Но какъ могла такая проницательная женщина, какъ генеральша Бэйнисъ, безпрестанно ослѣпляться званіемъ и титулами? У баронессы часто обѣдалъ какой-то нѣмецкій баронъ, съ большимъ перстнемъ на грязномъ пальцѣ, и на этого барона генеральша смотрѣла милостивымъ окомъ, a онъ вздумалъ влюбиться въ ея хорошенькую дочь. Молодой мистеръ Клэнси, ирландскій поэтъ, также плѣнился прелестями этой молодой дѣвицы и неустрашимая мать подавала надежды обоимъ поклонникамъ, къ невыразимому безпокойству Филиппа Фирмина, который часто чувствовалъ, что пока онъ сидитъ за своей работой, эти обитатели дома баронессы С* находятся возлѣ его очаровательницы — рядомъ съ нею за завтракомъ, даже подаютъ ей чашку чаю за утреннимъ чаемъ, смотрятъ на неё, когда она гуляетъ по саду, и я думаю, что мученія ревности составляли часть тѣхъ невыразимыхъ страданій, которыя Филиппъ переносилъ въ этомъ домѣ, гдѣ онъ ухаживалъ за своей возлюбленной.
Маленькая Шарлотта въ письмахъ къ своимъ друзьямъ въ Лондонъ, кротко жаловалась на наклонность Филиппа къ ревности.
«Не-уже-ли онъ думаетъ, что я, зная его, могу думать объ этихъ противныхъ людяхъ? спрашивала она. «Я совсѣмъ не понимаю, что бормочетъ мистеръ Кдэнси, и умѣетъ ли кто читать стихи такъ, какъ Филиппъ? A нѣмецкій баронъ — который даже не называетъ себя барономъ, это мама непремѣнно хочетъ такъ его называть — такъ грязно одѣвается и такъ пахнетъ сигарами, что я не люблю подходить къ нему. Филиппъ тоже куритъ, но его сигары имѣютъ пріятный запахъ. Ахъ, милый другь! какъ можетъ онъ думать, что такихъ людей можно поставить съ нимъ наравнѣ! Онъ такъ сердится и бранитъ этихъ бѣдныхъ ладей, когда приходитъ вечеромъ! Характеръ у него такой горячій! Скажите ему словечко — осторожно и кротко, знаете — за нѣжно привязанную и счастливѣйшую — только онъ дѣлаетъ меня несчастной иногда; но вы уговорите его?
«ШАРЛОТТА БЕЙНИСЪ.»
Я могу вообразить, какъ Филиппъ разыгрывалъ роль Отелло, и его бѣдную юную Дездемону не мало пугалъ его мрачный нравъ. Тѣ ощущенія, какія Филиппъ чувствовалъ сильно, онъ выражалъ громогласно. Корреспондентка Шарлотты, по обыкновенію, старалась смягчить эти маленькія непріятности.
«Женщинамъ нравится ревность, говорила она. «Это немножко скучно, но это всегда комплиментъ. Нѣкоторые мужья такъ высоко думаютъ о себѣ, что они не удостоиваютъ ревновать.»
— Да, и я говорю, женщины предпочитаютъ имѣть мужьями тирановъ. Онѣ думаютъ, что ревность значитъ вниманіе.
— Ужь не лучше ли тебѣ купить плеть, моя милая, и подарить её мнѣ съ поклономъ и съ комплиментомъ и кроткою просьбою прибить ею тебя!
— Подарить тебѣ плеть! экой простякъ, говоритъ лэди, которая поощряетъ выговоры въ другихъ мужьяхъ, а своему не позволяетъ сказать себѣ слова.
