День был прохладный, но солнечный. Пронизывающий ветер распахивал полы плаща и проникал под спортивную куртку, ворошил волосы, выдувал слезы из глаз. Окружающие казались счастливыми и радостными, они были поглощены собой, прикованы к скандалу, к ожидаемому отчету, предстоящей беседе, конференции, показу, открытию, приему или репетиции. Город встреч. Судя по всему, этим утром все, кроме Дэвида, спешили на встречу; сам же он не собирался приходить на работу раньше четырех дня. Он небрежно заглянет в редакцию где-нибудь, допустим, в 15.43, успеет разобраться с многочисленными приглашениями, выслушать произнесенные скрепя сердце поздравления коллег и начальства и снисходительно кивнуть тем, кто не стал его поздравлять. Он быстро просмотрит электронную почту, проверяя, что поздравлений от либеральных друзей больше, чем полных ненависти ругательств консервативных врагов, — в последнее время это стало тенденцией. Дэвид прикинул, что сегодня наверняка поставит новый рекорд и получит по электронной почте больше сотни писем.
Он пообедал в одиночестве, поздно, когда в заведении на И-стрит напротив Американской ассоциации кино схлынула обычная толпа. Дэвид выбрал это место, потому что оно находилось в стороне от оживленных улиц, в добрых семи кварталах от его редакции и от редакции «Пост» и в девяти кварталах от Национального пресс-центра, так что встреча с другими представителями пишущей братии была маловероятной. И он оказался прав: в зале не было ни одного знакомого лица. Дэвид не спеша ел салат и бифштекс, запивал мерло среднего пошиба и читал свою газету, а также «Пост», «Ю-эс-эй тудей», «Лос-Анджелес Таймс» и «Бостон глоб», убеждаясь в том, что больше ни у кого ничего нет, что он опередил всех, что сенсация целиком принадлежит ему. Завтра конкуренты бросятся его догонять; Дэвид знал, что как раз в этот момент в различных редакциях бурлит лихорадочная суета.
Расплатившись по счету, он оставил газеты на столе, вышел на улицу и неторопливо направился в редакцию, наслаждаясь каждой секундой, каждым атомом, каждым микроощущением, каждой искоркой той неизмеримой черной энергии, которая составляла суть его жизни. Наконец Дэвид ступил на порог здания редакции.
— Вот он, наш герой!
Это был Джек Симс, весь в твидовой ткани в клеточку, с квадратным раскрасневшимся лицом, — древняя легенда журналистики; казалось, он только что взял интервью у самого Франклина Рузвельта. Джек, идущий на поздний обед или на ранний коктейль, был в длинном плаще с поясом, наподобие тех, что носят иностранные журналисты, и в низко надвинутой на глаза широкополой фетровой шляпе в духе гангстерских боевиков, но у него хватило приличия ее снять, и движение это получилось естественным.
— Знаешь, — произнес Джек раскатистым голосом, — в моем возрасте единственная радость — смотреть на то, как вы, молодые ребята, нещадно расправляетесь с врагами, не беря пленных. Мои поздравления, Дейв. Ты можешь гордиться.
— Спасибо, мистер Симс, — скромно отозвался Дэвид, даже не потрудившись поправить старика за то, что тот назвал его Дейвом, чего он терпеть не мог.
Честолюбие Дэвида требовало, чтобы в редакции им восхищались все, независимо от поколения, а не только непосредственное начальство.
— Ты уложил его на обе лопатки, тигр, — добавил Симс, на прощание дружески похлопав Дэвида по плечу.
Молча поднимаясь на лифте, Дэвид думал, что благодаря приветствию легенды журналистики все вокруг поняли: он совершил нечто выдающееся.
Однако в кабинете Дэвида встретила совсем не та атмосфера, которой он ожидал. Он повесил плащ и прошел между столами, чувствуя… что-то не то. Обычно он ощущал любовь, ненависть, восхищение, неохотное уважение, зависть — всю палитру эмоций. Сегодня же было только… гм, что? Смущение? Стыд? Неприязнь и гнев? Но что изменилось? Казалось, при его появлении все умолкли, избегая смотреть ему в лицо. Обычный деловой гомон оборвался, в комнате наступила неестественная тишина.
Что все это может… неужели… почему… очень странно. Дэвид перевел глаза на кабинет редактора. За стеклянной перегородкой Мел говорил со своими помощниками, они вели себя оживленно, даже возбужденно. Секретарша Мела была там же.
Что совсем не понравилось Дэвиду.
Он направился к своему столу и сел.
Все выглядело прежним, все выглядело прекрасно. Так что же произошло? Может, это просто нервы?
Банджакс посмотрел на часы: 15.50, десять минут до вечерней планерки. Как раз достаточно для ознакомления с ситуацией.
