Она и на самом деле пожила некоторое время у своей золовки — столько, сколько ей понадобилось, чтобы сориентироваться, как действовать дальше. Через два дня после приезда она отправилась на новый учебный аэродром корповского Женского авиационного корпуса и записалась на курсы вождения самолета и бомбометания.
Когда начнется неизбежная война, когда правительство решит, какая страна — Канада, Мексика, Россия, Куба, Япония или, может быть, Стейтен-Айленд — «угрожает ее границам», и начнет наступательные операции по защите страны, тогда лучшие летчицы этого корпуса станут офицерами вспомогательных частей армии. Старомодные «права», дарованные женщинам либералами, можно (для их же пользы) у них отобрать, но права умереть в бою у них никто не собирался отнимать.
В период обучения она писала родным успокаивающие письма — чаще всего открытки Дэвиду с просьбой слушаться бабушку.
Она жила в веселом пансионе для офицеров ММ, которые знали всЈ — а немножко и рассказывали — о частых инспекционных поездках уполномоченного Суона на самолете. Мэри было сделано немало оскорбительных предложений — свидетельство того, что она еще не утратила своего женского очарования.
Она водила машину с пятнадцати лет: в Бостоне, с его оживленным уличным движением, по равнинам Квебека, в буран по горным дорогам; ей приходилось чинить машину среди ночи; у нее был точный глаз, хорошо натренированные нервы и решительность безумца, готовящего убийство и старающегося скрыть свое безумство. После десяти часов обучения, проходившего под руководством минитмена-летчика, считавшего, что в воздухе так же удобно заниматься флиртом, как и в любом другом месте, и никак не понимавшего, почему Мэри все смеется над ним, она совершила свой первый самостоятельный вылет и великолепно посадила машину.
Инструктор сказал ей (наряду с не относящимися к делу комплиментами), что она совсем не знает страха, и добавил, что единственное, чего ей недостает для полного мастерства, — это немножко страха.
Одновременно она прилежно изучала бомбометание, эту новую отрасль культуры, усердно насаждаемую корпо.
Особенно заинтересовалась она ручной гранатой. В ней надо вытащить предохранитель, прижимая рычаг пальцами к гранате, а затем бросить. Через пять секунд после ослабления рычага граната взрывается и убивает массу народа. Такие гранаты никогда не применялись с самолета, но стоит попробовать, думала Мэри. Офицеры ММ рассказывали ей, как Суон, узнав, что толпа рабочих, выброшенных со сталелитейного завода, взбунтовалась, взялся сам командовать усмирявшими их войсками и собственноручно (это их особенно восхищало) швырнул такую гранату в толпу. Были убиты две женщины и ребенок.
Мэри отправилась в свой шестой самостоятельный полет в серое ноябрьское утро со снежными облаками. Она никогда не пускалась в разговоры с наземной командой, но в это утро она сказала, что ее восхищает возможность подняться с земли «как настоящий ангел», взмыть вверх и повиснуть там в этой неведомой сумятице облаков. Она погладила стойку своей машины, моноплана с открытой кабиной, нового и очень быстроходного военного самолета, предназначенного и для преследования и для быстрого сбрасывания бомб — быстрого убийства нескольких сот человек, идущих в строю.
Мэри знала, что на аэродроме находился в это время районный уполномоченный Эффингэм Суон, который собирался куда-то лететь на своем большом самолете с закрытой кабиной, как будто в Новую Англию.
Она легко узнала его.
Это был высокий человек с видом важного сановника и выправкой военного, в изысканно простом синем костюме и в легком летном шлеме. Вокруг него суетился десяток приближенных подхалимов — секретари телохранители, окружные уполномоченные, директора отделов просвещения, отделов труда, — у всех шляпы в руках, улыбки на лицах, униженная благодарность в душах за то, что он позволяет им существовать Он покрикивал на них, торопил. Когда он стал подниматься по ступенькам в кабину (Мэри с улыбкой поду. мала о Кэйзи Джонсе, отправляющемся на небо), на огромном мотоцикле подъехал курьер с последними телеграммами. Мэри с удивлением подумала, что там, должно быть, не меньше полусотни желтых конвертов. Суон швырнул их секретарю, который покорно полз по лесенке за ним. Дверца вице-королевской кабины закрылась за уполномоченным, его секретарем и двумя телохранителями, карманы которых отвисли под тяжестью револьверов.
Рассказывали, что в самолете Суона был письменный стол, раньше принадлежавший Гитлеру, а еще раньше Марату.
Мэри поднялась в кабину своего самолета и услышала, что механик кричит ей снизу, с восторгом показывая на набиравший разбег самолет Суона:
— Глянь-ка! Сам хозяин Суон! Вот это парень! Я слышал, он летит в Ващингтон побалакать с Шефом — подумать только! — с самим Шефом!
