— Взгляни-ка на отца, Пенъ, говаривалъ Филиппъ, настоящему лѣтописцу:- онъ всегда смотритъ на васъ съ тайнымъ подозрѣніемъ и никакъ не можетъ опомниться отъ удивленія, это вы джентльмэны. Я люблю, когда онъ играетъ съ вами роль лорда Чатама, снисходительно обращается съ вами, даётъ вамъ цаловать свою руку. Онъ считаетъ себя лучше васъ — развѣ вы не видите? О, это образецъ père noble! Мнѣ слѣдовало бы быть сэромъ Чарльзомъ Грандисономъ.
И молодой шалунъ передразнитъ улыбку отца, представитъ, катъ докторъ прикладываетъ руку къ груди и выставляетъ свою красивую правую ногу. Я признаюсь, что всѣ эти движенія и позы были нѣсколько напыщенны и жеманны.
Какими бы ни были отцовскіе недостатки, вы скажете, что Филиппу не слѣдовала критиковать ихъ — въ этомъ я не стану защищать его. У жены моей жила дѣвочка, которую она нашла на улицѣ. Она пѣла какую-то пѣсенку. Дѣвочка не могла еще говорить, она только лепетала свою пѣсенку; она ушла изъ дома, не зная какой опасности она подвергалась. Мы держали её нѣсколько времени, пока полиція не нашла ея родителей. Наши слуги выкупали её, одѣли и отослали домой въ такомъ опрятномъ платьицѣ, какого бѣдняжка не видала никогда, пока судьба не свела её съ добрыми людьми. Она часто у насъ бываетъ. Отъ насъ она всегда уходить чистенькая и опрятненькая, а къ намъ возвращается въ лохмотьяхъ и въ грязи. Негодная шлюха! Позвольте спросить, чья обязанность держать её въ чистотѣ? Положимъ, какая-нибудь причина мѣшаетъ Филиппу чтить его отца; докторъ не позаботился очистить отъ грязи сердце мальчика и съ. небрежностью и съ равнодушіемъ заставилъ его блуждать по свѣту. Если такъ горе этому доктору! Если я беру моего маленькаго сына къ таверну обѣдать не долженъ ли я заплатить за него? Если я позволяю ему въ нѣжной юности сбиться съ пути и если съ нимъ сдѣлается вредъ, кто въ этомъ виноватъ?
Можетъ быть тѣ самыя оскорбленія, на которыя жаловался отецъ Филя, были въ нѣкоторой степени возбуждены недостатками отца. Онъ быль такъ раболѣпенъ передъ знатными людьми, что сынъ въ бѣшенствѣ гордо обращался съ ними и избѣгалъ ихъ. Онъ былъ такъ важенъ, такъ вѣжливъ, такъ льстивъ, что Филь, возмущаясь этимъ лицемѣрствомъ захотѣлъ быть откровеннымъ и фамиліярнымъ циникомъ. Знатные старики, которыхъ докторъ любилъ собирать у себя въ домѣ, торжественные люди старинной школы, которые обѣдали торжественно другъ у друга въ торжественныхъ домахъ — такіе люди, какъ старый лордъ Ботли, баронъ Бёмишеръ, Криклэдъ (который издалъ Путешествіе по Малой Азіи въ 1804), епископъ Сен-Бизъ и тому подобные, грустно качали головою, когда разговаривали въ клубѣ о негодномъ сынѣ Фирмина. Изъ него не выйдетъ ничего путнаго; онъ очень огорчаетъ своего бѣднаго отца; онъ участвовалъ въ разныхъ сходкахъ въ университетѣ; ректоръ коллегіи св. Бонифація отзывался весьма неблагопріятно о нёмъ; а на торжественныхъ обѣдахъ въ Старой Паррской улицѣ — чудныхъ, дорогихъ, безмолвныхъ обѣдахъ — онъ обращался съ этими старыми джентльмэнами съ фамильярностью, заставившею ихъ старыя головы трястись отъ удивленія и негодованія. Лордъ Ботли и баронъ Бёмишеръ представили сына Фирмина въ Левіаѳановскій клубъ. Блѣдные старики въ испугомъ отступили, когда онъ явился тамъ. Онъ принесъ съ собою запахъ табаку; онъ былъ способенъ курить даже въ гостиной. Они дрожали передъ Филиппомъ, который, съ своей стороны, наслаждался ихъ старческимъ гнѣвомъ и любилъ побѣсить ихъ.
