– Зачем вы так с собой?
– Не о том спрашиваете. «Кого убить, чтобы стать такой же?» – вот чем нужно интересоваться.
– Спасибо, не хочу, – нервно улыбнулась Талия.
– Вы не понимаете, от чего отказываетесь.
– Допустим. Зато понимаю, что хочу сохранить тело. И возможность ходить и дышать.
– Что вам известно об абстракции? Если пробовали ее до того, как стать префектом, воспоминания уже наверняка стерлись. Это как небесные врата, видимые между облаками: раз – и закрылись.
– Я пробовала абстракцию. Пока не вступила в «Доспехи», у меня были имплантаты.
– Пробовали, и только. Но лишь в Си-Таке вы испытаете блаженство полного погружения.
Талия глянула на противоположную стену, на ярусы ящиков – бесконечный парад бюстов.
– Они ведь далеко отсюда? Ну, мысленно? Они явно не о Си-Таке думают.
– А зачем им? Мои люди – единственные реальные граждане Блистающего Пояса, единственные, кто живет в нем по-настоящему. Они мысленно там, Талия, рассредоточены вокруг Йеллоустона. Невидимый хор, поющий о теле электрическом. Истинные ангелы.
– Они дорого заплатили за свои песни.
– Каждый из них с радостью заплатил бы в десять раз больше.
– Мне пора заняться работой, – сказала Талия.
– Центр голосования на дне шахты. Спускайтесь по лестнице – и через два пролета окажетесь на месте.
Талия послушалась. Когда спустилась к центру – Ньюкерк остановился в метре от пола, – она вытянула правую руку и призвала хлыст-ищейку. Послышался высокий, на грани ультразвука треск, и хлыст мигом оказался у нее в руке. Талия прикрепила его к поясу.
– Я проведу необходимый осмотр, на десять минут вскрою ядро центра голосования. – Талия похлопала по цилиндру, который привезла с собой. – Потом частично обновлю софт. Абстракцию отключу лишь на пару миллисекунд. – Талия глянула на ярусы бюстов. – Они ведь не заметят?
– Миллисекундное отключение? Вряд ли. В любом случае буферный софт в их имплантатах компенсирует любые помехи.
– Тогда не вижу причин медлить.
Цилиндр открылся, как шкатулка с секретом, – показались ряды специальных инструментов и цветокодированных дискет. Талия достала первый из одноразовых планшетов и поднесла к глазам. Одно прикосновение к дисплею – и появился текст.
– Это младший полевой префект Талия Нг. Подтвердите блокировку системы безопасности «Честность-три-камнеломка».
– Блокировку подтверждаю. Младший префект Нг, в вашем распоряжении шестьсот секунд.
– Покажите входной порт шестнадцать.
Центр голосования ушел под пол, словно сложившийся перископ, и одновременно повернулся вокруг своей оси. Вот и подсвеченный разъем. Талия вытащила из цилиндра дискету с соответствующим программным обновлением, вставила в разъем и с радостью почувствовала, что центр ее принял: колонна погудела-погудела и засосала дискету.
– На дискете фрагмент программы. Младший префект Нг, как мне распорядиться ею?
– Используйте ее для перезаписи исполняемого сегмента «Альфа-альфа-пять-один-шесть». – Талия повернулась к Ньюкерку и шепнула: – Дело секундное. Это фрагмент программы, так что перекомпилировать основной операционный стек не придется.
– Перезаписать исполняемый сегмент «Альфа-альфа-пять-один-шесть» не удается, – сообщил центр.
У Талии лоб покрылся едким по́том.
– Запрошенное действие вызовет конфликт третьей степени в массиве виртуальной памяти, который обращается к образу исполняемой программы в сегменте «Каппа-эпсилон-девять-девять-четыре».
– Что-то не так? – тихо спросил Ньюкерк.
Талия вытерла лоб.
– Проблема вполне решаемая. Архитектура чуть сложнее, чем я ожидала. Абстракции не будет не пару миллисекунд, а чуть дольше.
– «Чуть дольше» – это сколько?
– Десятую долю секунды.
– Это не пройдет незамеченным.
– Младший полевой префект Нг, у вас четыреста восемьдесят секунд доступа.
– Спасибо! – Талия старалась говорить спокойно. – Пожалуйста, примите следующий цикл команд. Временно заблокируйте все доступные изображения между сегментами «Альфа-альфа» до «Каппа-эпсилон», включая сами эти сегменты, затем произведите перезапись сегмента, как я уже просила. Подтвердите, что в процессе исполнения действий блокировка абстракции не превысит ста миллисекунд…
– Упомянутый конфликт третьей степени разрешается, но возникает конфликт четвертой степени.
