А на этаже чуд столкнулся с коридорным, который при виде Виктора засиял, словно начищенный самовар, и со всех ног бросился навстречу. Зачем? Да чёрт его знает. Багажа у Вебера не имелось, и чем хотел помочь коридорный, осталось для чуда загадкой. Разве что самого Виктора в номер отнести… впрочем, в тот момент он бы, возможно, и не отказался – настолько вымотался за день.
– Доброй ночи, господин Ребров!
Был он, кажется, цыганом – кожа с бронзовым оттенком, чёрные как смоль волосы и вечный хитрый прищур. Складывалось впечатление, что коридорный видит людей насквозь, просто пока не пытается извлечь из этого умения выгоду.
– Доброй, – буркнул чуд.
– Вы грустный, – заметил коридорный. – Что-то случилось?
– Да так, мелочь.
Перед глазами по-прежнему стояло лицо умирающего Бугая.
«Хорошенькая мелочь…»
– Не хотите рассказать Грише? – не унимался парень.
– Не хочу.
Назойливость цыгана раздражала его с первой встречи, но сегодня этот Гриша рисковал побить все рекорды. Это ж надо подойти так не вовремя, а потом ещё очень долго не понимать, что с тобой совершенно не хотят говорить!
– Я просто подумал… – начал было коридорный, но Виктор грубо перебил его:
– Дай пройти. Не до тебя.
Видно было, что слова эти задели цыгана: на лице заходили желваки, во взгляде появилась враждебность. Но лишь на секунду… Вебер был почётным клиентом «Маринс парк», и это обстоятельство заставляло коридорного вести себя не просто вежливо, а предельно вежливо.
– Извините, господин Ребров, я не хотел вам надоедать.
Гриша пропустил чуда и, не оборачиваясь, устремился к лестнице.
«Обиделся… Да и чёрт с тобой!»
Виктор был в считаных шагах от своего номера, даже ключ в кармане нащупал, представляя, как, не раздеваясь, завалится на диван и блаженно закроет глаза, чувствуя усталость каждой клеточкой… А потом достанет из холодильника холодное пиво… А потом…
А потом у него неожиданно закружилась голова, да так сильно, что пришлось опереться на стену, дабы не упасть; замутило – он с трудом сдержал рвотный позыв; и резануло в животе, точнее – от живота к сердцу. На лбу выступила испарина, и Виктор замер, шлёпая губами, как выброшенная на берег рыба, тяжело дыша и пялясь в ковровую дорожку под ногами.
«Что со мной? Что происходит…»
Припадок закончился так же неожиданно, как начался – минуту спустя.
Боль ушла, голова перестала кружиться, и чуд наконец добрался до номера, заперся в нём, достал из холодильника бутылку воды и принялся жадно пить – во рту пересохло.
«Что произошло? Отравился? Чем? Меня отравили? Кто? Я заболел? Свиной грипп? Птичий грипп?»
В памяти всплыла увиденная на острове птица – чёрно-белая, с грандиозным оранжевым клювом.
«Птичий грипп? Да нет, ерунда… – Виктор поставил бутылку на стол и вытер губы. – Ерунда…»
За время его отсутствия в номере убрались.
Брюки, что валялись на кровати, теперь висели на стуле. Брошенная в кресло куртка отправилась на вешалку в прихожей, а картина со стены – нелепая мазня, от которой Вебера подташнивало и без птичьего гриппа и которую он спрятал в ящик стола, – вернулась на прежнее место.
«Может, её порвать? Может, тогда они поймут, что она мне не нравится?»
Но через секунду голова вновь закружилась, Виктор добрался до чемодана, вытащил из него неприметную шкатулку, вроде бы запертую на ключ, а на самом деле – настроенную на его генетический код, приложил к крышке большой палец, вытащил эрлийскую пилюлю и проглотил, не запивая.
Стало легче.