Оба спорившіе сантиментально желали брака этого молодого человѣка съ этой молодой женщиной. Сердце Шарлотты такъ стремилось къ этому замужству, что, мы думали, оно непремѣнно разобьётся, если обманется въ ожиданіи, а поведеніе ея матери вамъ казалось, судя по тому, что мы звали о характеръ этой женщины, подавало серьёзную причину къ опасенію. Если бы представилась болѣе выгодная партія, мы боялись, что мистриссъ Бэйнисъ броситъ бѣднаго Филиппа, а онъ, естественно, поссорился бы съ нею и въ этой ссорѣ у него могли бы вырваться выраженія смертельно оскорбительныя. Первый пылъ признательности къ спасителю генерала Бэйниса могъ пройти и эта мать могла сказать себѣ: «я не могу допустить мою дочь выйти за нищаго». Для низкаго поступка можно придумать прекрасную и нравственную причину. Я дрожалъ за любовь бѣднаго Филиппа, за надежды Шарлотты, когда эти предположенія мелькали въ головѣ моей. Оставалась надежда на честь и признательность генерала Бэйниса. Онъ не броситъ своего молодого друга и благодѣтеля. Но генералъ Бэйнисъ былъ храбрый воинъ, но и Джонъ Молборо былъ храбрый воинъ, однако оба боялись своихъ жонъ.
Намъ извѣстно, кто уговорилъ генерала Бэйниса переѣхать въ Парижъ. Когда Бэйнисы пріѣхали, Бёнчи встрѣтили ихъ на лѣстницѣ. Оба старика служили большимъ утѣшеніемъ другъ другу; они вмѣстѣ отправлялись къ Галиньяни каждый день, вмѣстѣ читали тамъ газеты. Но въ достопамятной ссорѣ за пятьсотъ франковъ мистриссъ Бёнчъ приняла сторону мистриссъ Больдеро.
— Элиза Бейнисъ слишкомъ съ ней жестока. Можно ли оскорблять её при ея несчастныхъ дочеряхъ? Эта женщина противная, пошлая, хитрая — я всегда такъ говорила. Но давать ей пощочины при ея дочеряхъ — это стыдно Элизѣ!
— Душа моя, ты лучше скажи это ей самой! замѣтилъ Бёнчъ сухо: — но только, пожалуйста, не при мнѣ!
И вотъ въ одинъ день, когда оба старые офицера возвратились съ прогулки, мистриссъ Бёнчъ сообщила полковнику, что она отдѣлала Элизу; а мистриссъ Бэйнисъ съ разгорѣвшимся лицомъ разсказала генералу, что она поссорилась съ мистриссъ Бёнчъ и она рѣшила, что это въ послѣдній разъ.
— По-крайней-мѣрѣ до насъ это не распространится, Бэйнисъ, мой милый! говорилъ своему другу полковникъ, который былъ сангвиническаго темперамента.
— Не будьте слишкомъ увѣрены въ этомъ, не будьте слишкомъ увѣрены! отвѣчалъ со вздохомъ другой ветеранъ, который былъ болѣе наклоненъ къ унылому расположенію духа, когда, послѣ свалки за завтракомъ, въ которой свирѣпо бились амазонки, оба старые воина отправились къ Галиньяни.
Къ роднымъ Шарлотты Филиппъ былъ почтителенъ по долгу, а можетъ быть и по чувству интереса. Особенно до женитьбы мущины очень ласковы къ родственникамъ возлюбленнаго предмета. Они говорятъ комплименты мамашѣ, слушаютъ старыя исторіи папаши и хохочутъ; они приносятъ подарки малюткамъ. Филиппъ ласково обходится съ юными Бэйнисами; онъ водилъ мальчикомъ къ Франкони и поддѣлывался, какъ умѣлъ къ разговору стариковъ. Онъ любилъ генерала, простого и достойнаго старика, и имѣлъ, какъ мы говорили, сердечное сочувствіе и уваженіе къ баронессѣ О*, восхищался ея мужествомъ и добродушіемъ при ея многочисленныхъ непріятностяхъ. Но, какъ извѣстно, мистеръ Фирминъ могъ иногда бытъ очень непріятнымъ. Когда, растянувшись на диванѣ, онъ разговаривалъ съ своею очаровательницей, онъ не хотѣлъ встать съ мѣста, если другія дамы входили въ комнату. Онъ хмурился на ними, если они ему не нравились. Онъ имѣлъ привычку вставлять въ глазъ лорнетъ, засовывать руки въ карманы жилета, разговаривать и хохотать очень громко надъ своими собственными шуточками и остротами, а это было непочтительно къ дамамъ и не нравилось имъ.
