– Прости меня, – прошептал Алекс.
Его слова не имели никакого значения. Я не понимала их смысла и вовсе не нуждалась в этом понимании. Все, что мне было нужно, было со мной и во мне. Но знакомый голос настойчиво просил меня открыть глаза и повторял:
– Смотри на него, Анна! Смотри прямо на него!
Подчиняясь, я разлепила ресницы и увидела свет.
Сначала он был маленьким тусклым огоньком, но быстро набирал силу и вскоре превратился в переливающееся сине-золотое сияние, закрыв от меня лицо мужчины.
– Смотри на него!
Я смотрела и умирала от восторга.
Это сияние было не просто красивым – завораживающим!
Как переливы цвета в языках пламени, танцующего на обугленных поленьях.
Как свивающиеся змейки струй стремительного горного ручья.
Как призрачное мерцание раскаленного воздуха над мертвыми песками пустыни.
А потом я потянулась, чтобы прикоснуться к этому чуду, и увидела свою руку. Она была темной, иссохшей, с искривленными артритом пальцами, в узлах голубых вен и коричневых пятнах!
Я хотела закричать, но от ужаса онемела и только беззвучно глотала воздух, задыхаясь и теряя сознание.
Долгим крепким поцелуем Алекс выпил мой немой крик, и я умерла.
19
Говорят, что в момент смерти человек вспоминает всю свою жизнь. Это правда!
Я падала в свои воспоминания, как в колодец.
Вся моя жизнь стояла в нем, точно темная вода, и я тонула в ней, погружаясь все глубже, уходя на дно, куда слой за слоем легли мои воспоминания. Сквозь них, через дни и годы, я падала, падала, падала… И белые камни колодезных стен рябили, точно клеточки быстро перелистываемой школьной тетрадки.
Все, что имело для меня ценность, все, что хранилось в памяти, промелькнуло перед глазами в обратной последовательности и исчезло. Я опустилась на самое дно колодца и… провалилась еще ниже!
Пленка продолжала крутиться назад.
Розовый свет забрезжил в темноте, покраснел, разлился широко и снова собрался в тугой клубок.
Алое солнце, теряя цвет и уменьшаясь в размере, поднялось над морем и бесследно растаяло в слепящей голубизне.
Небо, море, далекий берег – все было лазурным, но и красное на картинке осталось. Алой была моя шелковая блузка, красным в черный горошек – платок, которым я завязала волосы, чтобы их не растрепал морской ветер. Он дул мне в лицо, вынуждая щуриться. Из-за этого у меня были смешные узкие глаза. Их чертовски хотелось поцеловать!
Я смотрела на себя со стороны – чужими глазами. Смотрела и видела, что одна бровь у меня выгнута чуточку круче другой, а глаза разного цвета – один просто светло-карий, а другой светло-карий в крапинку. Что из-за родинки в углу рта улыбка немного несимметрична. Что брызги воды слегка размазали тушь на ресницах, а нос обгорел на солнце и уже блестит. Что на блузке расстегнулась пуговка, открыв кружевную кромку бюстгальтера. Что сережка в ухе качается – вот-вот упадет. Что платок не защитил волосы от ветра, и длинные пряди развернулись и растянулись, как линии нотного стана.
Я смотрела – и с трудом узнавала себя в смешной, растрепанной, милой, соблазнительной женщине. Тысячу раз я смотрелась в зеркало и еще в юности досконально изучила все недостатки своей внешности. Сотни раз, уже повзрослев, я внушала себе, что глупо и вредно смотреть на себя гораздо более критично, чем на других, и повышала свою самооценку, старательно выискивая дефекты внешности у красоток с журнальных обложек. Со временем я научилась любить себя такой, какая есть.
Но любоваться собой я так и не научилась! И такой взгляд на меня – влюбленный, растроганный – был мне внове.
Теперь я видела себя со стороны – глазами мужчины. Я понимала, что вижу редкое создание, настоящее чудо. Я твердо знала, что женщина, которой восхищаюсь, украшает собой этот мир и не должна оставить его раньше времени. Я произнесла это вслух, и она нахмурилась, потому что за шумом волн и двигателя катера не расслышала моих слов…
Что же он сказал мне – «лети»? «Плыви»?
«Живи».
В ту ночь, когда погас его последний закат, в ту незабываемую ночь в старой крепости на самом краю Залива Ангелов Даниэль велел мне жить, и я не могла его ослушаться.
Черная вода забурлила, кубики кирпичей на стенах колодца растушевались – я вынырнула!
Да, вынырнула, но осталась слепой, глухой и по-прежнему не могла дышать. Что-то давило на меня! Я еще рванулась и сбросила с себя тяжесть. С хрипом втянула воздух, услышала нарастающий звон в ушах – и на долгом облегченном выдохе снова потеряла сознание.