Нигдѣ не видали Филиппа и не слыхали о нёмъ такъ невыгодно, какъ въ домѣ его отца,
— Я самъ чувствую себя притворщикомъ между этими старыми притворщиками, говаривалъ онъ мнѣ. — Мнѣ тошно отъ ихъ старыхъ шуточекъ, старыхъ комплиментовъ и добродѣтельныхъ разговоровъ. Всѣ ли старики притворщики, желалъ бы я знать?
Непріятно слышать мизантропію изъ юныхъ устъ и видѣть, какъ эти двадцатилѣтніе глаза уже смотрятъ на свѣтъ съ недовѣріемъ.
Въ чужихъ домахъ, — я обязанъ сказать — Филиппъ былъ гораздо любезнѣй приносилъ съ собою такую блестящую весёлость, что она вносила солнечный свѣтъ и радость въ тѣ комнаты, какія онъ посѣщалъ. Я сказалъ, что многіе изъ его товарищей были художники и журналисты, и клубы ихъ и пріюты посѣщалъ и онъ. Ридли, академикъ, жилъ у мистриссъ Брандонъ въ Торнгофской улицѣ, и Филиппъ часто бывалъ въ его мастерской, или въ маленькой комнатѣ вдовы. Онъ питалъ къ ней большую нѣжность и признательность; ея присутствіе какъ-будто очищало его; въ ея обществѣ беззаботный, шумный молодой человѣкъ былъ неизмѣнно кротокъ и почтителенъ. Глаза ея всегда наполнялись слезами, когда она говорила о нёмъ, а когда онъ былъ тутъ, слѣдовали и наблюдали за нимъ съ нѣжной материнской преданностью. Пріятно было видѣть его у ея простого камелька, слышатъ его шуточки и болтовню. Съ однимъ глупымъ старикомъ, который былъ въ числѣ жильцовъ мистриссъ Брандонъ. Филиппъ игралъ въ криббэджъ по цѣлымъ часамъ съ этимъ старикомъ, отпускалъ на счотъ его сотни безобидныхъ шуточекъ и шолъ возлѣ его инвалиднаго кресла, когда старый капитанъ отправлялся погрѣться на солнышкѣ на улицу. Филиппъ былъ лѣнтяй — это правда; онъ любилъ не дѣлать ничего и проводилъ половину дня въ полномъ удовольствіи за своею трубкой, смотря на Ридли за мольбертомъ. Онъ нарисовалъ эту очаровательную головку Филиппа, которая виситъ въ комнатѣ мистриссь Брандонъ — съ бѣлокурыми волосами, въ тёмными усами и бородой и съ смѣлыми голубыми глазами.
Филиппъ пѣлъ послѣ ужина пѣсни «Garryowen na gloria», которую пріятно было послушать и которую, когда онъ пѣлъ во весь голосъ, можно было слышать за цѣлую милю кругомъ. Въ одинъ вечеръ я обѣдалъ въ Рёссельскомь сквэрѣ и меня привёзъ домой въ своей каретѣ докторъ Фирминъ, который былъ въ числѣ гостей. Когда мы проѣзжали черезъ Сого [16], окна одной комнаты въ клубѣ были открыты и мы могли слышать пѣсню Филиппа, особенно одинъ дикій ирландскій припѣвъ, среди всеобщихъ рукоплесканій и восторженнаго брянчанья рюмокъ.
Бѣдный отецъ опустился на подушки кареты, какъ-будто его поразилъ ударъ.
— Вы слышали его голосъ? застоналъ онъ: — вотъ онъ гдѣ бываетъ. Сынъ мой, который могъ бы бывать вездѣ, предпочитаетъ отличаться въ кабакѣ и орать пѣсни въ портерныхъ!
Я старался извинить Филиппа. Я зналъ, что въ этомъ мѣстѣ не происходило ничего дурного, что его посѣщали талантливые люди и даже знаменитости. Но оскорблённый отецъ не хотѣлъ утѣшаться такими общими мѣстами, и глубокая и естественная печаль тяготила его по милости недостатковъ сына.
