Но спорить он не стал и к королевскому решению отнесся с пониманием. Оно как раз очень логично.
Простые дети в королевстве ходят в церковно-приходские школы. В деревнях таковые совмещены с храмами, в городе для этого есть специальные учреждения (хотя опять же при храмах, и учат там все те же клирики). Но у королевских детей, ясное дело, имелся домашний учитель.
Только вот две недели назад он скоропостижно скончался. Король, понятное дело, выпишет нового, но пока что с детьми кому-то надо заниматься — и он выбрал придворного волшебника. Как бы в наказание за то, что проштрафился.
Хотя на самом деле, конечно, просто потому, что он тут самый образованный.
Кому еще-то? Не стражникам же, не лакеям. У казначея, епископа или королевского секретаря своих дел хватает. А Эйхгорн после окончания переписи населения ничем не занят.
— Слушаюсь, ваше величество, — без особого воодушевления сказал он. — Пойдемте, ваши высочества, попытаюсь научить вас чему-нибудь полезному…
— Ты там построже с ними, — посоветовал король. — Будут шалить — наказывай. Только розгами бить не смей — королевская кровь все-таки. Просто превращай на время в лягушек или как там у вас, волшебников, принято.
Глаза маленьких принца и принцессы испуганно расширились. Кажется, они восприняли угрозу всерьез. И Эйхгорн не был до конца уверен, насколько серьезен сам король — просто пугает или действительно не против получить пару жаб вместо детей?
Специальной классной комнаты во дворце не было. Прежний воспитатель занимался с детьми по методу перипатетиков — в саду, на свежем воздухе. Во время плохой погоды занятия просто отменяли.
Эйхгорн решил не нарушать традицию. В дальнем конце сада, где росли розовые кусты, нашлось укромное место, куда не забредали сборщики яблок. Там имелась просторная беседка, вполне годившаяся для занятий. Ее со всех сторон обвивал плющ, в центре стоял небольшой столик, а вокруг — три лавочки. Юный дофин немедленно вскарабкался на одну из них с ногами и принялся ковырять в носу.
А Эйхгорн раскрыл книгу. В качестве основного учебного пособия он взял пухлый талмуд под названием «Обучатель». Здесь по этой книжке занимаются все поголовно — и полистав ее, Эйхгорн вполне одобрил работу неизвестного автора. Довольно толковая вещь.
С поправкой на средневековое сознание, конечно.
В начале содержался букварь. Азбука, таблицы слогов, цифр и чисел, основы грамматики и арифметики. В середине задачник и книга для чтения, состоящая из отрывков Ктавы (в основном притчи) и классических литературных произведений. Довольно много стихов. А в конце — зачатки естественных наук и богословия. Впрочем, здесь эти вещи особо не разделяли — история плотно переплеталась с мифологией, биологию как будто писал Борхес, а физика считала основной движущей силой мироздания божественную волю.
У Эйхгорна не было опыта в преподавании. Пару лет назад ему предлагали место в одном университете, но он отказался. Там же придется постоянно общаться со множеством людей, в особенности студентов, а студенты по большей части идиоты. Эйхгорн не любил общаться с идиотами.
Уж лучше дети — они тоже чудовищно глупы, но их по крайней мере оправдывает незначительный возраст. Всегда остается шанс, что с годами они немного поумнеют.
Призрачный шанс, но все-таки.
— Когда у вас было крайнее занятие? — спросил Эйхгорн.
Дети недоуменно переглянулись. Зиралла наморщила лоб и спросила:
— А крайнее занятие — это что?
— Последнее, — поправился Эйхгорн. — Когда у вас было последнее занятие?
— В день Плюшевого Медведя! — радостно выдал Гектак.
Теперь уже Эйхгорн недоуменно нахмурился — он не помнил в местном календаре ничего плюшевого. Но Зиралла тут же хлопнула брата по макушке и заявила:
— Дурак! Не Плюшевого, а Бархатного! А потом мэтр Штобен заболел и… уже не выздоровел.
— Он помер, да? — дернул сестру за подол дофин.
— Ушел к Подземному Владыке, — наставительно сказала инфанта. — Мама велит так говорить.
— Про Подземного Владыку как-нибудь в другой раз, — прервал ее Эйхгорн. — Какая у вас была тема последнего занятия?
Дети снова недоуменно переглянулись.
— Что вы проходили… изучали? — терпеливо повторил Эйхгорн. — Про что вам рассказывал мэтр Штобен в последний раз?
— Про сотворение мира! — радостно заявила Зиралла.
— М-дэ?.. — слегка скис Эйхгорн. Он предпочел бы таблицу умножения. — Ну и как же его сотворили?