Руке было больно. Ладонь пекло, словно я держала в кулаке горячую, только что из костра, картофелину. Боль привела меня в чувство. Я открыла глаза, поднесла к ним руку, разжала кулак и едва не ослепла вновь.
На шнурке, опутавшем мои тонкие розовые пальцы, раскачивалось маленькое сине-золотое солнце совершенно нехарактерной для светила формы: продолговатое, с заостренными концами, похожее на игрушечное веретено.
Фонарь закатился в угол, луч его уперся в стену, и она образовала более светлый фон для неподвижной темной фигуры. Я не стала разглядывать. Стараясь не смотреть по сторонам, собрала все свои вещи в охапку, спустилась по лестнице и вышла из дома.
Вода в ручье была очень холодной, но я без единого звука погрузилась в глубокую заводь у навеки застопоренного мельничного колеса.
Мне не было холодно и не было страшно. Вода только казалась темной, а на самом деле была прозрачной, как стекло. Погрузившись в нее с головой, я ясно видела над собой радужные хрустальные звезды. Они шевелились, как живые.
«Все поймешь – и звезды, и закат»…
Лунный камень Алекса не остыл даже после купанья в холодной воде. Связав оборванные тесемки, я повесила кулон себе на шею и чувствовала его неослабевающий жар. Он согревал меня, и я не мерзла, сидя обнаженной на большом валуне. Одеваться не хотелось. Было очень приятно видеть свое тело молодым и красивым.
Обсохнув, я оделась, позвонила Маркусу и ровным голосом без эмоций попросила его как можно скорее явиться на старую мельницу в дальней части курортного парка. Агент Хинкс, спасибо ему, не стал задавать мне лишних вопросов и не допустил к трубке Павла. Тот, я слышала, шумел вядом с Мариком, возмущаясь моим беответственным поведением.
Они оба прибыли минут через сорок. Я все так же сидела на камне, уже полностью одетая, только с мокрыми волосами. Павел с разбегу обнял меня, прижал мою голову к своей груди, и я промочила его рубашку. Обнаружив это, он решил, что я плачу, и даже рассердился, убедившись, что глаза у меня совершенно сухие:
– Твое спокойствие меня удивляет! – сам-то он изрядно переживал.
– Меня тоже, – призналась я.
Маркус, не мешая нам, сам одел мертвого старика, вынес его из дома и уложил на хвойной подстилке под елью. Он все сделал один, даже не попросив нас с Павлом о помощи. Воистину, подготовка сотрудников агентства «Пулитц и Партнер» была разносторонней и основательной.
Я подошла поближе, опустилась на колени рядом с телом и наконец посмотрела на мертвого Алекса.
Ему не следовало бежать от старости. Он был красив. Узкое лицо, изрезанное глубокими морщинами, тонкий прямой нос, острый сухой подбородок и высокий лоб – величественный старец, внушающий трепет. Даже улыбка, застывшая на мраморно-белом лице, отличалась от пугающего своей бессмысленностью блаженно-счастливого оскала покойниц с фотографий «Пулитц и Партнер Р». Улыбка Алекса была спокойной и мудрой.
– Ты ведь простил меня, правда? – я искательно заглянула в его глаза – Марик забыл их закрыть.
В неподвижных, черных, как застывающая в проруби вода, глазах древнего старца отразились и погасли звезды. Я подняла голову и увидела облако – оно было более светлым, чем небо, и уплывало за зубчатый от еловых верхушек край поросшего лесом хребта. Легкое, бесплотное, оно не боялось пораниться, ничего не желало и ни в чем не нуждалось. И не могло вернуться туда, откуда прилетело.
Я смотрела на него, не отрывая глаз. Вот облако напоролось на острый клык скалы, развалилось надвое, медленно обтекло разорвавший его выступ и за ним вновь слилось в одно целое.
И только тогда я заплакала.
Мы оставили Алекса под деревом у дорожки, чтобы его поскорее нашли. Прятать тело было незачем. Не было сомнений, что причиной смерти почтенного старца сочтут его весьма преклонный возраст.
– Он в гораздо лучшем положении, чем его жертвы! – заметил Павел. – Мертв, но не опозорен!
Я обернулась. Тело Алекса, накрытое темным плащом, в ночи было почти неразличимо, но уже утром его найдут какие-нибудь юные спортсмены – бегуны или велосипедисты, молодые люди с крепкими нервами.
– До свиданья.
Я произнесла это очень тихо, но Павел услышал и заспорил:
– Не «до свиданья», а «прощай»! Вы больше не встретитесь, потому что он отправился в ад.
– А мне куда, по-твоему? – я криво усмехнулась.