То, что случилось потомъ не удивило меня. Между паціентами доктора Фирмина была незамужняя дама приличныхъ лѣтъ и съ большимъ состояніемъ, которая смотрѣла на талантливаго доктора благопріятными глазами. Что онъ желалъ имѣть подругу, которая развлекала бы его въ одиночествѣ — было довольно естественно и всѣ его друзья думали, что онъ долженъ жениться. Всѣ знали это маленькое волокитство, кромѣ сына доктора, между которымъ и его отцомъ было слишкомъ много тайнъ.
Кто-то въ клубѣ спросилъ Филиппа: соболѣзновать онъ долженъ съ нимъ или поздравлять его съ приближающейся женитьбою отца? Съ чѣмъ? Младшій Фирминъ выказалъ величайшее удивленіе и волненіе, услышавъ объ этомъ бракѣ. Онъ побѣхалъ домой; онъ ждалъ возвращенія отца. Когда докторъ Фирминъ воротился домой и вошолъ въ свой кабинетъ, Филиппъ встрѣтилъ его тамъ.
— Должно быть я слышалъ сегодня ложь, свирѣпо сказалъ молодой человѣкъ.
— Ложь! какую ложь, Филиппъ? спросилъ отецъ.
Они оба были очень рѣшительные и мужественные люди.
— Что вы женитесь на миссъ Бенсонъ.
— Развѣ ты дѣлаешь домъ мой такимъ весёлымъ, что мнѣ не нужно другого собесѣдника? спросилъ отецъ.
— Не въ этомъ вопросъ, горячо сказалъ Филиппъ: — вы не можете и не должны жениться на этой дамѣ, сэръ.
— Почему?
— Потому, что передъ глазами Бога вы уже женаты, сэръ. И я клянусь, что завтра же разскажу эту исторію миссъ Бенсонъ, если вы будете настаивать на вашемъ намѣреніи.
— Такъ ты знаешь эту исторію? застоналъ отецъ.
— Да. Богъ да проститъ вамъ, сказалъ сынъ.
— Это проступокъ моей юности, въ которомъ я горько раскаялся.
— Простуновь? преступленіе! сказалъ Филиппъ.
— Довольно, сэръ! Каковъ бы ни былъ мой проступокъ, не вамъ обвинять меня.
— Если вы не храните вашу честь, я долженъ хранитъ её. Я сейчасъ же ѣду къ миссъ Бенсонъ.
— Если вы выйдете изъ этого дома, вы навѣрно не намѣрены возвращаться?
— Пустъ такъ. Кончимъ ваши счоты и разстанемся, сэръ.
— Филиппъ, Филиппъ! ты раздираешь мнѣ сердце! закричалъ отецъ.
— А вы развѣ думаете, что у меня на сердцѣ легко, сэръ? сказалъ сынъ.
Миссъ Бенсонъ не сдѣлалась мачихой Филиппа, но отецъ и сынъ не болѣе любили другъ друга послѣ этой ссоры.
Глава VI БРАНДОНЫ
Торнгофская улица теперь довольно жалкое мѣсто, но домъ съ большимъ окномъ въ первомъ этажѣ, окномъ, нарочно увеличеннымъ для мастерской художника, домъ, на дверяхъ котораго виднѣется имя Брандовъ, имѣетъ видъ приличный не хуже любого дома въ этомъ кварталѣ. Мѣдная дощечка на дверяхъ всегда сіяетъ какъ выполированное золото. Когда приближается время къ Пасхѣ, много прекрасныхъ экипажей останавливается y дверей этого дома и опрятная служанка, или высокій итальянецъ, съ глянцовитой чорной бородой и золотыми серьгами въ ушахъ, ведутъ знатныхъ гостей въ гостиную бельэтажа, гдѣ живётъ мистеръ Ридли, живописецъ, и гдѣ его картины выставляются частнымъ образомъ прежде чѣмъ будутъ отданы въ академію.
— Пустъ такъ. Кончимъ ваши счоты и разстанемся, сэръ.
— Филиппъ, Филиппъ! ты раздираешь мнѣ сердце! закричалъ отецъ.
— А вы развѣ думаете, что у меня на сердцѣ легко, сэръ? сказалъ сынъ.
Миссъ Бенсонъ не сдѣлалась мачихой Филиппа, но отецъ и сынъ не болѣе любили другъ друга послѣ этой ссоры.