— Сам сотворился! — воскликнула Зиралла.
— Сам сотворился! — одновременно с ней воскликнул Гектак.
— Из Хаоса вылез!
— С кучей чудищ!
— А потом боги пришли и порядок навели!
Эйхгорн насмешливо хмыкнул. В общем и целом по учебнику, да. Здешняя космологическая модель немного похожа на древнегреческую — вначале был Хаос, потом из него зародился мир, на нем расплодились всякие гигантские монстры вроде гекатонхейров, а потом откуда-то извне явились боги и все разложили по полочкам.
— Ну, про всякую мифологию вам расскажет кто-нибудь другой и в другой раз, — сказал Эйхгорн. — А мы сегодня будем писать диктант. Берите писчие принадлежности.
Эйхгорн подготовился к уроку основательно. Сначала он хотел принести стандартные перья и чернильницы, но внезапно обнаружил, что у королевских детей имеются карандаши. Причем не привычные графитовые, а с серебряной иголкой вместо грифеля. Писали они бледновато, но вполне разборчиво.
Впрочем, к предложению написать диктант принц с принцессой отнеслись без энтузиазма. Прежний учитель не напрягал их заданиями. На уроках он либо ненавязчиво что-то бубнил, либо вообще тихо дремал, предоставляя ученикам полную свободу.
Но он хотя бы научил Зираллу и Гектака читать и писать. Уже что-то. Неизвестно, правда, насколько хорошо они это умеют, но Эйхгорн именно это и собирался выяснить.
— Берем карандаши, пишем, — распорядился он. — Скребницей чистил он коня, а сам ворчал, сердясь не в меру…
Благодаря почти фотографической памяти Эйхгорн помнил наизусть все стихи, что когда-либо прочел. Правда, прочел он их не так уж много, причем большую часть — еще в школьном возрасте.
Того же пушкинского «Гусара» он знал только до середины — именно до середины читал его вслух в четвертом классе. Потом учительница остановила его и велела продолжать Тане Пузенковой — это Эйхгорн тоже помнил.
Помнил он и то, что перестав читать, тут же принялся играть в «Жизнь» на последней странице тетрадки, совершенно не интересуясь окончанием стихотворения.
Принц с принцессой неохотно скрипели карандашами. Эйхгорн заметил, что пишут они во всю ширь страницы, как прозой, но не стал их поправлять. Все равно в переводе стихи утратили рифму и размер. Чем бы ни было загадочное явление, благодаря которому Эйхгорн овладел местным языком, поэтическими способностями оно не обладало.
— То ль дело Киев! Что за край! — с выражением читал Эйхгорн. — Валятся сами в рот галушки! Вином — хоть пару поддавай…
— Мэтр, а Киев — это где? — спросила Зиралла.
— И что такое галушки? — присоединился Гектак.
— Киев — это город, очень далеко отсюда. А галушки — это… — Эйхгорн на миг запнулся, поскольку сам не знал, — …это клецки такие.
Принц с принцессой продолжили писать, а Эйхгорн встал с лавки и заглянул им через плечи. Ему стало любопытно, как они написали встречавшееся ранее слово «турецкий» — оно явно тоже осталось непереведенным, но про него дети не спросили.
Оказалось, что Зиралла написала «как на стрелецкой перестрелке», а Гектак — «как на дурацкой перестрелке». Причем юный дофин еще и нарисовал на полях двух лучников в дурацких колпаках.
Довольно талантливо нарисовал, надо заметить.
— Ладно, достаточно, — сказал Эйхгорн, продиктовав еще две строфы. — Показывайте, что вы там написали.
— Не покажу, — почему-то заупрямилась Зиралла.
— Я тоже, — тут же собезьянничал ее братец.
Эйхгорн уставился на них снулым взглядом. Вот именно поэтому он и не любил детей. Иногда возникает ощущение, что в своих действиях они руководствуются генератором случайных чисел.
— Если я вам наколдую по конфете, покажете? — помолчав, спросил он.
— Да! — хором ответили маленькие мерзавцы.
Именно для такой ситуации Эйхгорн припас несколько леденцов. Здесь их делали из вареного сахара — обычно в форме каких-нибудь животных. Сейчас Эйхгорн просто взмахнул руками и прикинулся, что вытаскивает конфеты из ушей принца и принцессы. Фокус получился убедительным, и дети восторженно заверещали.
Пока они грызли сладости, Эйхгорн подумал, что совершил педагогическую ошибку. Нельзя было вот так сразу их подкупать — теперь они постоянно будут ожидать награды за любой пустяк.
Но сделанного назад не воротишь.
