– Посмотрим, кто из вас себе первым лоб расшибет, – пробормотал старый вор и стиснул челюсти так крепко, что услышал скрежет собственных зубов.
За эту характерную привычку он и получил свою кличку. Но никто никогда не слышал, чтобы старик скрежетал зубами от бессилия или клацал ими попусту. Зубан пока что не расставался с надеждой урвать свой жирный кусок от чужой добычи.
* * *У выхода из Адлерского аэропорта стоял мужчина приятной наружности и осматривался по сторонам. Несколько раз к нему подкатывались местные извозчики с сакраментальным вопросом: «Куда едем, командир?», но все они слышали в ответ безапелляционное: «Уже приехали», и с разочарованным видом удалялись на поиски других потенциальных пассажиров. Навязчиво предлагать свои услуги молодому мужчине не отваживался никто, хотя его улыбка выглядела очень даже располагающей. Может быть, поза его была очень уж независимой для того, чтобы таксисты могли относиться к нему как к заурядному «пиджаку», с которого можно легко срубить лишнюю сотню-другую? Или мужчина умел воздвигать взглядом невидимую преграду между собой и окружающими? Неизвестно. А вот то, что шоферня избегала лишний раз даже покоситься на пассажира, прибывшего из Москвы, это факт.
Любочка Бородина сразу опознала в этом белозубом мужчине того самого симпатягу с шоколадными глазами, столкновение с которым на Чистых Прудах оказалось для нее в конечном итоге роковым.
Узнал бы его также Зубан, называвший этого человека просто Толиком.
По имени обращался к нему и майор Громов, хотя чаще он в шутку величал своего подчиненного стрелком-радистом.
С той поры, когда он в последний раз дружески трепал Толика по плечу, не так уж и много воды утекло. Еще весной они вместе служили в региональном управлении ФСБ города Курганска. По существу, Толик являлся тогда безотказной правой рукой своего командира, и доверительные отношения могли бы продолжаться между ними еще долгие годы, если бы судьба не расставила этих людей по разные стороны невидимой баррикады. Она пролегла между ними, как непреодолимая стена. С одной стороны – власть и закон государства. С другой – совсем иная власть и совсем иные законы.
Пути-дорожки Толика и Громова разошлись после секретной операции, в ходе которой увлекшийся майор покрошил посредством снайперской винтовки ядро преступной группировки Хана. Поскольку Толик тоже присутствовал при этом, тучи сгустились и над его головой. Не дожидаясь прибытия комиссии и служебного расследования, сулившего крупные неприятности, он подал рапорт об отставке и, недолго думая, подался к бандитам. Толику надоело вкалывать за благодарности в личном деле и скупые похвалы начальства. Ему хотелось получать более существенное вознаграждение.
Переквалифицировавшись (но не в управдомы), он очень скоро стал доверенным лицом видного московского авторитета Зубана. Предполагалось, что Толик служит ему верой и правдой. У самого Толика имелось собственное мнение на сей счет, но он предпочитал рассказывать окружающим различные байки и анекдоты, вместо того чтобы открывать им свою душу.
Выкурив подряд две сигареты, Толик отошел подальше от скопления народа, снял с пояса сотовый телефон и связался с Зубаном.
– Нет здесь никакого Бармалея, шеф, – сказал он, не тратя времени на приветствие. – Не существует такого в здешней природе. Пальмы есть, горы на горизонте, а Бармалея не видать.
– Ты ничего не путаешь? – насторожился Зубан.
– Шеф! – В этом коротком восклицании прозвучало множество самых разных эмоций, среди которых доминировал мягкий упрек.
– Тогда жди.
– Я что, сявка босоногая? – оскорбился Толик. – Бармалей, может, с дуремарами своими сейчас где-нибудь шашлыки жрет, пальцы жирные о бороду вытирает, а я его дожидайся?
– Что же ты предлагаешь, сынок?
– Если свяжется с вами, дайте ему номер моего мобильника, мы тут на месте разберемся.
– А если не свяжется?
– На кой хер он тогда сдался такой?
– И то верно, – согласился Зубан, поколебавшись. – Ладно, действуй пока самостоятельно. По сторонам оглядись, к Громову присмотрись получше. Бармалей должен позже объявиться. Видать, что-то задержало его.
Попрощавшись с шефом, Толик вернул трубку в пристегнутый к поясу футляр и пробормотал:
– Тут ты на все сто прав, филин великомудрый. Задержка у Бармалея твоего вышла. Лет этак на пять. Сам виноват, старый хрыч. Не хрен было весь этот кукольный спектакль разыгрывать. Я тебе не паяц на ниточке!