Талия выругалась сквозь зубы. Надо было сперва архитектуру изучить, а уж потом получать одноразовый доступ. Выяснила бы все, что нужно, не транжиря привилегии «Доспехов»…
– Поверните колонну! – велела Талия, неожиданно нащупав решение. – Что потребуется для успешной установки нового сегмента программы?
– Новый сегмент программы установить можно, но это вызовет полную перестройку всех доступных изображений в сегментах от «Альфа-альфа» до «Каппа-эпсилон» включительно.
– Обозначьте статус абстракции на время установки.
– Абстракция будет полностью отключена.
– Назовите ориентировочное время компоновки, – со страхом попросила Талия.
– Триста сорок секунд плюс-минус десять секунд при степени вероятности девяносто пять процентов.
– Назовите оставшееся время доступа.
– Младший полевой префект Нг, у вас осталось четыреста шесть секунд.
Талия глянула на Ньюкерка. Тот следил за ней с выражением подчеркнутой безучастности, если лицо, похожее на восковую маску, обладало способностью что-то выражать.
– Вы слышали, что сказал центр, – проговорила Талия. – Абстракцию потеряете на пять с лишним минут. Компоновку я начну в следующую минуту, иначе не хватит времени доступа.
– А если компоновка не завершится за это время?
– Центр по умолчанию перейдет в безопасный режим работы. В этом случае для разблокировки будет совершенно недостаточно планшета с шестисотсекундным доступом. С учетом нынешней занятости «Доспехов» вы рискуете провести без абстракции несколько дней.
– Пятиминутная потеря абстракции дорого нам обойдется.
– Других вариантов, увы, нет, и мне пора приступать к компоновке.
– Тогда сделайте все, что считаете нужным.
– Не хотите предупредить сограждан?
– Это не поможет ни им, ни мне, если на то пошло. Начинайте, префект, – строго проговорил Ньюкерк. – Выполняйте свою работу.
Талия кивнула и велела центру приступить к компоновке.
– Доступ к абстракции перекроется через десять секунд, – объявила колонна. – Восстановление доступа ожидается через триста сорок секунд.
– Оставшееся время доступа к системе?
– Триста сорок четыре секунды.
– Времени в обрез, – заметил Ньюкерк.
Талия хотела ответить, но, уже открыв рот, поняла, что нет смысла. Лицо Ньюкерка превратилось в маску, глаза больше не дрожали в глазницах. Теперь он казался мертвецом, точнее, каменным бюстом.
«Они все такие», – подумала Талия. Один миллион двести семьдесят четыре тысячи шестьсот восемнадцать граждан «карусели» Нью-Сиэтл-Такома оказались в полной неопределенности, отрезанные от абстрактной реальности, единственного важного для них мира. Одного взгляда на Ньюкерка хватило, чтобы понять: сознание в его черепе отсутствует, а разум если существует, то заблокирован в некоем лимбе и стучится в дверь, которую не откроют еще пять минут.
Талия осталась одна-одинешенька в зоне присутствия миллиона с лишним человек.
– Как идет работа? – спросила она центр.
– Соответственно графику. Доступ к абстракции восстановится через двести девяносто секунд.
Талия сжала кулаки. Следующие три минуты будут самыми долгими в ее жизни.
* * *– Простите, что беспокою снова, – сказал Дрейфус, когда в кабинете для допросов возник бета-симулякр Дельфин Раскин-Сарторий. – Не соблаговолите прояснить еще пару моментов?
– Я в полном вашем распоряжении, как вы сами заявили без обиняков.
– Дельфин, зачем усугублять ситуацию? – улыбнулся Дрейфус. – У нас разное мнение о праведности бет, но в том, что совершено массовое убийство, мы единодушны. Мне нужна ваша помощь, чтобы докопаться до сути.
– А это, в свою очередь, приведет к больной теме моего творчества? – спросила Дельфин, скрестив руки на груди.
На запястьях она носила серебряные браслеты.
– Кто-то разозлился на кого-то настолько, что захотел уничтожить анклав, – продолжал Дрейфус. – Возможно, ваши скульптуры сыграли тут определенную роль.
– Мы возвращаемся к теме зависти.
– По-моему, дело не только в ней. Боюсь, вы затронули злободневную политическую проблему, когда начали серию, посвященную Филиппу Ласкалю.
– Простите, я не совсем понимаю.
– Не обижайтесь, но, судя по вашему творческому пути, до недавнего времени вы особой популярностью не пользовались. И вдруг… не скажу, что вы проснулись знаменитой, но совершенно внезапно о вас заговорили, а ваши работы резко выросли в цене.
– Такое случается. Ради этого художники готовы страдать.
– Тем не менее кажется, что взлет популярности совпал с началом работы над портретами Ласкаля.