— А что если кто-нибудь возьмет да и выстрелит в мистера Суона и Шефа, вот будет ужас, а? Весь ход истории изменится! — прокричала Мэри вниз.
— Какое там! Видела его охрану? Да они отобьются от целого полка! Им ничего не стоит расправиться с Уолтом Троубриджем и всеми остальными коммунистами, вместе взятыми.
— Надо полагать! Разве только сам бог, если он выстрелит с небес, может попасть в мистера Суона.
— Ха, ха! Здорово сказано! Но на днях кто-то сказал, что бог, видно, спит крепким сном.
Может, ему пора проснуться! — сказала Мэри и подняла руку.
Максимальная скорость ее самолета была 285 миль в час, а золотой колесницы Суона — двести тридцать.
Она а летела теперь над ним, немного позади его самолета, казавшийся огромным, когда она смотрела на размах его крыльев с земли, теперь казался не больше белого голубя, несущегося над пестрым линолеумом земли.
Мэри вытащила из карманов своей летной куртки три ручные гранаты, которые вчера изловчилась утащить из школы. Унести более тяжелую бомбу ей не удалось. Глядя теперь на них, она впервые содрогнулась; впервые она почувствовала себя человеком, а не просто механическим приспособлением к самолету, как мотор.
«Надо спешить, пока во мне не заговорила слабая женщина», — со вздохом подумала она и спикировала на самолет Суона.
Ее появление было совершенно неожиданным. Ни смерть, ни Мэри Гринхилл не договаривались с Эффингэмом Суоном о встрече в это утро; они не вели телефонных разговоров с его раздражительными секретарями, и встреча с ними не была внесена в расписание последнего дня жизни этого великого владыки. В своих служебных кабинетах в десятке ведомств, в своем мраморном доме, в зале Совета, на трибуне во время парадов — везде его драгоценная особа надежно охранялась сталью. Такое низменное создание, как Мэри Гринхилл, нигде не смогло бы приблизиться к нему — за исключением воздуха, где император и простолюдин равно поддерживаются игрушечными крыльями и милостью божьей.
Мэри трижды пикировала на его самолет и сбрасывала гранату, но каждый раз промахивалась. Самолет Суона пошел на снижение, охрана стреляла вверх, в нее.
— А ну, хорошо же! — сказала она и спикировала прямо на светлое металлическое крыло.
В последние секунды Мэри подумала, как похоже это крыло на цинковую стиральную доску, которую она видела девочкой у предшественницы миссис Кэнди — как же это ее звали? — Мэми или что-то в этом роде.
Потом она пожалела, что в последние месяцы мало бывала с Дэвидом. Ей показалось, что самолет Суона летит навстречу ей, а не она падает на него.
Потом был страшный удар. Она как раз взяла свой парашют и поднялась, чтобы выпрыгнуть — слишком поздно! Она увидела только безумный вихрь сломанных крыльев и огромных двигателей, которые как будто швырнуло ей в лицо.
XXXIV
Что касается деятельности Джулиэна до его ареста, то главный штаб Нового подполья в Монреале, по-видимому, не считал особенно ценными его сообщения о вымогательстве и жестокостях ММ и об их планах выслеживания агитаторов НП. Однако ему удалось своевременно предупредить несколько человек, которым угрожал арест и которые успели бежать в Канаду. По должности ему пришлось несколько раз принимать участие в порке. Он так дрожал при этом, что остальные минитмены смеялись над ним; и удары, которые он наносил, отличались подозрительной легкостью.
Он поставил себе целью добиться перевода в районный штаб ММ в Ганновере и для этого в свободное время изучал машинопись и стенографию. У него был замечательный план: пойти к старому другу семьи уполномоченному Фрэнсису Тэзброу сказать ему, что он хочет своими благородными качествами возместить государству неверность отца и получить место секретаря Тэзброу! Если бы только ему удалось заглянуть в личные бумаги Тэзброу! Вот был бы лакомый кусочек для Монреаля!
Во время свиданий с Сисси они не раз обсуждали этот замечательный план. Она на целые полчаса забывала тогда об аресте отца и Бака и о возрастающей душевной тревоге Мэри, за которой ей виделось безумие В самом конце сентября ей пришлось быть свидетельницей внезапного ареста Джулиэна.
Во время свиданий с Сисси они не раз обсуждали этот замечательный план. Она на целые полчаса забывала тогда об аресте отца и Бака и о возрастающей душевной тревоге Мэри, за которой ей виделось безумие В самом конце сентября ей пришлось быть свидетельницей внезапного ареста Джулиэна.