Еще перед отлетом из Москвы Толик позвонил из автомата в Главное управление ФСБ и выложил дежурному информацию о местонахождении трех террористов, совершивших очередной взрыв в столичном метро. Назвал номер машины преступников, фамилию их главаря – Бармин. И уточнил напоследок: краснодарские головорезы следуют оттуда-то туда-то, имея при себе тротил для очередного шумного мероприятия. Представиться Толику помешала врожденная скромность. Он назвался дежурному неизвестным патриотом и скоренько ретировался, отлично зная, что уже через несколько минут вокруг покинутого телефона-автомата возникнут желающие познакомиться с ним поближе. В планы Толика это не входило. С него было достаточно того, что никакие бармалеи теперь не будут путаться у него под ногами, сковывая свободу действий.
Все получилось так, как он и предполагал. Теперь нужно было обзавестись машиной, без которой слежку за Громовым не установишь, и спешно двигать в сочинскую гостиницу «Бриз».
– Э! – Толик призывно махнул рукой облюбованному им мужику, поигрывавшему ключами от двухдверной «восьмерки» цвета «мокрый асфальт».
– В Сочи? – спросил тот, подогнав автомобиль к не стронувшемуся с места Толику.
– Угадал.
– Попутчиков ждать будем?
– Все мои попутчики в бумажнике хранятся, – весело заявил Толик, занимая пассажирское кресло.
– Эт… правильно, – рассудительно сказал мужик, выруливая со стоянки и сразу набирая крейсерскую скорость.
Пронесшиеся мимо газоны, усаженные цветами, слились в красочные полосы. Выбоины на асфальте водитель обминал, небрежно управляя машиной одной рукой. Вторая свесилась из открытого окна. Ветер, свободно гуляющий по салону «восьмерки», приятно холодил лица, теребил волосы, укладывая их то так, то эдак, словно желая выбрать обоим седокам подходящие прически.
– Долго до Сочи ехать? – спросил Толик, когда трасса вывела их за черту города.
– Минут двадцать еще. А что, спешишь?
– Конечно. – Толик засмеялся. – Сколько той жизни?
– Эт… точно, – откликнулся мужик. – Вот нам с тобой примерно по тридцатнику. Считай, половину своего отжили. Не заметим, как дедушками станем. Эт… дело нехитрое.
– Детей много? – Толик с интересом уставился на словоохотливого собеседника.
– Трое. Два наследника и пацанка, младшенькая. И эт… еще не предел, так я тебе скажу.
– Значит, есть еще порох в пороховницах?
– Е-есть! По утрам ко мне и тещу не подпускай, хоть на лицо она пострашней любой квазимоды будет, – доверительно сообщил водитель, мечтательно глядя вдаль. – Природа своего требует, тут уж ничего не попишешь.
– Квазимодо мужик был, – заметил Толик, ухмыляясь.
– А! Значит, я его с Хакамадой какой-нибудь спутал, – легко признался водитель.
– Похожая история однажды со мной приключилась. Довелось мне во Вьетнаме однажды побывать. Там американских мин до сих пор осталось – немерено. – Толик сунул в рот сигарету, прикурил, прикрыв пламя зажигалки сложенными ладонями. – Опять же бомбы невзорвавшиеся, снаряды. – Он выпустил струю дыма и сокрушенно покачал головой. – Желтопузики не знают, как к этому добру подступиться. Подрываются и подрываются. В тамошних джунглях сухих кишок на деревьях – что тех лиан.
– А мы, значит, им все еще братскую помощь оказываем? – вставил водитель с понимающим видом.
– Вот-вот, – подтвердил Толик. – Короче, в порядке взаимопомощи завожу я там себе одну вьетнамочку четырнадцатилетнюю, а у той сестра обнаруживается, всего на год старше ее, но ебливая – спасу нет… Там это в порядке вещей, они во Вьетнаме своем годков с десяти трахаться начинают.
– Эт… они зря, – расстроился водитель. – Человеки все ж таки как-никак, а не мартышки.
– Отличить их на первых порах никак не удается, хоть ты тресни…
– Вьетнамцев от мартышек?
– Одну сестричку от другой, – уточнил Толик. – Младшенькая зовется Пхо-Сань, а старшенькая… – Не договорив, он по грудь высунулся из окна, оглянулся и, втянувшись обратно, объявил: – Колпак потеряли с правого заднего. На обочину укатился.
– Непорядок. – Водитель притормозил и дал задний ход, поглядывая в зеркало. – Ты скажи, когда тормозить. Мне отсюда колпака не видать.
– Еще метров десять… Так… так… Стоп! Бросай якорь.
– Есть бросать якорь!.. Да ты сиди, браток. Я сам управлюсь.
– Ноги разомну, – ответил Толик, выбираясь из машины одновременно с водителем. – То самолет, то машина. Затекли совсем.