Дельфин равнодушно пожала плечами:
– Я работала над многими сериями. Просто эта самая свежая.
– Но именно эта серия привлекла интерес. Так или иначе, в ваших работах что-то изменилось. По какой причине вы обратились к теме Ласкаля?
– Не понимаю, к чему вы клоните. Личность Ласкаля и значимые события его жизни – часть нашей общей истории. Его полет к завесе вдохновил миллионы художников. Разве удивительно, что я использовала в творчестве яркий трагический образ?
– Дельфин, но ведь это времена Восьмидесяти, дело прошлое, – с сомнением заметил Дрейфус. – Те раны давным-давно затянулись.
– Но тема актуальности не утратила, – возразила Дельфин.
– Я не отрицаю. Вы не думали, что ненароком всколыхнули воду в опасном омуте?
– Темой Ласкаля?
– Ну да. Он вернулся ненормальным, даже есть самостоятельно не мог. По слухам, Ласкаль покончил с собой в Силвестовском институте изучения завес. Другие организации, которые интересовались затворниками, совершенно не обрадовались этому. Они давно рассчитывали заполучить Ласкаля, заглянуть к нему в голову и выяснить, что с ним стряслось. А тут слухи: Филипп, мол, утопился в декоративном пруду с рыбками.
– Суицидальные наклонности у него, скорее всего, имелись. Вы же не намекаете, что Ласкаля убили?
– Нет, я намекаю лишь на то, что его гибель навредила Дому Силвестов.
– Если поняла правильно, вы клоните к тому, что меня, мою семью, не говоря о целом анклаве, уничтожили по той причине, что мне хватило неосторожности в моем творчестве обратиться к Филиппу Ласкалю?
– Это лишь гипотеза. Если люди, связанные с кланом Силвестов, почувствовали в вашем творчестве скрытую критику их действий, они вполне могли подумать о мести.
– Раз я их так разозлила, почему бы просто меня не убить?
– Не знаю, – сказал Дрейфус. – Но очень помогла бы уверенность, что ваши скульптуры не задумывались как компромат на Силвестов.
– То есть скомпрометировать их – преступление?
– Нет, но, если своими работами вы хотели спровоцировать определенную реакцию, неудивительно, что она последовала.
– Не могу строить догадки о мотивах Силвестов.
– Зато можете объяснить мне, почему занялись Ласкалем.
Дельфин смерила Дрейфуса испепеляющим взглядом, словно только что разглядела его истинную сущность.
– По-вашему, это просто? По-вашему, выбор темы творчества сформулировать не сложнее, чем выбор стула определенного цвета?
– Я совершенно не хотел…
– Мир творчества для вас темный лес, префект. Мне искренне вас жаль. Какими унылыми, примитивными понятиями вы оцениваете жизнь! В каком бездушном, регламентированном, предсказуемом мире вы живете! Искусство, как и все, что за пределами строгих уставных понятий, вам совершенно чуждо.
– Я понимал свою жену, – тихо заметил Дрейфус.
– Что, простите?
– Она была человеком творческим.
Дельфин долго смотрела на него, и взгляд постепенно смягчался.
– Что с ней случилось? – спросила она.
– Погибла.
– Извините, – пролепетала Дельфин, и в ее голосе Дрейфус услышал искреннее раскаяние. – То, что я наговорила, – совершенно ненужная грубость.
– Вы правы, склонности к искусству у меня нет. Но с женой я прожил достаточно долго, чтобы понять суть творческого процесса.
– Не расскажете, что с ней стало?
– «Кви про кво» – кажется, так звучит крылатая фраза? – Дрейфус холодно улыбнулся.
– Мне необязательно слушать рассказ о вашей жене, а вам необходимо выслушать рассказ о моем искусстве.
– Чувствуется, вы любопытны.
Дельфин вздохнула и сверху вниз глянула на Дрейфуса:
– Ну и чем же она занималась?
– Исключительно талантлива Валери не была, – начал Дрейфус. – Она поняла это достаточно рано, чтобы не горевать и не терзаться при встрече с настоящим гением. Но душа у нее по-прежнему лежала к искусству.
– И?
– Мечту удалось воплотить в жизнь. Валери увлеклась творчеством носителей машинного интеллекта. Своей миссией она хотела доказать, что такое искусство имеет не меньше прав на существование, чем человеческое, что творческая искра не всегда порождение плоти и крови.
– Очень обнадеживает, ведь плоти и крови у меня самой больше нет.
– Валери настояла бы, чтобы ваше нынешнее искусство воспринимали так же серьезно, как прижизненное. Впрочем, куда больше творчества бета-симулякров ее интересовали работы носителей искусственного разума, не имеющих человеческого прошлого. Этот интерес и привел ее в СИИИ.