«Главное – не злоупотреблять…»
Вебер улыбнулся, взял ещё одну пилюлю и принял её, как положено, – запив большим количеством воды.
Пива расхотелось, чуд решил, что нужно отдохнуть, почистил зубы и сразу же – не включая ни телевизор, ни компьютер – отправился в кровать.
Однако спал он той ночью плохо, тревожно; снились Виктору кошмары, в которых он, размахивая полуторным мечом, врезался в строй безликих маньяков. И понимал, что ничего – НИЧЕГО! – не может им сделать, потому что меч становился тяжёлым, как молот, и совершенно не желал слушаться. Или руки ослабели настолько, что не могли совладать со стандартным клинком…
В общем, Вебер врезался в строй врагов и оказывался безоружным. И беззащитным.
И чувствовал себя глупо.
Но хуже того – его начинали есть.
Не убивать, не рвать на куски, а именно есть. Маньяки оказывались не убийцами, а какими-то зомби, мертвецами-людоедами, обуянными жаждой плоти и крови. Их было много, до безумия много… Они были слабы, очень слабы, но их было много, и хиленькие ручки плотно держали Вебера, пока острые зубы впивались в его плоть. Кровь брызгала во все стороны и стекала на землю, к собакам, которые жадно слизывали её с ног Виктора и безликих маньяков, плоские лица которых были перепачканы ею же… Плоские лица, на которых не было ни глаз, ни носа – только рты, полные острых зубов…
В тот момент, когда пиршество оказывалось в разгаре, Вебер просыпался.
Но совладать с собой не мог – снова проваливался в сон и снова видел себя с мечом, бегущего на строй маньяков… Знающего, чем закончится атака, но всё равно бегущего…
Словно желающего быть съеденным…
А ближе к утру его стал есть Бугай. Только Бугай – никого больше. Он с лёгкостью отнимал у Виктора меч, который почему-то превращался в ритуальный нож, доставал вилку с точно такой же ручкой – костяной, украшенной изображением танцующего журавля, – и принимался кромсать этими приборами тело несчастного чуда, с сожалением бормоча об отсутствии салфетки, из-за чего он пачкал брюки кровью…
Трижды Вебер просыпался от боли и трижды засыпал вновь, переживая этот ужин. И трижды клялся себе, что было бы лучше самому убить Бугая, чем испытывать такие муки.
Трижды.
А в четвёртый раз не понадобилось…
* * *Он стоял у окна и смотрел на полную луну в беззвёздном небе. На одинокий фонарь, исправно включающийся каждую ночь…
Удивительно, но света фонаря хватало, чтобы человек мог рассмотреть стоящие во дворе машины, детскую площадку, на которую с наступлением весны обязательно вернётся ребятня, и одинокий ларек с газировкой и пивом чуть дальше, у самой улицы.
Он смотрел на мир из окна десятого этажа и думал, каково это – выпасть с такой высоты? Что успеешь почувствовать? О чём успеешь подумать?
Можно ли выжить?
К сожалению, его личный шанс весьма велик, а значит, это не выход. Переломанные ноги не уменьшат Жажду, напротив – увечья отнимут возможность её удовлетворить, и он будет маяться на больничной койке, не в силах отправиться на охоту… Будет сходить с ума при мысли: «Ты должен убить».
Должен кому? Себе? Миру? Силе, им овладевшей?
Но он ведь ни на что такое не подписывался! Он не хотел! Откуда взялась эта треклятая Жажда? Мучит она только его или те, другие маньяки, которым он подражал, тоже следовали зову, нежданно-негаданно возникшему в их головах?
Они братья?
Избранные или дети неведомого чудовища, жадно требующего убивать.
Убивать.
Убивать…
Он убивает.
Но не может накормить зверя, что засел внутри. Он убивает снова. И снова. И снова. Он одурманен Жаждой. Хочет выскочить за дверь, сбежать по ступенькам вниз и, оказавшись на улице, рвать всех подряд. Ножом. Молотком. Зубами…
Не важно.
Жажда требовала смерти. Любой смерти. И побороть её было невозможно.
Жажда требовала смерти. Любой смерти. И он мечтал кровавым жнецом пройтись по городу и убивать, убивать, убивать… Не жалея никого: ни женщин, ни детей, ни стариков…
«Может, взобраться повыше? На пятнадцатый этаж? Или на крышу? Если прыгнуть оттуда – наверняка разобьюсь… Или нет? Или инстинкт самосохранения выручит? А если снизить внутренний запас магической энергии до минимума? Убрать его? Что тогда? Спасусь?»
Он не был в этом уверен.
Но твёрдо знал одно: он хочет, чтобы всё это закончилось. Каким угодно образом, но закончилось.
Как можно скорее.
Глава 5
Ростовская область, 1990 годЕё кожа была настолько бледной, словно девушка боялась появиться на солнце, или жила в пещере, или выходила из дому только по ночам. Неестественно бледной, как будто вытравленной перекисью водорода, и теперь, когда обнажённая девушка лежала у его ног, это особенно бросалось в глаза.
Она лежала…
А убийца, налюбовавшись, принялся торопливо забрасывать её горстями земли и листьями, желая поскорее скрыть бледную жертву от посторонних глаз. Работать приходилось руками, поэтому получалось медленно. С лопатой, конечно, вышло бы живее, да и вообще, лопата вещь удобная, ею и тела закапывать легко, и ударить можно при необходимости, но, увы, выходящий из лесополосы человек с лопатой наверняка вызовет множество вопросов. Чего он там рыл? Деревья сажал? Или картошку? И вообще: зачем мужчине в костюме лопата?
Народ в последнее время подозрительный стал, ни за что не поверит, будто лопатой в лесу можно делать что-то светлое и полезное для общества…
Решив, что бледное тело достаточно скрыто, мужчина выпрямился и внимательно изучил руки: кровь на них перемешалась с землёй и стала грязью. Тоже подозрительно: выходит из лесополосы человек в костюме, а руки едва ли не чёрные… Непорядок. Поэтому убийца долго и тщательно вытирал ладони листьями лопуха, но всё равно остался недоволен результатом и решил, что имеет смысл прятать их в карманах. Хотя… вряд ли кто станет приглядываться к его рукам в электричке.
Главное, что вызывающая нагота бледной девушки больше не бросалась в глаза, а Жажда отступила.
Зверь наелся и на время оставил его в покое.
Насвистывая под нос, мужчина сделал пару шагов в сторону, остановился и окинул участок земли придирчивым взглядом. Ну, если специально искать, то можно найти, а просто проходя мимо… Нет, не увидишь. Значит, тело пролежит здесь минимум неделю, если не больше, до тех пор, пока исчезновение девушки не станет очевидным и её не начнут целенаправленно искать…
В лесополосах.
Потому что они уже знают, где искать.
Довольный собой, убийца постоял ещё, припоминая подробности расправы, затем улыбнулся и пошёл прочь. Не оглядывался, знал, что примета эта дурная, а в его случае ещё и чреватая последствиями – человек, оглядывающийся на покинутую лесополосу, может вызвать подозрения. А просто человек, идущий к платформе «Лесхоз» по своим делам, – нет. На станции убийца собирался сесть на электричку и отправиться домой, в Новочеркасск, и уже там, в спокойной домашней обстановке, отметить пивом очередную победу над Жаждой.
Над сладковатым, как кровь, желанием убивать.
Жажда дремала почти два месяца. Не звала на охоту. Не тянула к плоти. Позволяла жить как всегда: размеренно, буднично… Скучно.
До отвращения скучно!
Ходить на работу, улыбаться сослуживцам, соседям, прохожим… Улыбаться, думая, что хорошо было бы их убить, и… И не хотеть их убить! Жажда издевалась, знала, как ему нравится тонуть в её чувственных призывах, и не спешила. А потом вдруг навалилась, да так сильно, что он едва с ума не сошёл от приступа. Тогда ему захотелось убить всех встречных без разбора, и он едва сдержался. Сохранил осторожность и расправился с шестнадцатилетним мальчишкой, привезя его почти в то же самое место, где сегодня разделал деваху. Убив подростка, едва не разрыдался от счастья, ожидая привычную волну непередаваемого наслаждения. Получил её. Но Жажда, как это ни странно, не ушла. Чуть ослабела, но осталась – он чувствовал её присутствие. Казалось, она выбирала новую жертву, искала ту или того, кто станет деликатесом, и вот – дождалась.
Мужчина вновь улыбнулся, вспоминая, какой сладостью обернулось сегодняшнее убийство, поднялся на платформу, и…
– Извините!
Убийца вздрогнул от неожиданности, повернулся – голос прозвучал из-за спины – и увидел милиционера.
– Это вы мне?
– Вам, вам. Сержант Рыбаков, – приложив руку к фуражке, представился блюститель порядка. – Документы предъявите, пожалуйста.
– Да-да, конечно… – Мужчина неловко полез во внутренний карман за паспортом. – А в чём дело, товарищ сержант? Что-то случилось?
– Вы новости видели? – поинтересовался в ответ Рыбаков, вытаскивая блокнот и ручку. – Держите, пожалуйста, паспорт раскрытым, я перепишу данные.
Ситуация складывалась мерзкая, но и сделать убийца ничего не мог: милиционер хоть и один, и с виду не очень крепкий, зато вокруг полно людей – к электричке собирались грибники, и все смотрят, наблюдают. Не убежишь. Не нападёшь.
Жажда робким зверьком скрылась где-то глубоко внутри.
– Я телевизор не очень-то смотрю, – признался мужчина. – А что такое было в новостях?
– Мальчика тут нашли две недели назад, двадцать семь ножевых, – сообщил сержант. – Шестнадцать лет ему было.
– Вот же сволочь! – с ненавистью произнёс один из грибников.
– И не говорите, – согласился убийца, вспомнив, как мальчишка умолял его о пощаде и жался, точно щенок. Но паспорт, который он держал раскрытым, как было приказано, не дрогнул. – Мерзавец.
– Кто?
– Убийца.
О нём в Ростове говорили давно.
– Теперь я вспомнил… – начал было мужчина, но милиционер его перебил:
– Я видел, вы из леса выходили?
– Выходил, да, – подтвердил убийца: отрицать очевидный факт было глупо. – А что?
– На грибника вы не очень похожи, – заметил Рыбаков. – Вот что.
– Ну так я и не грибник, – усмехнулся мужчина. – Потому и не похож.
– А в лесополосе что делали?
– Гулял.
– Один?
– Я… – Убийца снова усмехнулся, чуть застенчиво: – Я люблю один гулять на природе. Там… Стихи…
– Что у вас на щеке? Кровь? – нахмурился милиционер.
– Где? – удивился мужчина.
– Ближе к виску… и на ухе тоже…
– Не знаю. – Убийца рефлекторно коснулся мочки, провёл рукой по щеке и прищурился на испачканные пальцы. – Наверное, за ветку какую-то зацепился… не заметил даже, что разодрал до крови…
Рыбаков хотел спросить что-то ещё, когда показавшаяся на горизонте электричка подала гудок, заставив милиционера вздрогнуть от неожиданности.
– А вот и моя, – сообщил убийца, задумчиво глядя на приближающийся состав. – Надеюсь, товарищ сержант, я ответил на все ваши вопросы?
– Пожалуй, да, – буркнул милиционер, убирая блокнот. – Счастливого пути.
– Благодарю, товарищ сержант, – ответил мужчина, кивая. – До свидания.
Развернулся, улыбнулся: «А день сегодня неплохой!» – и вошёл в вагон, оставляя вопросы на платформе «Лесхоз».
«Что-то с ним не так, с этим улыбчивым… – подумал Рыбаков, провожая мужчину хмурым взглядом. – Что-то неправильно…»
И дело не в крови на щеке и мочке уха. Не в костюме и странном объяснении насчёт стихов… Дело… Наверное, во взгляде. В глазах. То, как смотрел улыбчивый, аккуратно одетый мужчина, Рыбакову не понравилось, но взгляд к делу не пришьёшь и для задержания его недостаточно.
«И фамилия у него забавная: Чи-ка-ти-ло… Интересно, ударение на последний слог или на предпоследний?»
* * *Ростов-на-Дону, наши дниВ тот самый миг, когда рассвет начал красить горизонт в пурпурно-алый, Зоран разглядел впереди очертания ростовских высоток и расслабился:
«На месте!»
Но буквально через несколько секунд вновь стал собранным и внимательным, поскольку движение стало очень плотным из-за фур дальнобойщиков, лавирование между которыми напоминало увлекательное перемещение на джонке по китайской рыбацкой бухте. Хорошо ещё, что тут не было принято тереться друг о друга бортами…
Для юноши, который до сих пор не мог отойти от трагедии на бензоколонке, плотное движение стало настоящим испытанием. Перед его глазами то и дело вставала умирающая женщина, тихо шепчущая: «Сынок…», и тогда руки машинально сжимались в кулак.
Хотелось убить… Без жалости… Без сомнений…
А иногда Зорану казалось, что он видит не человскую женщину, а свою мать.
Впрочем…
Мать всегда мать, раса не имеет значения.
В некоторые моменты молодой люд принимался укорять себя, думать, что мог бы спасти несчастную от смерти, и тогда становилось особенно плохо, поскольку к ярости добавлялось чувство вины.
«Надо забыть об этом!»
Но как?
Сконцентрироваться на главной задаче.
Есть только он и чуды, которых требуется покарать. Его Ненависть и старинный свиток в деревянном футляре. Есть тайна Зелёного острова и месть, которая вот-вот свершится и навсегда изменит мир.
«Добро пожаловать в Ростов-на-Дону!» – весело сообщил плакат справа.
«Я у цели!»
Внедорожник вкатился в город, и первое, что увидел Зоран, была придорожная закусочная, из которой как раз выходил мужик со стаканчиком кофе в руке. Выглядела закусочная не слишком презентабельно, однако юноша не ел с вечера и потому уверенно крутанул руль, направляя машину к домику.
«В конце концов, нужно просто размяться…»
Походить, потянуться, оправиться, в конце концов, да и вообще – на время избавиться от окружения машины.
«И выпить кофе».
Внутри закусочной пахло беспощадным придорожным фаст-фудом: слегка подгоревшим, но от того кажущимся ещё более вкусным, особенно сейчас, осенним утром.
– Доброе утро, дорогой, – поприветствовал парня стоящий за стойкой кавказец.
Других посетителей в небольшом зале не наблюдалось.
– Утро, – промямлил люд.
– Завтракать?
– М-м… Наверное.
На прилавке лежала дорожная мелочь: чипсы, орешки, шоколадки, жвачки и даже какая-то выпечка в целлофане. Здесь же – написанное от руки меню, которое, скорее всего, не менялось годами: яичница, яйца варёные, хот-дог, гамбургер, шашлык… За спиной у кавказца – полки с бутылками, в углу – старый, ещё кинескопный телевизор, по которому как раз начинались утренние новости, кажется, местные.
– Выбрал, дорогой?
– Да… Дайте этот… хот-дог.
– Как скажешь, дорогой.
В этот момент Зоран услышал слово «убийство», бросил взгляд на телевизор и едва заметно вздрогнул, увидев знакомый торговый зал бензоколонки. Женщина на носилках, два ублюдка на полу.