– Непорядок. – Водитель притормозил и дал задний ход, поглядывая в зеркало. – Ты скажи, когда тормозить. Мне отсюда колпака не видать.
– Еще метров десять… Так… так… Стоп! Бросай якорь.
– Есть бросать якорь!.. Да ты сиди, браток. Я сам управлюсь.
– Ноги разомну, – ответил Толик, выбираясь из машины одновременно с водителем. – То самолет, то машина. Затекли совсем.
Солнце уже клонилось к горизонту. Освещенный им, водитель побрел вдоль дороги, внимательно глядя под ноги. Толик следовал за ним так же бесшумно, как его волочащаяся по асфальту тень.
– Не вижу колпака, – растерянно сказал водитель, оглянувшись на спутника. Бросив взгляд на «восьмерку», он добавил еще более обескураженным тоном: – Так вон же он! На колесе!
– А ты глазастый, – похвалил его Толик. – Только раньше надо было смотреть, а не хлопать ушами. Прозевал ты свою счастливую старость, многодетный отец. Теперь не обессудь…
Дождавшись, когда мимо пронесется очередная машина, Толик прикончил водителя одним расчетливым выстрелом из «беретты» с глушителем, освободил его от содержимого карманов и столкнул с обрыва, где труп сразу же затерялся в море зелени.
Возвращаясь в «восьмерку», он выбрасывал на ходу все, что, по его мнению, было лишним: ключи от квартиры, портмоне с семейной фотографией в пластиковом окошечке, какую-то записочку с детскими каракулями. Права и техпаспорт Толик оставил себе. Не то чтобы он собирался пересаживаться в темно-серые «Жигули» всерьез и надолго, но при наличии чужих документов от гаишника можно сотней баксов откупиться, а без таковых и в полштуки не уложишься. Себе же дороже выходит.
Через несколько минут Толик преспокойно катил дальше по дороге и насвистывал неопределенную мелодию без начала и конца. И была она немного меланхоличной, но отнюдь не печальной.
Глава 16 Ночная жизнь
Уличное кафе по случаю очередного летнего вечера заполнялось прибывающим народом. Вконец запыхавшийся парень с недовольным лицом таскал из подсобки все новые легковесные столы и стулья из синего пластика. Он расставлял их за низким кирпичным бруствером, которым, собственно, ограничивалась территория кафе. Некоторые посетители, обнаружив, что их выставляют прямо на улицу, возмущенно задирали подбородки и удалялись искать себе другое место для посиделок. Но большинству было абсолютно безразлично, где пить свои напитки и есть окорочка, обильно политые кетчупом.
Молодой женщине с пепельными волосами, уложенными в кукольную прическу, посчастливилось явиться в кафе одной из последних, и она сидела за своим столиком совершенно одна. В своем ярко-красном платье она напоминала нарядную новогоднюю свечку, на которую так приятно смотреть, пока она не оплыла.
Вино в ее бокале, которое тоже называлось красным, выглядело в сравнении с платьем почти черным. Мужчины смотрели в первую очередь на это открытое яркое платье, потом бросали взгляды на наполненный бокал одинокой женщины и лишь после этого интересовались ее лицом. Оно у нее было таким, что никто уже не замечал ни чересчур выступающих ключиц красавицы, ни острых лопаток, проступающих на ее спине на манер крылышек, которые никогда не прорежутся.
Ее звали Любой. И как бы ее ни называли – Любаней, Любашей, Любочкой или даже Любкой, – она всегда помнила, от какого слова происходит ее имя, и гордилась им. Наверное, потому, что в свои двадцать пять лет она до сих пор понятия не имела, что такое настоящая любовь.
Тем не менее ее сердце было разбито.
Исчезнувший Аркаша не только обманул Любу в ее лучших ожиданиях, связанных со сказочной жизнью, но и поставил ее в крайне затруднительное и даже опасное положение. После того, как ее похитили среди бела дня на Чистых Прудах, ее жизнь висела на волоске.
Незнакомец с шоколадными глазами, назвавшийся просто Толиком, позже признался, что ввел ей дозу галоперидола, и продемонстрировал свои часы с выдвижным шипом. Любе от этого радости было мало: после коварного укола она чувствовала себя так, словно ее мозги пропустили через мясорубку, да так и оставили в виде фарша, не забыв обильно поперчить для остроты ощущений.
Когда Люба пожаловалась на невыносимую головную боль, Толик сочувственно покивал, назвал это издержками производства и пообещал привести ее новым уколом в норму, как только она ответит на несколько вопросов. На самом деле их, вопросов, было никак не меньше сотни, и это не считая одного, самого главного, звучавшего поминутно. Куда подевался твой хахаль? Люба не знала. И в этом заключалась ее основная проблема, как грустно констатировал Толик по окончании допроса.