Глава VI БРАНДОНЫ
Торнгофская улица теперь довольно жалкое мѣсто, но домъ съ большимъ окномъ въ первомъ этажѣ, окномъ, нарочно увеличеннымъ для мастерской художника, домъ, на дверяхъ котораго виднѣется имя Брандовъ, имѣетъ видъ приличный не хуже любого дома въ этомъ кварталѣ. Мѣдная дощечка на дверяхъ всегда сіяетъ какъ выполированное золото. Когда приближается время къ Пасхѣ, много прекрасныхъ экипажей останавливается y дверей этого дома и опрятная служанка, или высокій итальянецъ, съ глянцовитой чорной бородой и золотыми серьгами въ ушахъ, ведутъ знатныхъ гостей въ гостиную бельэтажа, гдѣ живётъ мистеръ Ридли, живописецъ, и гдѣ его картины выставляются частнымъ образомъ прежде чѣмъ будутъ отданы въ академію.
Когда экипажи останавливаются, вы часто увидите краснолицаго мущину въ парикѣ оливкового цвѣта, кротко улыбающагося въ окнѣ гостиной нижняго этажа. Это капитанъ Ганнъ, отецъ дамы, нанимаюіцей этотъ домъ. Я не знаю, какъ онъ получилъ чинъ капитана, но онъ носилъ его такъ долго и такъ молодцовато, что нѣтъ уже никакой надобности разсматривать его права на этотъ чинъ. Онъ не предъявляетъ на него правъ, но и не отвергаетъ ихъ. Шутники, бывающіе y мистриссъ Брандонъ, умѣють всегда, какъ говорится, подстрекнуть ея отца, заведя рѣчь о Пруссіи, Франціи, Ватерлоо, или о сраженіяхъ вообще, пока Сестрица не скажетъ:
— Довольно и Ватерлоо, папа; вы уже всё разсказали о Ватерлоо. Перестаньте, мистеръ Бинсъ, пожалуйста перестаньте.
Молодой Бинсъ уже выпыталъ, какъ капитанъ Ганнъ (съ помощью Шо, лейбъ-гвардейца, убилъ двадцать-четыре французскихъ кирасира при Ватерлоо, «какъ капитанъ Ганнъ защищалъ Гугумонтъ», какъ «капитанъ Ганнъ, которому Наполеонъ Бонапартъ предлагалъ положить оружіе, закричалъ: «капитанъ милиціи умираетъ, но не сдаётся»; какъ «герцогъ Веллингтонъ, указывая на приближающуюся Старую Гвардію, закричалъ: «ну, Ганнъ, бросайся на нихъ!» Эти описанія были такъ смѣшны, что даже Сестрица, родная дочь капитана Ганна, не могла удержаться отъ смѣха, слушая ихъ. Сестрица любила посмѣяться — это такъ; она смѣялась надъ смѣшвыми книгами, смѣялась сама про себя, въ своёмъ тихомъ уголку за работой, смѣялась надъ картинами; а когда было нужно, и смѣялась и сочувствовала тоже. Ридли говорилъ, что онъ мало зналъ людей, которые умѣли бы такъ вѣрно судить о картинахъ, какъ мистриссъ Брандонь. У ней былъ кроткій характеръ и весёлое чувство юмора, отъ котораго на щекахъ ея появлялись ямочки, а глаза блестѣли, и доброе сердце, которое было глубоко опечалено и уязвлено, но всё-таки осталось мягко и кротко. Счастливы тѣ, чьи сердца, искушаемыя страданіемъ, всё-таки выздоравливаютъ. Нѣкоторые страдаютъ болѣзнями, отъ которыхъ выздоровѣть нельзя, и больные, изувѣченные, влачатъ свои жизнь кое-какъ.
Но Сестрица, подвергнувшись въ молодости страшному горю, была спасена милосерднымъ Провидѣінемъ, и теперь выздоровѣла даже до того, что признается, будто она счастлива и благодаритъ Бога, что можетъ быть признательна Богу и полезна людямъ. Когда умеръ бѣдный Монфишэ, она ухаживала за нимъ въ болѣзни съ такою же нѣжностью, какъ и его дорогая жена. Въ то время, когда она сама была огорчена и несчастна, отецъ ея, бывшій подъ властью у своей жены, жестокой и безтолковой женщины, выгналъ Каролину изъ дома, когда она воротилась къ нему съ разбитымъ сердцемъ, жертвою обольщенія негодяя; а когда старый капитанъ самъ попалъ въ нужду, самъ очутился бездоменъ, она отыскала его. Пріютила, кормила и поила. И съ этого дня раны ея начали излечиваться и, изъ признательности къ этому неизмѣримому благополучію, доставшемуся ей, она сама сдѣлалась опять счастлива и весела. Опятъ? У нихъ была старая служанка, которая не могла оставаться въ домѣ, потому что она была такъ ужасно непочтительна въ капитану, и эта женщина говорила, что она никогда не знала миссъ Каролину такой весёлой, такой счастливой, такой хорошенькой, какою она была теперь.