Она наблюдала смотр войск ММ. Пусть она теоретически презирала синие мундиры ММ, о которых Уолт Троубридж не раз говорил: «Старинная эмблема героизма и борьбы за свободу кощунственно превращена Уиндрипом и его шайкой в символ жестокости, тирании и лжи», — это нисколько не мешало ей гордиться своим подтянутым, блистательным Джулиэном, официально возвышенным над его маленькой армией из десяти человек.
В тот момент, когда рота стояла вольно, окружной уполномоченный Шэд Ледью подкатил в большом автомобиле, выскочил, быстро подошел к Джулиэну, заорал: «Этот парень — изменник», — сорвал с воротника Джулиэна рулевое колесо ММ, ударил его по лицу и передал своим телохранителям, меж тем как сподвижники Джулиэна свистели, визжали и хохотали ему вслед.
Ей не разрешали навестить Джулиэна в Трианоне. Она ничего не знала о нем, кроме того, что он еще не казнен.
После гибели Мэри, которую похоронили с воинскими почестями, к ним заехал Филипп, совершавший судейский объезд штата Массачусетс. Он все только качал головой и поджимал губы.
— Честное слово, — сказал он Эмме и Сисси, — мне иногда невольно приходит в голову, что и отец и Мэри не в здравом рассудке, то есть я хочу сказать, были не в здравом рассудке. Мне очень неприятно это говорить, но в наше нелегкое время нужно смотреть правде в лицо, — я, право, иной раз готов предположить, что у нас в семье, видимо, есть какая-то склонность к безумию. Слава богу, я избежал этого несчастья — если у меня нет других достоинств, то, по крайней мере, я совершенно в своем уме! Хотя отец поэтому считает меня посредственностью. Вот у тебя этого совершенно нет, Mater. А тебе, Сесилия, нужно быть начеку (Сисси даже подскочила, не потому, что Филипп назвал ее сумасшедшей, — это она расценила бы как комплимент, — а оттого, что он назвал ее «Сесилия». Хотя в конце концов это действительно ее имя). — Мне очень неприятно говорить это тебе, Сесилия, но мне часто казалось, что у тебя есть опасная склонность к легкомыслию и эгоизму. Теперь выслушайте меня: как вы знаете, я очень занятой человек и просто не могу терять время на всякие споры и обсуждения; мне кажется, что теперь, когда Мэри уже нет, самое лучшее — я могу почти с полной уверенностью сказать, что Мерилла тоже так думает — это запереть ваш дом или, еще лучше, попытаться его сдать на то время, пока pater э-э… на то время, пока он будет отсутствовать. У меня, конечно, не такой большой дом, но в нем современные удобства, газовая плита, ванны паровое отопление и прочее, и у меня один из лучших телевизоров в Роз-лейн. Я не хочу вас обидеть, и бы там обо мне ни говорили, я всецело стою за сохранение традиций — так же как покойный бедняга Суон вам это известно, но в то же время мне кажется, что этот старый дом слишком мрачен и старомоден… я пытался убедить отца немного его модернизировать, да куда там… Как бы то ни было, я считаю, что тебе с Дэви надо немедленно переехать к нам в Вустер. Что касается тебя, Сисси, мы тебе, конечно, всегда рады но, может быть, ты предпочтешь что-нибудь более интересное, захочешь, например, вступить в Женскую бригаду помощи корпо…
— Дьявол бы его побрал с его добротой! — негодовала Сисси. Она даже не могла настроиться должным образом, чтобы как следует оскорбить его, а ей очень захотелось это сделать, когда она увидела, что он привез Дэвиду форму ММ и тот немедленно надел ее и расхаживал в ней с прегордым видом, выкрикивая по примеру мальчиков, с которыми он теперь играл: «Да здравствует Уиндрип!»
Она позвонила по телефону Лоринде Пайк и сообщила Филиппу, что поедет к Лоринде и будет помогать ей в кафе. Эмма и Дэвид уехали в Вустер; в последнюю минуту на вокзале Эмма решила прослезиться, хотя Дэвид напоминал ей о заверениях дяди Филиппа, что Вустер — это все равно что Бостон, Лондон, Голливуд и ранчо на диком Западе, вместе взятые. Сисси пока осталась в доме и стала подыскивать съемщика. Миссис Кэнди, намеревавшаяся открыть маленькую кондитерскую и не считавшая нужным посвящать Сисси в то, уплачено ли ей жалованье за последние недели, готовила ей теперь разные заморские блюда, которые во всем доме любили только Сисси и Дормэс, и они не без удовольствия обедали вместе на кухне.
Шэд решил, что пришла пора действовать.
Однажды ноябрьским вечером он бесцеремонно ввалился к ним в дом. Никогда Сисси так его не ненавидела, но никогда так и не боялась, зная, что он может отыграться на ее отце, Джулиэне, Баке и других заключенных в концлагере.