Я произнесла это очень тихо, но Павел услышал и заспорил:
– Не «до свиданья», а «прощай»! Вы больше не встретитесь, потому что он отправился в ад.
– А мне куда, по-твоему? – я криво усмехнулась.
Это был риторический вопрос, но Павел на него ответил – и очень серьезно:
– У меня есть предложения по поводу твоего дальнейшего жизненного пути, и мы об этом обязательно поговорим.
– Только не это! – уловив плохо замаскированный намек на предстоящее выяснение отношений, вышел из продолжительной комы мой внутренний голос.
– Не сейчас, ладно? – попросила я.
В четвертом часу утра мы постучали в дверь коттеджа, где караулила тревожно спящую Рози спокойная, как айсберг, ночная сиделка. Она невозмутимо открыла нам дверь, невозмутимо выслушала сообщение о том, что ее дежурство окончено, невозмутимо приняла и пересчитала деньги и невозмутимо удалилась, отказавшись от предложения мужчин организовать ей сопровождение по ночным улицам.
Не теряя времени, я прошла в спальню к Рози. Она спала и, наверное, видела тревожный сон: ее веки и губы дрожали. Руки, выпростанные из-под одеяла, тоже подергивались.
Я склонилась над спящей. Потихоньку, чтобы не побеспокоить ее, расстегнула замочек серебряной цепочки и сняла ее с морщинистой шеи вместе с кулоном из лунного камня.
– Что ты делаешь? – шепотом спросил меня Павел.
– Подержи-ка, – вместо ответа я передала ему кулон Рози и сняла со своей шеи камень Алексея.
– Это что – рыба?
Я обернулась. Павел рассматривал кулон. Золотисто-серый, продолговатый, с заостренными концами, он и впрямь походил на рыбку! А дырочка для шнурка напоминала круглый глаз.
– Вероятно, ты прав – это рыба! – согласилась я, удивляясь, почему я не заметила этого раньше. – Вернее, две рыбы!
Я показала Павлу кулон Алекса, и он кивнул:
– Ну, ясно!
– Что тебе ясно?
– Две рыбы – это зодиакальный знак. Созвездие Рыб!
– И что? – я живо заинтересовалась.
В этом что-то было.
– Ты не понимаешь?
– Нет. Объясни!
Трудно было бы найти более неподходящее место и время для лекции, но мне было очень интересно, а Павел, как всякий нормальный мужчина, не мог упустить случай покрасоваться перед любимой. Я жаждала объяснений – и он объяснил.
Каждый год Солнце проходит весь Зодиак и возвращается к точке, с которой начало свой путь, – к весеннему равноденствию! И всякий раз светило пересекает экватор немного позади того места в зодиакальном знаке, которое оно пересекло год назад. Теряя около одного градуса каждые семьдесят два года, Солнце постепенно перемещается вдоль всего созвездия и так проходит весь Зодиакальный округ. За 25 920 лет, составляющих великий солнечный год, каждое из двенадцати созвездий занимает положение весеннего равноденствия приблизительно 2160 лет, а затем уступает место предыдущему знаку. Это возвратное движение называется прецессией равноденствия.
– И что? – хмурясь от усилия понять, повторила я.
– А то, что древние всегда делали символом Солнца фигуру и природу созвездия, через которое оно проходит во время весеннего равноденствия! – несколько нетерпеливо, потому что я оказалась туповатой ученицей, объяснил Павел. – И в последние две тысячи лет Солнце пересекало экватор в созвездии Рыб! За 2160 лет до этого весеннее равноденствие было в созвездии Овна, а еще раньше – в созвездии Тельца. Ясно?
– Все ясно, – я посмотрела на медальон. – Нет, не все, конечно: не понимаю, откуда взялись эти каменные рыбы? Зато теперь ясно, что этой вещице не больше двух тысяч лет, и не позднее, чем через двести годков, ее срок годности закончится.
– О чем ты? Объясни! – теперь уже нахмурился Павел.
– Не могу, – я покачала головой. – Да ты и не поверишь словам. Я лучше покажу. Смотри!
Аккуратно, чтобы не потянуть жиденькие седые пряди, я через голову надела на Рози кулон Алекса. Соприкоснувшись с человеческим телом, он разгорелся еще ярче.
Свет разбудил спящую. Рози вздохнула, открыла глаза, моргнула и уставилась на камень, как загипнотизированная.
– Смотри на нее! – шепнула я Павлу.
Мы стояли у изголовья постели больной, как два темных ангела, но она нас не замечала.
– Смотри на него! – она как будто услышала и немного переиначила мои слова. – Смотри на него, Рози! Смотри прямо на него!
Я вспомнила, что уже слышала от нее эти слова – совсем недавно, в термах, и тогда они тоже были обращены к талисману. Видимо, для Рози это был не первый сеанс общения с лунным камнем.