Обещанный укол он ей все-таки сделал, и Люба действительно забыла о головной боли, потому что, когда пришла в себя, она вся состояла из невыносимого жара, жажды и тошноты. Как доверительно сообщил Толик, на этот раз он применил скополамин, так называемую «сыворотку правды». Вид у него был при этом удрученный. Как у врача, все усилия которого не смогли спасти жизнь обреченному пациенту. «Пусть теперь Зубан решает, что с тобой дальше делать», – сказал он на прощание и удалился.
Ожидание своей участи пролетело почти незаметно. Сначала Любу бегло изнасиловал один из двух приставленных к ней надзирателей, строго-настрого запретив говорить об этом своему напарнику. Затем то же самое проделал напарник, а потом парни доверились друг другу и сообща навалились на жалобно попискивающую Любу вдвоем.
Наконец в комнате с кирпичной кладкой вместо оконного проема, где содержали пленницу, появился тот самый таинственный Зубан, который должен был решить дальнейшую Любину судьбу. Он оказался мужчиной очень даже преклонного возраста. Если бы не прямая осанка и не властность, сквозившая в каждом его слове, в каждом движении, его можно было бы принять за глубокого старика. Но как только он уставился на Любу своими стеклянными глазами, она поняла, что это самое страшное испытание из всех, которые выпали на ее долю после исчезновения Аркаши Сурина.
Когда беседа закончилась, растерянная Люба не сразу поверила, что все ее беды позади. Зубан наградил проштрафившихся надзирателей картинными пощечинами, выдал пленнице три тысячи долларов в порядке компенсации за нравственные и физические страдания, после чего отобрал их («на хранение, девочка моя, только на хранение») и пообещал ей совершенно фантастическое вознаграждение за небольшую услугу, которая Люба должна была ему оказать.
Ей предстояло провести в Сочи неделю, а может быть, и больше. На курорте все расходы и опеку над Любой взял на себя мужчина по фамилии Минин, который выглядел очень и очень респектабельно, невзирая на странный синюшный оттенок лица. Задача Любы была предельно проста: постоянно находиться у всех на виду, чтобы попасться на глаза Аркаше, который, как выяснилось, преспокойно отдыхал в Сочи.
Обещанный приз составлял 50 тысяч долларов. И хотя к вечеру у Любы гудели ноги от беспрестанных перемещений по городу, она не жаловалась. Во-первых, ее жалобы были всем тут до одного места. Во-вторых, за такие деньги она бы и на четвереньках согласилась проползти по центральным улицам города, не то что прогуливаться по ним на своих десятисантиметровых «платформах».
Сильнее денег Любочка Бородина любила только себя, да и то с переменным успехом.
* * *Когда в пепельнице задымился второй напомаженный окурок, Люба собралась допить вино и встать, чтобы продолжить бесконечный вояж по вечернему городу.
Стоило ей поднести бокал к губам, как трое кавказцев, наблюдавших за ней из-за соседнего столика, переглянулись и дружно поднялись, шумно отодвинув стулья.
Двое совсем молодых, в грязноватых белых рубашках, и один, постарше, в черной шелковой – удобной тем, что ее можно было вообще никогда не стирать. Этот был лыс, но по-разбойничьи бородат. А его спутники выглядели так, словно уже дней пять обдумывали, бриться ли им или тоже отпустить себе бороды.
Люба тут же решила, что вино она допивать не будет, но кавказцы уже обступили ее таким образом, что улизнуть у нее не получилось. Один оперся на спинку Любиного стула, мешая его отодвинуть, а двое других встали по обе стороны от нее.
– Добрый вечер, девушка, – вкрадчиво произнес кто-то из них с умеренным акцентом.
– Добрый, – согласилась Люба, чтобы не накалять обстановку. – Извините, но мне надо идти. Меня муж ждет.
– Какой такой муж, э? – не поверил бородатый. – Ты адына пырышла, адына сыдыш. Не пахож на замужний женьщин, слюшай.
Это он пристроился за Любиной спиной. Когда она запрокинула голову, чтобы возмущенно посмотреть ему в глаза, ничего кроме заросшей шеи с выдающимся кадыком ей разглядеть не удалось.
Слева и справа обзор загораживали фасады брюк двух других ухажеров. На тонкой светлой ткани отчетливо выделялись участки, сильно залапанные пальцами – карманы и ширинки. Любе осталось только смотреть прямо перед собой, но посетители кафе упорно не желали перехватывать ее ищущий взгляд. Они пили, ели, общались, а на молодую женщину, окруженную тремя кавказцами, старались обращать внимания не больше, чем на слетевшуюся на свет мошкару.