— Ну вот, твой дружок, Джулиэи, который думал, как ловко нас обошел, попался, бедняга, сам! — проворчал Шэд. — Больше он уж не будет тебе надоедать.
— Не так уж он был плох. Не будем говорить о нем… Может быть, сыграть тебе что-нибудь?
Ладно. Валяй. Я всегда любил настоящую музыку, — сказал вельможный уполномоченный, развалившись на кушетке и положив ноги в сапогах на штофное кресло. Он чувствовал себя хозяином в комнате, где когда-то выгребал золу из камина. Если он этим преследовал цель отвратить Сисси от такого противного духу корпо явления, как диктатура пролетариата, то он мог это сделать с гораздо большим успехом, чем судья Филипп Джессэп. Шэд ведь был заурядным темным представителем про-ле-та-ри-ата.
Послушав Сисси минут пять, Шэд забыл о своем намерении быть утонченным.
— Брось ты эти интеллигентские штучки! — рявкнул он. — Поди сюда и посиди со мной.
Сисси осталась сидеть у рояля. Что делать, если он попытается взять ее силой? Джулиэн уже не появится в решающий момент, чтобы спасти ее. Но она вспомнила про миссис Кэнди в кухне и улыбнулась.
— Чему это ты радуешься?
— Да… я как раз вспомнила про мистера Фока, как он блеял, когда вы его арестовали.
— Да, вот смех был. Старый хрыч мекал, как козел. (Интересно, хватит у нее сил убить его? И нужно ли его убивать? Намеревалась ли Мэри убить Суона или нет? Очень она повредит отцу и Джулиэну, если убьет Шэда? И, кстати, очень это больно, когда вешают?) Шэд зевнул.
— Слушай, Сис, как ты смотришь, чтоб нам с тобой махнуть недельки через две в Нью-Йорк? Поживем в свое удовольствие. Я сниму самый лучший номер в самом лучшем отеле, походим по театрам. Там сейчас идет «Вызываем Сталина» — говорят, штучка что надо — настоящее корповское искусство… будем пить самое настоящее шампанское. Ну а потом, если у нас все на лад, можно будет, если ты не возражаешь и пожениться.
— Шэд! Но нам же ни за что не прожить на твое жалованье. Я хочу сказать, корпо тебе мало платят, то есть не то чтобы мало, но надо бы побольше.
— Послушай, детка. Я вовсе не собираюсь всю жизнь перебиваться на несчастное жалованье окружного уполномоченного. Можешь мне поверить, скоро я стану миллионером.
И тут он ей все рассказал: рассказал всю подноготную о своих аферах, которую она так долго и тщетно пыталась выведать. Может быть, он разоткровенничался потому, что был трезв. В пьяном виде Шэд, вопреки всем правилам, становился сугубо осторожен и скрытен.
У него был план. Как и все, что придумывал Шэд Ледью, чтобы быстро разбогатеть, этот план был нелеп и трудно выполним. Сущность его планов всегда заключалась в том, чтобы самому избежать каких бы то ни было усилий и обездолить как можно больше людей. Так, еще в бытность свою работником он задумал заняться разведением собак, причем для начала В качестве окружного уполномоченного он не только, подобно всем корпо, брал взятки у лавочников, обещая им заступничество перед ММ, но и входил к ним в долю, обещая крупные заказы от ММ. Он похвастался Сисси, что у него в сейфе лежат тайные договоры с торговцами, написанные по всем правилам и скрепленные подписями.
Сисси с трудом выпроводила его в этот вечер, причем он ушел под впечатлением, что окончательная победа над ней займет не больше трех-четырех дней. После его ухода она долго рыдала от обиды и злости на плече миссис Кэнди. Та, прежде чем начать ее утешать, отложила в сторону большой мясной нож, с которым она, по-видимому, весь вечер простояла за дверью.
На следующее утро Сисси поехала в Ганновер и, глазом не моргнув, выболтала Фрэнсису Тэзброу все, что знала об интересных документах, хранившихся у Шэда в сейфе. Она никогда больше не видела Шэда Ледью. Сисси была потрясена, узнав о его убийстве.
Всякое убиийство казалось ей отвратительным. Она вообще не видела никакого героизма, а только варварскую жестокость в необходимости убивать, но она знала, что, если бы это оказалось нужным, она опять поступила бы так же.
Дом Джессэпа с большой помпой занял благороднеший римлянин, политический проходимец, экс-губернатор Айшэм Хаббард, которому надоело пробавляться мелкой спекуляцией недвижимым имуществом и угодным правом и который поэтому с удовольствием принял назначение на место Шэда Ледью.