Итакъ капитанъ Ганнъ сталъ жить съ своею дочерью и покровительствовалъ ей съ большимъ достоинствомъ. Онъ имѣлъ нѣсколько фунтовъ ежегоднаго дохода, которые шли на его издержки въ клубѣ и его одежду. Мнѣ не нужно говоритъ, что клубъ его былъ таверна подъ вывѣскою «Головы Адмирала Бинга» [17] съ Тотентэмской улицѣ, и тамъ капитанъ часто встрѣчалъ пріятное маленькое общество и постоянно хвастался своимъ прежнимъ богатствомъ.
Я слышалъ, что замокъ въ Кентѣ, которымъ онъ хвалился, былъ жалкій домишка въ Моргэттѣ, куда онъ пускалъ жильцовъ и откуда мебель была продана за долги; но были люди, воображавшіе, что капитанъ и въ любомъ палаццо не былъ бы не у мѣста. Дочь его также думала много хорошаго о своёмъ отцѣ, особенно считала его человѣкомъ съ замѣчательно изящнымъ обращеніемъ, но она видѣла двухъ-трёхъ джентльмэновъ послѣ своего бѣднаго старика-отца — джентльмэновъ въ толстыхъ сюртукахъ и съ добрымъ сердцемъ, какъ докторъ Гуденофъ; джентльмэновъ въ тонкихъ сюртукахъ и съ тонкими манерами, какъ докторъ Фирминъ, а съ сердцемъ — не будемъ говорить объ этомъ; джентльмэновъ съ неправильнымъ произношеніемъ буквы h, какъ добрый, милый, вѣрный благодѣтель, спасшій её отъ отчаянія; геніальныхъ людей, какъ Ридли, чистосердечныхъ, великодушныхъ, честныхъ джентльмэновъ, какъ Филиппъ — и эта обманчивая мечта о папа, я полагаю, исчезла вмѣстѣ съ другими фантазіями ея бѣдной дѣвической юности. Дѣло въ томъ, что она сговорилась тайкомъ съ содержательницею таверны «Голова адмирала Бинга», какое именно количество грога должна она отпускать капитану, а разсказы его были слишкомъ хорошо извѣстны бѣдной Каролинѣ для того, чтобы она могла вѣрить имъ.
Я не хочу, чтобы думали будто я обвиняю капитана въ постоянной невоздержности. Это былъ офицеръ щедрый, и когда былъ при деньгахъ, любилъ угощать компанію въ клубѣ, разсказывая о своихъ былыхъ блестящихъ дняхъ.
Пасторъ сосѣдней церкви былъ хорошимъ другомъ Сестрицы, пивалъ чай у ней въ гостиной; объ этомъ обстоятельствѣ капитанъ часто упоминалъ, указывая даже на то кресло, на которомъ сидѣлъ пасторъ. Мистеръ Ганнъ акуратно бывалъ въ церкви по воскресеньямъ, подтягивая своимъ богатымъ, но нѣсколько уже дребезжащимъ басомъ, антифонамъ и гимнамъ. Стиль его пѣнія былъ гораздо цвѣтистѣе того, который теперь употребляется между церковными пѣвчими, и научился онъ ему въ былыя времена, распѣвая вакханальныя пѣсенки, восхищавшія современниковъ нашихъ Инкльдоновъ и Брэгетовъ [18]. Капитанъ на заставлялъ просить себя долго, чтобы пропѣть въ клубѣ; и я долженъ признаться, что Филь Фирминъ умѣлъ вытянуть отъ капитана пѣсенку бывалыхъ дней, но всегда въ отсутствіи его дочери, маленькое личико которой принимало такое выраженіе ужаса и тревоги, когда отецъ ея пѣлъ, что онъ пересталъ выказывать свои музыкальныя дарованія при ней. Онъ повѣсилъ свою лиру, и надо признаться, что время оборвало много изъ ея нѣкогда звучныхъ струнъ.