Впрочем, репутацию Эйхгорна этот простенький трюк повысил. Теперь дети стали слушаться чуть-чуть охотнее.
Чуть-чуть.
Спустя пару занятий Эйхгорн уже знал своих учеников немного лучше. Так, принцесса Зиралла оказалась весьма способной в грамматике и обладала на редкость красивым почерком. Но в свои восемь лет она уже была настоящей перфекционисткой, искренне считая себя посредственностью. Именно поэтому ужасно стеснялась своих работ, не желая никому их показывать. Эйхгорн пытался убедить девочку, что все намного лучше, чем ей кажется, но та скептически фыркала, уверенная, что тот ей льстит, потому что она королевская дочка.
В отличие от сестры, принц Гектак писал неряшливо и делал кучу ошибок, зато недурно рисовал. Делал он это все время, ухитряясь вплетать простенькие картинки даже между строчек. Учебный процесс как таковой навевал на мальчика скуку — он постоянно вертелся, отвлекался и порывался чем-нибудь кинуть в учителя. На уроке арифметики с ним было особенно трудно — сухие цифры казались ему до смерти тоскливыми, и он просто не умел решать отвлеченные примеры. Только задачи на конкретные темы, причем желательно поинтереснее.
— Значит, так, — задумчиво произнес Эйхгорн, постукивая по столу карандашиком. — Вот вам математическая задачка. Два землекопа вырыли траншею за четыре часа. А три землекопа — за пять. Ну, третий был вредитель. Требуется узнать, за какой срок эти три землекопа вырыли бы траншею, если бы за спиной у третьего стоял чекист.
— Мэтр, а кто такой чекист? — полюбопытствовала Зиралла.
— Дяденька такой с наганом.
— А что такое наган?
— Оружие такое, огнестрельное.
— А огнестрельное — это как?
— Лук с горящими стрелами, глупая, — с чувством собственного превосходства заявил Гектак.
— Примерно, — не стал вдаваться в подробности Эйхгорн. — Решаем задачу.
Гектак первым делом нарисовал иллюстрацию. Ров, рядом двух плечистых работяг с лопатами, потом третьего — ужасно похожего на тролля. Сзади — стражника с луком.
Пока он рисовал, Зиралла исписывала бумажку цифрами. Написав последнюю, она заявила:
— За шесть часов!
— Почему? — моргнул Эйхгорн.
— Ну вот же — двое роют за четыре, значит трое — за шесть!
Эйхгорн приоткрыл рот, чтобы объяснить ошибку, но потом вспомнил, что говорит с восьмилетней девочкой. Сам то Эйхгорн в этом возрасте подобные задачки уже щелкал, как орехи, но вообще-то он никогда не был типичным ребенком…
Наверное, стоит начать с чего-то попроще.
Глава 29
Прошло две недели, сбор яблок закончился, а Эйхгорн все больше тяготился своей новой ролью репетитора. Он просто не был создан для преподавания. Все чаще Эйхгорн спрашивал у короля, когда же прибудет настоящий учитель, но тот отделывался неопределенным хмыканьем и отводил взгляд.
Как раз его ситуация вполне устраивала — придворный волшебник наконец оказался пристроен к чему-то полезному, да и дети в кое-то веки занялись делом. Зачем приглашать еще кого-то? Казна не бездонная.
К тому же Эйхгорн хоть и ходил с постным лицом, справлялся вполне сносно. Он исходил из аксиомы, что дети тупые и вздорные существа, поэтому объяснять материал нужно предельно доходчиво и занимательно. С примерами из жизни, иллюстрациями и применением в быту. Идиотам неинтересна чистая наука — им интересно, как ее можно использовать.
Сегодня Эйхгорн с помощью двух лакеев и четырех пажей устроил в саду эксперимент Кавендиша. Под его руководством возле беседки установили столб с перекладиной, похожий на виселицу, и к ней подвесили двухметровое деревянное коромысло. Эйхгорн прикрепил к его концам маленькие свинцовые шары, отлитые дворцовым кузнецом, и стал раз за разом подносить к ним другие шары — в несколько раз больше и на порядки тяжелее.
Таким образом Эйхгорн надеялся вычислить гравитационную постоянную Парифата. Хотя погрешности измерения его ужасно расстраивали. Во дворце не нашлось достаточно больших помещений (использовать столовую король не позволил), а на конюшне или псарне было слишком много помех, так что пришлось делать это на открытом воздухе. Конечно, Эйхгорн дождался абсолютного штиля, да еще и сколотил вокруг установки ветрозащитный барьер, но погрешности все равно получались непростительные.