– Название вроде бы знакомое.
– Силвестовский институт искусственного интеллекта.
– Снова эта семья!
– Ага, она вездесуща.
– Зачем Силвестовскому институту могла понадобиться ваша жена, префект Дрейфус?
– В СИИИ разрабатывались экспериментальные машинные интеллекты на основе различных типов нервной структуры. Валери направили в Лабораторию когнитивных исследований при СИИИ. Ее обязанностью было оценивать творческий потенциал новых интеллектов в рамках проекта по созданию поколения интеллектов гамма-уровня, способных решать проблемы благодаря интуиции, а не последовательному анализу. На деле в лаборатории пытались создать гамма-интеллекты не только способные проходить стандартные тесты Тьюринга, но и наделенные потенциалом интуитивного мышления. – Дрейфус коснулся пальцем верхней губы. – Валери привлекала те машины к творчеству, и, как правило, небезуспешно. Только машины не творили, а, как малыши, размазывали краску пальцами. Валери почти отчаялась нащупать в них художественное начало, когда у нее появился новый подопечный.
– Погодите. – Дельфин расправила руки. – Недаром это название – СИИИ – показалось знакомым. Там появился Часовщик?
Дрейфус кивнул:
– Он и стал новым подопечным Валери. Откуда взялся, непонятно. Как нередко бывает в подобных организациях, там процветали келейность и конкуренция между отделами. Сомнений не вызывало одно: кто-то создал уникальный искусственный интеллект. Не просто мозг в железной банке, а самостоятельное роботехническое существо, способное двигаться и взаимодействовать с окружением. Когда его показали моей жене, Часовщик уже мастерил головоломки, музыкальные шкатулки и часы. Постепенно он сосредоточился на часах.
– В то время вы знали, что он собой представляет?
– Только со слов жены. Я беспокоился. Способность Часовщика манипулировать окружением и менять собственную структуру указывала на то, что перед нами робот – носитель усовершенствованной технологии самовоспроизведения. Именно таких должны контролировать «Доспехи».
– Что на это сказала Валери?
– Чтобы я не тревожился. Часовщик не опаснее ребенка, старающегося угодить взрослым. Я лишь понадеялся, что у него не будет детских истерик.
– Вы чувствовали его потенциал?
– Никто не знал, откуда взялся Часовщик и кто его создал.
– Не зря вы тревожились.
– Однажды Часовщик совершил нечто ужасное. Часы номер сто четырнадцать не отличались от своих предшественников. Нашла их не Валери, а лаборантка по фамилии Краффт. В двенадцать пятьдесят восемь она забрала часы и понесла в исследовательский отсек. На пути к отсеку часы пробили тринадцать. Подпружиненный шип вытолкнул циферблат, прошел Краффт между ребер и вонзился в сердце. Смерть наступила мгновенно.
Дельфин вздрогнула:
– Так начался кошмар?
– В тринадцать двадцать шесть, менее чем через полчаса после обнаружения часов номер сто четырнадцать, связь с институтом оборвалась. В последнем четком сообщении говорилось, что по СИИИ бродит нечто, убивающее каждого встречного. При этом Часовщик умудрялся останавливаться и делать часы. Он поглощал материю, всасывал ее в свое мерцающее чрево, а секундой позже изрыгал в виде тикающих часов.
– Что стало с вашей женой? Часовщик убил ее?
– Нет, Валери погибла иначе. Я уверен в этом, потому что отряд префектов проник в СИИИ через час после начала ЧП. Они наладили связь с исследователями, укрывшимися в другой части института. Часовщика сдерживали аварийными противодекомпрессионными перегородками, заблокировав на одной половине анклава. Моя жена оказалась среди уцелевших, но префекты не смогли ни связаться с ними, ни организовать эвакуацию. Вместо этого они пытались обезвредить Часовщика и собирали артефакты для дальнейших исследований. Из префектов не погибла только Джейн Омонье. Она же единственная пережила встречу с Часовщиком.
– Джейн Омонье?
– Моя начальница, верховный префект. Мы нашли Джейн живой, но Часовщик что-то прикрепил ей к затылку. Еще пригрозил, что устройство убьет ее при попытке снять. И это не все. Он дал префектам шестьдесят минут, чтобы доставить Джейн на «Доспехи» и поместить в невесомую капсулу. Через час устройство на затылке активизировалось. Оно может умертвить Джейн, если кто-то или что-то окажется менее чем в семи с половиной метрах от нее. И это тоже не все. Скарабей – так мы прозвали устройство – не дает ей спать. Нет, потребность в сне скарабей не устранил. Организму Джейн сон необходим. Но если скарабей почувствует, что Джейн без сознания, он ее убьет. Благодаря лекарствам она бодрствует уже одиннадцать лет.