Съ двумя-тремя эскизами, подаренными ей ея жильцами — съ нѣсколькими рѣдкими бездѣлушками, изъ сосѣдней Уардарской улицы [19], подарёнными ей другими ея друзьями — съ мебелью, гладко выполированной маленькая гостиная Сестрицы была превесёленькимъ мѣстечкомъ и принимала не мало гостей. Она позволяла пaпа куритъ трубку.
— Это препровожденіе времени для него, говорила она. — Человѣкъ не можетъ дѣлать вреда, когда куритъ трубку.
Филю она позволяла курить сигары, Филю позволялось всё, говорили другіе посѣтители, увѣряя, будто они ревнуютъ къ Филиппу Фирмину. Книгъ у Сестрицы было немного.
— Когда я была дѣвочкой, я всё читала романы, говорила она:- но это такой вздоръ! Вотъ мистеръ Пенденнисъ приходитъ навѣщать мистера Ридли. Я удивляюсь, какъ женатый человѣкъ можетъ писать о любви и о тому подобныхъ пустякахъ.
И дѣйствительно, пожилымъ пальцамъ нелѣпо брянчать лукомъ и стрѣлами Купидона. Вчера прошло — да, но мы помнимъ о нёмъ очень хорошо, и мы тѣмъ болѣе думаемъ о нимъ сегодня, что, какъ намъ извѣстно, завтра немного намъ принесётъ.
Въ гостиную мистриссъ Брандонъ входилъ иногда по вечерамъ старый отецъ мистера Ридли и раздѣлялъ скромный ужинъ мистриссъ Брандонъ и капитана. Простой и домашній ужинъ почти вывелся теперь изъ употребленія, но въ былое время онъ собиралъ много семействъ вокругъ своихъ гостепріимныхъ яствъ. Маленькій скромный поднось съ ужиномъ — маленькая тихая болтовня — маленькая рюмка, развеселявшая, но никогда не нагонявшая опьяненіе. Я вижу дружескія лица, улыбающіяся вокругъ стола въ періодъ не очень давно минувшій, но какой отдалённый! Желалъ бы я знать, есть ли еще теперь старина и старушки въ старыхъ кварталахъ старыхъ провинціальныхъ городовъ, пріѣзжавшіе другъ къ другъ въ портшезахъ въ шесть часовъ и игравшіе въ карты до ужина? По вечерамъ Гидли и капитанъ торжественно игрывали въ криббэджъ, а Сестрица приготовляла какой-нибудь вкусный напитокъ для обоихъ стариковъ. Она любила, когда приходятъ мистеръ Ридли, потому что онъ всегда такъ почтительно обращался съ ея отцомъ и вёлъ себѣ какъ настоящій джентльмэнъ. А мистриссъ Ридли и супруга мистера Ридли, не была ли признательна Сестрицѣ за то, что она ухаживала за ея сыномъ во время его болѣзни? По своими связямъ они успѣли доставить мистриссъ Брандонъ много драгоцѣнныхъ друзей; и мнѣ всегда было пріятно провести вечеръ съ капитаномъ; они были такъ вѣжливы къ нему, какъ если бы онъ находился на самой вершинѣ благоденствія и богатства. Моё собственное мнѣніе о старомъ капитанѣ было таково, что онъ былъ самый ничтожный старый капитанъ и разорился очень кстати, потому что послѣ того жилъ въ большомъ уваженіи и почотѣ, и всегда съ достаточнымъ количествомъ уиски. Уваженіе стараго мистера Ридли въ ея отцу чрезвычайно утѣшало Сестрицу. Ридли любилъ, чтобы ему читали газету. Онъ не очень былъ силёнъ въ печатномъ, и до конца жизни много словъ, встрѣчающихся въ газетахъ и журналахъ, очень затрудняли добраго буфетчика. Сестрица писала ему счоты для его жильцовъ (мистеръ Ридли, также какъ и дочь капитана, старались увеличить свой небольшой доходъ, отдавая въ наймы квартиры), или самъ капитанъ бралъ на себя эти документы; онъ писалъ красивымъ купеческимъ почеркомъ, теперь уже нѣсколько дрожавшимъ, но всё-таки съ великолѣпными прописными буквами. Когда сынъ Ридли былъ мальчикомъ, онъ приготовлялъ эти счоты, которые ни отецъ его, ни мать не умѣли написать.