— Вашъ молодой другъ что говоритъ такъ громко и носитъ сапоги со скрипомъ, имѣетъ очень mauvais ton, милая мистриссъ Бэйнисъ, замѣчала мистрисъ Больдеро своей новой пріятельницѣ въ первомъ пылу ихъ дружбы. — Родственникъ лорда Рингуда? Лордъ Рингудъ очень странный человѣкъ. Сынъ этого ужаснаго доктора Фирмина, который убѣжалъ обманувши всѣхъ? Бѣдный молодой человѣкъ! Не виноватъ онъ, что у него такой отецъ, какъ вы говорите, и это показываетъ большое великодушіе, большую доброту съ вашей стороны. Генералъ и Филиппъ Рингудъ были товарищами? Но, имѣя такого несчастнаго отца, какъ докторъ Фирминъ, мнѣ кажется, мистеръ Фирминъ долженъ былъ бы быть не такъ prononcé — какъ вы думаете? Но слышать какъ скрипятъ его сапоги, видѣть какъ онъ разваливается на диванѣ и хохочетъ и говоритъ такъ громко, когда мои душечки поютъ дуэты — признаюсь, непріятно для меня. Я не привыкла къ такому monde и мои душечки также. Вы очень обязаны ему: онъ поступилъ очень благородно, говорите вы? Какъ! этотъ молодой человѣкъ помолвленъ съ этимъ милымъ, невиннымъ, очаровательнымъ ребёнкомъ, вашей дочерью? Моя милая мистриссъ Бэйнисъ, вы пугаете меня! Сынъ такого отца и — извините меня — человѣкъ съ такими манерами и безъ копейки за душою, помолвленъ съ миссъ Бэйнисъ! Боже милостивый! Этого не должно быть, этого не будетъ, моя милая мистриссъ Бэйнисъ. Я написала моему племяннику Гектору, любимому сыну Стронгитэрна и моему любимому племяннику, чтобы онъ пріѣхалъ сюда. Я сообщила ему, что здѣсь есть премилое юное созданіе, которое онъ долженъ увидать. Какъ мила была бы эта милая дѣвушка хозяйкой въ Стронгитэрнскомъ замкѣ? И вы хотите отдать её этому ужасному человѣку съ такимъ громкимъ голосомъ и въ сапогахъ со скрипомъ — о! это невозможно!
Баронесса, безъ сомнѣнія, насказала всего хорошаго о своихъ жильцахъ другимъ своимъ жильцамъ и сама она и мистриссъ Больдеро думали, что всѣ генералы, возвращавшіеся изъ Индіи, были очень богаты. А мысль, что ея дочь можетъ быть баронессой Стронгитэрнъ вскружила голову мистрисъ Бэйнисъ. Когда бѣдный Филиппъ пришолъ въ этотъ вечеръ въ своихъ поношеныхъ сапогахъ и истёртомъ пальто, мистриссъ Бэйнисъ угрюмо приняла его. Онъ безсознательно болталъ возлѣ своей Шарлотты, нѣжные глазки которой покоились на нёмъ, а щоки горѣли румянцемъ. Онъ болталъ; онъ громко смѣялись, между тѣмъ какъ Минна и Бренда распѣвали свой дуэтъ.
— Taisez-vous donc, monsieur Philippe, кричитъ баронесса, прикладывая палецъ къ губамъ.
Мистриссъ Больдеро взглянула на свою милую мистриссъ Бэйнисъ и пожала плечами. Бѣдный Филиппъ! смѣялся ли бы онъ такъ громко (и такъ грубо — я въ этомъ сознаюсь), если бы онъ зналъ что происходило въ умѣ этихъ женщинъ? Какъ суха была генеральша съ Филиппомъ! какъ сердита съ Шарлоттой! Бѣдный Филиппъ, зная, что его очаровательница во власти своей матери, держалъ себя смиренно передъ этимъ дракономъ и старался лестью умилостивить её. У ней былъ странный, сухой юморъ, она любила шутки, но Филиппъ въ тотъ вечеръ былъ какъ-то ненаходчивъ. Мистриссъ Бэйнисъ отвѣчала на его шутки:
— О! не-уже-ли?
