что мой бѣдный отецъ истратилъ мои деньги и избавилъ меня отъ этой ужасной участи! Лордъ Рингудъ говорилъ, что я счастливо отдѣлался. Онъ называетъ людей англосаксонскими именами и употребляетъ очень сильныя выраженія; и о тётушкѣ Туисденъ и о дядѣ Туисденъ, о дочеряхъ ихъ и о сынѣ онъ говоритъ такъ, что я вижу, какъ вѣрно осудилъ онъ ихъ.
P. S. № 2. Ахъ, Пенъ! какая она милочка! Мнѣ кажется я самый счастливый человѣкъ на свѣтѣ».
Вотъ что вышло изъ разоренія! Шалунъ, который, когда у него въ карманѣ было много денегъ, былъ запальчивъ, повелителенъ, недоволенъ; теперь, когда у него нѣтъ и двухъ пенсовъ за душою, объявляетъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ на свѣтѣ! Помнишь, моя милая, какъ онъ ворчалъ на наше бордоское и какія дѣлалъ гримасы, когда за обѣдомъ у насъ было только холодное мясо? Шалунъ теперь совершенно доволенъ хлѣбомъ и сыромъ и слабенькимъ пивомъ — даже такимъ дурнымъ, какое продаютъ въ Парижѣ.