Включив компьютер, он подождал, пока тот нагреется, словно телевизор пятидесятых годов; наконец появилось приглашение ввести пароль и предупреждение, что пароль нужно будет менять через девять дней, но можно при желании сделать это сейчас. Дэвид не стал менять пароль и дождался, когда появятся иконки, маленькие значки на темно-синем фоне. Решив не связываться с интернет-газетами, он сразу перевел курсор на электронную почту, дважды щелкнул мышкой и открыл свой почтовый ящик, собираясь узнать, сколько у него сообщений. Боже милосердный, их было больше двухсот и…
Даже не двухсот. Дэвид протер глаза.
Писем было больше восьми тысяч.
8456!
Он почувствовал, как вся его дыхательная система на мгновение превратилась в лед, она словно наполнилась холодом и смертью, застывшая и громадная, совершенно чужая.
После обновления страницы сообщений оказалось еще больше: 8761.
Убежденный в том, что все в редакции украдкой следят за его реакцией, Дэвид осмотрелся; казалось, коллеги отворачиваются как раз в тот момент, когда его взгляд падает на них.
Такое огромное количество писем могло означать только одно: чудовищную ошибку.
Банджакс пробежался по колонке тем сообщений, проходящей через весь экран.
«КОЗЕЛ»
«коммуняка из Таймс»
«невежда»
«Надо было проконсультироваться в НСА»
«Дурак»
«как насчет семидневного выжидательного срока?»
«Не может отличить винчестер от рема»
«Это не ПСВ, клоун!»
«КРЕТИН»
И так далее и так далее.
Дэвид выбрал письмо, показавшееся ему менее разъяренным, тема звучала так: «Недостаточный визуальный словарь». По крайней мере, этот человек разбирался в прописных буквах и знаках препинания.
Уважаемый мистер Банджакс!
Полагаю, к этому времени Вас уже известили, что Вы опубликовали на первой полосе Вашей газеты статью в четыре колонки с фотографией, на которой продажный сотрудник ФБР снят в 2006 году с винтовкой ФН ПСВ на полигоне ФН, в то время как на самом деле у него в руках «Ремингтон ВТР-700», модель, представленная только в конце 2008 года. Вы также должны понимать, что снимок полностью лишает законной силы Вашу статью и Ваше расследование, он является подделкой, тем самым бросая несмываемое пятно на репутацию «Таймс». В целом потрясающая работа. Примите мои поздравления! Большего вреда своему делу Вы бы не нанесли, даже если бы постарались сделать это УМЫШЛЕННО.
Случившееся отражает печальную тенденцию популярных средств массовой информации. У Вас есть незыблемое суждение в вопросах, связанных с оружием, его распространением и применением, но в то же время Вы не обладаете самыми элементарными познаниями в области оружия и не имеете права провозглашать себя экспертами. Получается, что Вы сплошь и рядом демонстрируете вопиющую неосведомленность, выставляя себя на посмешище. Однако даже по этим меркам сегодняшний ляп получился особенно впечатляющим.
Вы поддерживаете общее представление средств массовой информации о том, что оружие является просто оружием. Одно оружие похоже на другое, и, следовательно, вам, ироничному классу просвещенных и образованных, незачем утруждать себя какими-то конкретными знаниями. Факты не имеют значения, главное, то, что Вы считаете истиной. Однако без фактов не может быть истины. Но Вы игнорируете эту простую мысль. Кто-то метко подметил: газетная статья, посвященная оружию, — это то, где «обязательно есть какая-нибудь ошибка».
Вы идиот. Вы не способны посмотреть на одну винтовку и по внешнему виду отличить ее от другой, хотя это и не высшая математика. Как следствие, Вы публикуете фотографию, в которой буквально миллионы — и не только неотесанные неандертальцы, слушающие музыку кантри и распивающие самогон в жилых прицепах, — распознают фальшивку с первого же взгляда.
Винтовка ФН ПСВ является усовершенствованной версией «Винчестер модель 70» и по-прежнему сохраняет все основные отличия этого ЗНАМЕНИТОГО оружия. Самым очевидным является спусковая скоба: конструкторы фирмы «Винчестер», создавая в начале тридцатых свое гениальное творение из стали (а впоследствии из сплавов), исходили из представлений о плавном изяществе и в результате получили классическую интерпретацию овала. Этот овал «Винчестера» — неотъемлемая часть визуального словаря нашего времени, любой охотник узнаёт его мгновенно. Скоба несет в себе след модерна, отражая веяния той эпохи; случайно или нет, она получилась такой привлекательной, прекрасно сбалансированной, великолепно обработанной и вороненой, что даже сейчас, больше чем через семьдесят лет, наследники «Винчестера» из Южной Каролины не нашли в себе сил с ней расстаться. Вот почему все новые винтовки ФН в той или иной мере сохраняют различные интерпретации фирменного овала, и любая винтовка, несущая на себе клеймо ФН, должна иметь такой овал. Однако у винтовки, которую Вы называете ФН ПСВ, его нет.