Ей показалось, что кто-то изъ дѣтей ея плачетъ въ дѣтской.
— Пожалуйста поди и посмотри, Шарлотта, о чомъ плачетъ этотъ ребенокъ.
И бѣдная Шарлотта уходитъ, имѣя еще весьма смутное предчувствіе о несчастьи. Вѣдь мама часто бывала не въ духѣ, и не всѣ ли они привыкли къ ея брани?
А что касается полковницы Бёнчъ, то я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что Филиппъ не только не былъ ея фаворитомъ, но что она даже терпѣть его не могла. Я уже разсказывалъ вамъ о недостаткахъ нашего друга. Онъ говорилъ громко и рѣзко; онъ бывалъ часто грубъ, часто досаждалъ своимъ смѣхомъ, своимъ неуваженіемъ, своими ухарскими манерами. Съ тѣми, кого онъ любилъ, онъ былъ кротокъ какъ женщина и обращался съ ними съ чрезвычайной нѣжностью и съ трогательнымъ уваженіемъ. Но тѣмъ, къ кому онъ былъ равнодушенъ, онъ не давалъ себѣ ни малѣйшаго труда угождать. Если, напримѣръ, они разсказывали длинныя исторіи, онъ уходилъ или перебивалъ ихъ своими собственными замѣчаніями совершенно о другихъ предметахъ. Итакъ полковница Бёнчь положительно терпѣть не могла этого молодого человѣка и, мнѣ кажется, имѣла на это очень хорошія причини. А полковникъ Бёнчъ говорилъ Бэйнису, подмигнувъ:
— Хладнокровный молодецъ этотъ юноша!
А Бэйнисъ говорилъ Бёнчу:
— Странный мальчикъ! Прекрасный человѣкъ, какъ я имѣю причины знать очень хорошо.
Клэнси ненавидѣлъ Филиппа. Это былъ человѣкъ кроткій, котораго Фирминъ, однако, успѣлъ оскорбить.
— Этотъ человѣкъ, замѣчалъ бѣдный Клэнси: — вѣчно наступалъ мнѣ за мозоли, а это было нестерпимо для меня!
А со всѣмъ Болдеровскимъ кланомъ мистеръ Фирминъ обращался съ самою забавною дерзостью и какъ-будто вовсе не хотѣлъ знать о ихъ существованіи. Итакъ, вы видите, бѣдняжка въ своей бѣдности не научился смиренію, не узналъ самихъ первоначальныхъ правилъ искусства пріобрѣтать друзей. Кажется, его лучшимъ другомъ въ этомъ домѣ была хозяйка, баронесса С*. Мистеръ Филиппъ обращался съ нею какъ съ равною, а этотъ знакъ любезности онъ не имѣлъ привычки оказывать всѣмъ. Со многими знатными и богатыми людьми онъ былъ нестерпимо смѣлъ. Ни званіе, ни богатство не имѣли никакого вліянія на этого молодого человѣка, какъ на обыкновенныхъ смертныхъ. Онъ былъ способенъ ударить бишопа по жилету и противорѣчить герцогу при первой встрѣчѣ. Если общество надоѣдало ему за обѣдомъ, онъ просто-на-просто засыпалъ. У насъ дома мы всегда находились въ пріятномъ безпокойствѣ, не отъ того, что онъ сдѣлалъ или сказалъ, а отъ ожиданія что онъ сдѣлаетъ или скажетъ. За столомъ баронессы С* онъ не засыпалъ, предпочитая не спускать глазъ съ хорошенькой Шарлотты.
«Были ли у кого такіе сапфиры, какъ его глаза?» думала она.