Немолодая больная женщина не отрывала взгляда от кулона, а он менялся – и Рози тоже! По мере того, как уменьшалась яркость свечения, светлело и разглаживалось старческое лицо. Одна за другой исчезали уродливые морщины, подтянулись щеки и подбородок, исчезли мешки и круги под глазами. Волосы потемнели и стали заметно гуще!
Я вспомнила, как Рози сокрушенно причитала при виде длинноволосого брюнета Марика: «Мои косы, мои черные косы!» Теперь ее шевелюра была ничуть не хуже.
– Смотри на него! – как заведенная, повторяла Рози уже совсем другим – глубоким и сильным – голосом.
Сине-золотая «рыбка» тускнела, умирая. Словно выжимая из нее последние капли жизни, Рози крепче стиснула кулон, и сильные, гибкие, молодые пальцы сломали хрупкий камень.
– Ах!
Я оглянулась: взволнованно, как нервная барышня, вскрикнул и даже схватился за сердце агент Маркус Хинкс.
– Где я? – с недоумением посмотрев на упавшие на одеяло бесцветные обломки камня, спросила красивая темноволосая девушка.
– Кто я? – я совершенно машинально подсказала ей следующую анекдотическую реплику.
– Ты-то? – Павел не понял, взглянул на меня, вздохнул и развел руками. – Хотел бы я знать, кто ты, дорогая!
– Я тоже очень хочу знать. И обязательно узнаю, – успокаивающе улыбнувшись юной Рози, ответила я и забрала у Павла целенький лунный камень на серебряной цепочке.
– Конечно, почему нет, время на самопознание у тебя есть, – поддакнул мой внутренний голос. – Лет двести, как минимум!
20
Рассвет в Бад-Вильдбаде не был классическим – розовым. Пока утреннее солнце переваливало через горный хребет, чтобы заглянуть в долину и прогнать из нее тень, оно перестало быть розовощеким, как диатезный младенец. Новый день в благословенной шварцвальдской глуши был решен в актуальных серо-золотых тонах: рассветное небо цветом напоминало тусклый лунный камень. Он же лабрадор, адуляр, селенит и джандараканд.
– И что теперь? – спросил меня Павел.
Мы с ним стояли на крылечке черного хода, безразлично рассматривая задний двор, где не было ничего более интересного, чем реликтовые хвощи в половину человеческого роста.
– Уточни вопрос, – я вздохнула.
Было ясно, что выяснения отношений не избежать, придется рвать не только связь, но и душу. А так не хотелось!
– Что ты будешь делать теперь?
– А ты? – я покосилась на мужчину, с которым хотела поскорее расстаться.
Не уловив моего настроения, Павел воодушевился:
– Я собираюсь развестись!
– Зачем?
Он посмотрел на меня удивленно и обиженно:
– Странный вопрос! Обычно спрашивают – почему?
– Я знаю, почему. Ты скажи мне – зачем?
– А ты не знаешь? Даже не догадываешься?
Беседа зашла в тупик. Ненавижу решающие разговоры!
В отношениях между двумя людьми ничего невозможно решить раз и навсегда. Пока мы живы, стабильности нет и в принципе не может быть. На каждое сегодняшнее «прощай» придется два завтрашних «здравствуй», и наоборот – клятвы, со всей искренностью и святой верой произнесенные сию минуту, будут с легкостью нарушены в не столь отдаленном будущем. Все, что я могу сказать мужчине, который мне близок и дорог, это «спасибо». За то, что было, и за то, что есть. А о том, что будет, лучше не говорить и даже не думать.
Но объяснять это человеку, который влюблен, бессмысленно и вредно – я и сама такая же, когда влюблена!
– Прости, я сейчас очень плохо соображаю, – я показательно зевнула в ладошку. – Мне нужно отдохнуть. Смертельно хочу спать!
Это было дипломатичное предложение оставить опасную тему, и Павлу хватило ума и такта его принять:
– Конечно, извини. Я провожу тебя домой.
– Марик проводит, – я улыбнулась и поцеловала Павла в щеку. – Нам с ним надо побеседовать об агентурных делах. А ты побудешь с Рози, ладно? Угостишь ее завтраком.
– Хорошо, – Павел смотрел на меня пристально и без намека на улыбку.
– Ты ни в чем не виновата! – благородно вступился за меня внутренний голос.
Я только покривила губы – это с какой стороны посмотреть! Как поется в известной песне, несовпадение – вечная драма. Я переживала ее много раз, но так и не уяснила, можно ли кого-то винить. И до сих пор не знаю, что больнее: отпускать любимого человека, который хочет уйти, или самой уходить от любящего?
Зная, что поступаю правильно, я все-таки злилась на себя за безжалостное знание.