Зато есть другой столь же яркий символ американской классики. Компания «Ремингтон» нашла иную, не менее характерную форму спусковой скобы. Конструкторы понимали, что их винтовка модель 700 должна внешне заметно отличаться от главного конкурента, модели 70 (вы обратили внимание на динамику 70 и 700?). «Ремингтон» появился на рынке спустя тридцать с лишним лет (в 1962 году), в то время законодателем мод была модель 70, но конструкторы не упустили свой шанс, ведь им было известно, что «Винчестер» собирается запустить новую винтовку, более простую в производстве, но более грубую. Поэтому им нужно было представить что-то кардинально другое. Спусковая скоба «ремингтона» получила дополнительный изгиб, расширение, разрывающее овал и уходящее вперед и вниз (говорят, что его назначение — облегчить пальцу в перчатке доступ к спусковому крючку), однако опять же сделано это было с гармонией и изяществом, которые сразу бросаются в глаза любому, кто обладает хотя бы элементарными познаниями в огнестрельном оружии.
Вы и Ваши собратья из «Таймс» пропустили это ОЧЕВИДНОЕ отличие, как Вы пропустили и некоторые другие характерные признаки ВТР, по которым ее просто невозможно спутать с ПСВ.
Я мог бы пойти дальше и перечислить различные особенности конструкции приклада и затвора. Мог бы указать на то, что прицел, установленный на винтовке (9-кратный «Льюпольд»), не обладает достаточным разрешением для достижения той кучности (меньше одной угловой минуты на 300 ярдах), которая в статье приписывается мистеру Мемфису и ПСВ.
Но Вы и без того осознали свою полную, вопиющую безграмотность. Очень некрасиво. Вы считали нас тупицами, а в действительности сами оказались тупицей. Вам должно быть стыдно.
С уважением,
Неандерталец Деревенщина Любитель кантри
3-й прицеп справа Жабье Логово, штат Северная Каролина он же Лоренс М. Фишер, доктор медицины, заведующий онкологическим отделением.
Методистский госпиталь, Канзас-Сити, штат Миссури
Банджакс понял, что его отымели по полной. Обвели вокруг пальца и уничтожили, и он добровольно шагнул в ловушку.
— Дэвид? — Это была секретарша главного редактора. — Дэвид, Мел хочет вас видеть.
— Ну, я…
— Дэвид, немедленно, — настаивала секретарша, и ее тон красноречиво говорил: «Дэвид, вон отсюда!»
Глава 44
Свэггер лежал в темноте, он был полностью сосредоточен и даже не думал о сне. Он свернулся клубком на койке, лицом к стене, под тонким одеялом; в дальнем углу комнаты работала камера видеонаблюдения, сигнализируя своим красным глазом. Боб выжидал, когда его мучители выберут часового, а сами улягутся спать.
Его запястья были стянуты прочной пластмассой гибких наручников, какую не берет большинство лезвий; требовалось приложить усилие, чтобы перекусить ее кусачками. Одно запястье лежало на другом, пальцами правой руки Боб дотянулся до указательного пальца левой и начал осторожно отрывать полоску лейкопластыря. Этот процесс усложнялся тем, что руки были за спиной, действовать приходилось в темноте, распухшими, бесчувственными пальцами. Но Бобу наконец удалось подцепить край лейкопластыря и, работая сосредоточенно и упорно, освободить основание пальца. Там, погребенная в коже, вгрызшаяся в плоть, была намотана режущая проволока длиной несколько дюймов, такую используют при некоторых хирургических операциях. Боб стянул моток, провел по нему пальцами, распрямляя и очищая от спекшейся крови, а затем — опять же выворачивая суставы под неестественным углом, растягивая связки, орудуя непослушными руками, — перекинул проволоку через пластмассу наручников, поймал концы большим и указательным пальцами обеих рук и принялся пилить.
Это было непросто. Боб чувствовал, как его кожа становится липкой от пота. Он старался замереть в темноте комнаты, прикинуться, что спит. Тем временем пластмасса упорно не желала поддаваться, проволока постоянно соскальзывала. То и дело один конец вырывался из пальцев и скручивался, подчиняясь пружинящей силе, обусловленной долгим пребыванием в намотанном состоянии. Боб полностью сосредоточился на своем изнуряющем занятии, стараясь заставить пальцы повиноваться, проволоку держать туго натянутой, врезая ее в пластмассу, а тело сохранять неподвижным для того, кто наблюдает за ним по монитору. Долго, невыносимо долго Свэггеру казалось, что у него ничего не получится, ничего не получится, черт побери, ему никогда не удастся добиться от проволоки…
И вдруг это произошло. Боб так и не понял, почему именно сейчас, а не минутой раньше или минутой позже. Каким-то образом он проделал на гладкой поверхности пластмассы углубление, за которое зацепилась проволока, Боб нашел нужное положение рук (хотя они ныли, словно раздавленные тисками) и, окрыленный этим маленьким успехом, начал пилить. В едином порыве Боб разделался с гибкими наручниками меньше чем за двадцать минут.
Вся хитрость заключалась в том, чтобы устоять перед соблазном тотчас скинуть оковы и размять затекшие руки, растереть ноющие запястья. Боб лежал неподвижно, дышал ровно и ждал.
Время шло.
Никто не ворвался в комнату, не избил его до потери пульса и не заковал в железные кандалы.
Боб пошевелился, развернулся, по-прежнему держа за спиной руки, теперь уже освобожденные. Согнувшись пополам, он накинул проволоку на гибкие наручники, стягивающие щиколотки. На этот раз Боб сразу же принял нужное положение; кроме того, проволоку можно было не зажимать, а обмотать вокруг пальцев. С наручниками он покончил в пять минут.
Боб подобрал под себя ноги, получая доступ к высокому левому ботинку, точнее, к шнуркам, которые, казалось, обременены дополнительной тяжестью. Так оно и было; из каждого Боб вытащил по двухдюймовой титановой игле толщиной в миллиметр, особо прочной и негнущейся. И снова он прислушался: нет ли звука шагов, грохота распахнутой двери, не появились ли ирландские громилы с кулаками и дубинками, готовые за подобную дерзость превратить его в мочалку. Но все было тихо.
Так, теперь важный вопрос. Тот тип, что сидит у монитора, заснул? Или лишь дремлет? Он смотрит телевизор или листает старый номер «Плейбоя»? Может, наслаждается тщетными усилиями Свэггера, позволяя ему проникнуться надеждой, до тех пор пока не придет время ее сокрушить?
Закаленный в боях рассудок Свэггера гнал сомнения прочь. От них все равно никакого толку, лишь целенаправленность притупится, а ему требуются скорость, решительность и внезапность.
Боб легко слез с койки и опустился на пол. Он остро ощущал красный огонек видеокамеры, подобный глазу дракона, следящего за ним, но не стал останавливаться, прополз змеей по темному полу к двери, поднялся, опираясь на твердый металл, нашел замочную скважину и стал ее прощупывать, держа в каждой руке по игле. Это занятие требовало чувствительности, а после тридцати шести часов истязаний, в течение которых он был связан, чувствительности не осталось и в помине: пальцы были словно из камня. Работа просто пожирала время. Казалось, несколько часов Боб шарил, изучая сувальды, ход рычагов, тяжесть цилиндра, сердца замка, требующего надлежащего обращения, при этом он должен был удерживать пружину, нажимая на нее с силой, которой у него уже не было. Проходили часы, затем дни, ночи и месяцы. Потом стали один за другим сменяться годы, и вот наконец через несколько десятилетий дверь уступила, не с лязгом, а с тихим шепотом. Боб осторожно открыл ее и оказался в ярко освещенном коридоре, щурясь для большей четкости зрения. Он поискал оружие, но не нашел. Тогда он сделал в точности то, что делал, когда впервые проник в дом, но только более искусно, используя привычку снайпера к бесшумным движениям и терпение снайпера добиваться цели без ненужной спешки; он добрался до лестницы в конце коридора, поднялся наверх и проскользнул в дверь, слыша громкий храп. Дорога привела его на кухню; Боб беззвучно выдвигал ящики, в третьем лежал нож для разделки мяса, достаточно длинный и острый, чтобы одним ударом достать до кроветворных органов.
Завернув за угол, Свэггер попал в дежурную комнату; экран монитора показывал его пустую койку и распахнутую настежь дверь камеры. Увы, кроме него, этого никто не видел, поскольку Имбирь, самый хитрый из четверых ирландцев, крепко спал в кресле, вытянув ноги на столик под телевизором. Времени на размышления не было; дрожащие ослабленные мышцы Свэггера разбухли под давлением пенящегося адреналина, разлившегося по кровеносной системе. В три быстрых шага он подскочил к Имбирю, крепко захватил согнутым локтем его шею, а другой рукой приставил острие ножа к горлу, всего в десятых долях дюйма от реки красной крови, известной под названием сонная артерия.
— Просыпайся, ирландское отродье — резко приказал Боб, дергая шею так, словно собирался ее сломать, и такая возможность у него была, учитывая, какое выгодное положение он занял.