А ея глаза? Ахъ! если они должны были проливать слезы, я надѣюсь, что добрая судьба скоро ихъ осушитъ.
Глава XXI РАЗСКАЗЫВАЕТЪ О ТАНЦАХЪ, ОБѢДАХЪ, СМЕРТИ
Старые университетскіе товарищи Филиппа пріѣзжали въ Парижъ время отъ времени и съ удовольствіемъ брали его къ Борелю или къ Trois Frères, гостепріимно угощали того, кто былъ гостепріименъ къ нимъ въ своё время. Да, слава Богу, на этомъ свѣтѣ есть довольно добрыхъ самаритянъ, охотно помогающихъ несчастному. Я могъ бы назвать двухъ-трёхъ джентльмэновъ которые разъѣзжали по городу и смотрѣли на языки другихъ людей и писали странныя латинскія слова на бумажкахъ; они сложились и послали денегъ доктору Фирмину въ его изгнаніи. Несчастный поступилъ очень дурно, но онъ не имѣлъ ни одной копейки и ни одного друга. Кажется, и докторъ Гуденофъ, въ числѣ другихъ филантроповъ, засунулъ руку въ карманъ. Искренно ненавидя доктора Фирмина во время его благоденствія, онъ смягчился къ бѣдному, несчастному изгнаннику; онъ даже готовъ былъ вѣрить, что докторъ Фирминъ былъ довольно искусенъ въ своей профессіи и въ практикѣ не совсѣмъ былъ шарлатаномъ.
Старые университетскіе и школьные товарищи Филиппа смѣялись, услышавъ, что онъ думаетъ жениться теперь, когда онъ разорился. Этотъ планъ согласовался съ извѣстнымъ благоразуміемъ и предусмотрительностью мистера Фирмина. Но они представили возраженіе противъ этого брака, которое еще прежде поражало насъ. Тесть былъ довольно хорошъ, но тёща! Великій Боже! какая тёща угрожала будущности Филиппа! Мы никогда не были слишкомъ сострадательны къ мистриссъ Бэйнисъ; а то, что Филиппъ разсказывалъ намъ о ней, не увеличивало нашего уваженія.
На Рождествѣ мистеръ Фирминъ пріѣхалъ въ Лондонъ по своимъ дѣламъ. Мы не ревновали, что онъ остановился у своего маленькаго друга въ Тарнгофской улицѣ, а Сестрица позволяла ему обѣдать у насъ, только бы ей доставалось удовольствіе пріютить его подъ своимъ кровомъ. Какъ ни были мы знатны — подъ какою смиренной кровлей не найдетъ тщеславіе пристанища? — но, зная добродѣтели мистриссъ Брандонъ и ея исторію, мы удостоили бы принять её въ наше общество; но маленькая лэди сама была горда и держала себя поодаль.
— Родители мои не дали мнѣ такого образованія, какъ ваши вамъ, говорила Каролина моей женѣ. — Я знала очень хорошо, что моё мѣсто не здѣсь, если только вы не занеможете, и тогда, вы увидите съ какою радостью я приду. Филиппъ можетъ бывать у меня: для меня видѣть его — блаженство. Но не весело мнѣ будетъ въ вашей гостиной, да и вамъ также видѣть меня тамъ. Милыя дѣти съ удивленіемъ слушаютъ какъ я говорю, и неудивительно; они иногда даже смѣются между собою — господь съ ними! я не обижаюсь. О моёмъ воспитаніи не заботились; меня почти не учили ничему: у папа не было средствъ, а въ сорокъ лѣтъ ужь поздно ходить въ школу. Я починила всё бѣлье Филиппа. Желала бы я, чтобы во Франціи держали его вещи въ такомъ же порядкѣ. Кланяйтесь отъ меня молодой дѣвицѣ. Какъ мнѣ пріятно слышать, что она такая добрая и кроткая! У Филиппа нравъ горячій; но тѣ, кого онъ любитъ, могутъ легко управлять имъ. Вы были его лучшими друзьями и я надѣюсь, что и она тоже будетъ; они могутъ быть счастливы, хотя они очень бѣдны. Но они еще успѣютъ разбогатѣть — не правда ли? Не всѣ богатые счастливы: я это вижу во многихъ знатныхъ домахъ, гдѣ бываетъ сидѣлка Брандонъ, она видитъ всё, только не говоритъ.