Чтобы свести их к минимуму, Эйхгорн повторил эксперимент бессчетное число раз. Долгие часы он заставлял коромысло закручиваться под воздействием гравитационных сил — едва заметно, разумеется. Угол поворота Эйхгорн определял лучом света, пущенным на прикрепленное к коромыслу зеркальце и отраженным в телескоп.
Телескоп Эйхгорну нежданно-негаданно презентовал король. Он еще несколько лет назад выписал его ковролетчиком, желая наблюдать за небесами. Однако те оказались далеко не такими интересными, как королю представлялось — он не увидел ни Дельфина, ни Медведя, ни Ястреба, ни других созвездий. Не увидел он и божественных чертогов, о которых толкуют жрецы. Ему удалось найти какую-то другую планету, но даже в телескоп та осталась всего лишь маленьким кружочком — а король-то полагал развлечься, подглядывая за ее обитателями.
Так что поигравшись немножко, его величество забросил телескоп в кладовую — а теперь вот вспомнил и отдал Эйхгорну, чтобы тот учил детей астрономии. Именно после этого Эйхгорн и замыслил эксперимент Кавендиша — без мощного увеличительного прибора измерить угол отклонения коромысла было просто невозможно. Слишком уж незначительно влияли друг на друга свинцовые шары.
Снова и снова тщательно все измеряя, Эйхгорн наконец получил усредненные данные, которые счел достаточными. А проделав все необходимые вычисления, он получил значение гравитационной постоянной — 6.8х10-11 м3·с−2·кг−1. Поскольку эксперимент проводился в крайне грубых условиях, реальное число может отличаться на две или три десятых, но вряд ли больше.
Таким образом можно считать, что гравитационная постоянная здесь такая же или почти такая же, как дома. Следовательно, если ускорение свободного падения равно земному (а по ощущениям оно именно таково), средняя плотность этой планеты вчетверо меньше земной — всего лишь 1.38 г/см3. Это означает, что ее масса равна всего лишь 9х1025 кг.
Эйхгорн поджал губы. Очень, очень сомнительно, что сверхземля такой величины может обладать столь малой массой. Более вероятно, что он чего-то не учел. Возможно, здешний воздух искривляет путь лучей намного сильнее. Возможно, в эксперимент Кавендиша вкралась грубая ошибка. Возможно… много чего возможно.
Нет, положительно необходимо перепроверить измерения иным способом. И Эйхгорн даже знал, как это сделать. Только для этого понадобится транспорт… и желательно, летательный.
К тому же Эйхгорн не мог выбросить из головы показания вормолеграфа и то исчезнувшее дерево. В этом мире наверняка есть и другие кротовины. И одна из них наверняка приведет его обратно на Землю.
Хотя если бы Эйхгорну предложили вернуться прямо сейчас, он бы отказался. Он еще ничего толком не открыл. Парибул измерил вдоль и поперек, верно, но Парибул — это всего лишь крошечное королевство где-то на задворках.
Альпинисты дома спросят — а на какие вершины ты, Сидор, там поднимался? Какие вообще на Парифате есть горы? И ответить нечего.
Спелеологи дома спросят — а в какие пещеры ты, Сидор, там залезал? Какие вообще на Парифате есть подземелья? И ответить нечего.
Дайверы дома спросят — а в какие водоемы ты, Сидор, там нырял? Какие вообще на Парифате есть моря и океаны? И ответить нечего.
Про парашютистов и парапланеристов и говорить нечего. В лицо же плюнут, руки не подадут.
Кстати о парапланеристах. У Эйхгорна появилась идея насчет транспорта. Собственно, она зародилась еще месяц назад, когда он нашел в Парибуле самородный алюминий, но теперь Эйхгорн решил претворить ее в жизнь.
Самолет. Вот что он задумал построить. Не Ту-104, разумеется, а самый простой из тех, что способны поднять человека. Сверхлегкий одноместный моноплан. Теоретически его можно сделать даже в средневековых условиях. На практике, конечно, это не проверялось… ну вот Эйхгорн и проверит.
В своих способностях он не сомневался. Если в прочих областях знания он еще мог плавать, мог чего-то не знать или не уметь, то летательные аппараты были одним из коньков Эйхгорна. Еще в подростковом возрасте он построил свой первый аэроплан — самый настоящий, действующий. Тот по-настоящему поднялся в воздух и поднял своего пилота — хомяка по кличке Покрышкин.
Правда, приземлиться самодельный самолетик так и не сумел, и бесследно исчез где-то за домами… но хомяк благополучно катапультировался. Эйхгорн потом подобрал его в соседнем дворе, хотя и успел в последнюю минуту — на бесстрашного авиатора положила глаз бродячая кошка.