Вотъ такимъ образомъ болтала сидѣлка Брандонъ, когда приходила къ намъ. Она обѣдала съ нами и всегда поименно благодарила слугъ, которые служили ей. Дѣтей нашихъ она называла «миссъ» и «мистеръ», и мнѣ кажется, эти юные сатиристы не часто и не зло смѣялись надъ ея странностями. Имъ говорили, что сидѣлка Брандонъ очень добра, что она заботилась о своемъ престарѣломъ отцѣ, что она имѣла большія огорченія и непріятности, что она ухаживала за дядей Филиппомъ, когда онъ былъ очень боленъ и когда многіе побоялись бы подойти къ нему, и что она проводила жизнь, ухаживая за больными и дѣлая добро своимъ ближнимъ.
Въ одинъ день, когда Фирминъ былъ у насъ, намъ случилось прочесть въ газетахъ о пріѣздѣ лорда Рингуда въ Лондонъ. У милорда быль свой собственный большой домъ, въ которомъ онъ не всегда жилъ. Онъ предпочиталъ весёлую жизнь въ гостинницѣ. Рингудскій отель былъ слишкомъ великъ и слишкомъ мраченъ. Ему не захотѣлось одному обѣдать въ столовой, окружонной призрачными изображеніями умершихъ Рингудовъ: его покойнаго сына, юноши, рано скончавшагося, его покойнаго брата въ мундирѣ его времени, самого его, наконецъ, когда онъ былъ еще молодымъ человѣкомъ, собесѣдникомъ Регента и его друзей. — А! на этого молодца я меньше всего люблю смотрѣть, говаривалъ старикъ, хмурясь на свой портретъ, работы Лауренса съ однимъ изъ тѣхъ ругательствъ, которыя украшали разговоры въ его молодости. — Этотъ молодецъ могъ ѣздить верхомъ цѣлый день, спать цѣлую ночь или вовсе не спать; выпивалъ онъ по четыре бутылки и никогда не имѣлъ головной боли. Вотъ каковъ былъ этотъ человѣкъ, какъ говорилъ старый Молборо, смотрящій на свой собственный портретъ. А теперь докторъ и подагра распоряжаются имъ. Живу я кашей и пуддингами, какъ младенецъ. Если я выпью три рюмки хереса, мой буфетчикъ мнѣ грозитъ. Хотя у васъ, молодой человѣкъ, нѣтъ и двухъ пенсовъ въ карманѣ, я охотно перемѣнялся бы съ вами мѣстами. Только вы не захотите, чортъ васъ возьми! вы не захотите,
Подобныя замѣчанія и разговоры своего родственника Филиппъ пересказывалъ мнѣ. Двое-трое нашихъ знакомыхъ въ Лондонѣ очень хорошо передразнивали этого беззубаго, ворчливаго стараго циника. Онъ жилъ великолѣпно и былъ скупъ, имѣлъ запальчивый характеръ, но его легко было водить за носъ; его окружали льстецы и онъ былъ совершенно одинокъ. Онъ имѣлъ старинныя понятія, которыя, кажется, теперь уже вышли изъ моды у знатныхъ людей. Онъ считалъ унизительнымъ ѣздить по желѣзнымъ дорогамъ, и почтовой экипажъ его одинъ изъ послѣднихъ виднѣлся на большихъ дорогахъ. Не только онъ, но и передразнивавшіе его умерли всѣ и только въ нынѣшнемъ году старика Джэкъ Мёммерсъ передразнивалъ его въ кофейной Байя (гдѣ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, его передразниванія принимались съ громкимъ хохотомъ). Въ кофейной была печальная тишина; только трое молодыхъ людей за ближнимъ столомъ сказали: