У Ле Фена сразу объявилась масса новых друзей. Он быстро превратился в важного функционера: сочинял плакаты для демонстраций. Газеты охотно брали у него карикатуры. Появились и деньги, небольшие, но собственные, заработанные настоящим трудом! Наконец-то он стал кому-то необходим! Вскоре Париж показался Яниву тесным. Настоящая европейская политика делалась в Брюсселе, и он переехал туда. Теперь на вопрос о профессии Ле Фен отвечал гордым: лоббист. В самом деле, лоббировать антиизраильские интересы оказалось приятным и, главное, почетным занятием. Брюссель был полон бюрократами, кабинетами и жирными зарплатами. Ненависть к фашиствующим еврейским оккупантам, сопряженная со знанием иврита и израильских общественных кодов, открывала перед молодым человеком любые двери, в том числе и главную: он постепенно становился своим, родным в неприветливой доселе, но такой желанной Европе!
«Нет, отец, — думал он, стоя по вечерам со стаканчиком виски перед окном своего брюссельского апартамента. — Я не вернусь, не проиграю. Им не сломить нас, папа. Мы принадлежим большому и красивому миру, а не занюханному клочку пустыни. Я не дам им затянуть нас в эту трясину. Я отплачу им и за себя, и за тебя!»
Оп-хлоп-бульк!
Через пару лет Янив уже считался одним из главных связующих звеньев между европейскими организациями и их единомышленниками внутри Израиля. В родные пенаты наезжал важной птицей, привозя с собой европейский лоск, европейский взгляд на вещи, европейские инструкции и, главное, европейские деньги. Так что он нисколько не удивился, когда один из его новых тель-авивских приятелей обратился к нему с обычной просьбой составить протекцию на предмет финансирования израильско-палестинской борьбы за мир. В конце концов, разве не в этом и заключалась его профессия? Самому себе Янив оставлял небольшой посреднический процент: идеология идеологией, но бесплатно работать — себя не уважать.
Ну где же этот… как его?.. он покосился на картонку — Ури Файман? Самолет приземлился двадцать минут назад, так что тель-авивский коллега по борьбе за мир должен был уже выйти. Наверное, набрал с собой уйму чемоданов и теперь ждет багажа. Янив вздохнул и безнадежно покрутил головой: ох уж эти провинциалы… Сзади раздалось деликатное покашливание:
— Господин Ле Фен?
Янив обернулся. Перед ним стоял здоровенный тип лет тридцати, двухметрового роста и мощного телосложения. На его гладко выбритом лице сияла приветливая улыбка.
— Ури? — удивленно спросил Янив. Обычно он легко отличал своих бывших соотечественников, но в его нынешнем госте ничто не выдавало израильтянина. — Файман?
Гость слегка поклонился.
— К вашим услугам, — сказал он на иврите. — Давно мечтал с вами познакомиться. Наслышан, наслышан…
Янив поморщился: — Дорогой Ури, я предпочел бы общаться на французском или на английском. Мы все же находимся в Европе, не правда ли? Тут не принято говорить на языках неведомых племен.
Обычно это предложение встречало понятное замешательство провинциалов, что позволяло Яниву сразу продемонстрировать, кто тут главный. Впоследствии, на этапе торговли за посреднический процент, преимущество в знании языка оказывалось просто бесценным. Улыбка гостя стала еще шире.
— Нет проблем… — он легко перешел на французский. — Вы табличку-то уберите, господин Ле Фен. А то я чувствую себя, как на выставке…
* * *По дороге из аэропорта Янив убедился, что первое впечатление оказалось правильным: парень определенно обладал настоящим цивилизованным стилем. В отличие от обычных коллег он не пытался сэкономить сотню-другую евро на гостинице. «Метрополь» считался одним из лучших брюссельских отелей.
— Ненавижу новые отели, — снисходительно заметил гость в ответ на уважительный взгляд Янива. — Они, знаете ли, безлики и оскорбляют вкус. С годами учишься ценить индивидуальность, бижу.
Последнее слово показалось Яниву неизвестным, хотя и смутно знакомым. Загадочный Ури Файман явно знал французский, как минимум, не хуже него.
— Да-да, — кивнул Янив. — И расположен прекрасно. Станция метро вплотную…
Файман брезгливо оттопырил губу: — Я предпочитаю такси, господин Ле Фен…
Янив прикусил язык. Где они только такого типа откопали?
В гостиничном номере с видом на площадь Берл достал из чемодана плоскую бутылку «Мартеля».
— За знакомство, господин Ле Фен! Вы не возражаете, если мы перейдем сразу к делу?
Господин Ле Фен не возражал. Инициатива прочно и безвозвратно находилась в руках его нового знакомого. «На этот раз о больших комиссионных мечтать не приходится…» — уныло подумал Янив.
Берл подошел к окну и отодвинул тяжелую портьеру светло-кирпичного оттенка, в тон общему интерьеру. Площадь Брукер была полна туристов и сувенирных лотков. Погода стояла серая, пасмурная, накрапывал дождь. Берл вспомнил яркие цвета Дааба и невольно вздохнул.
— Другой мир, не правда ли? — самодовольно заметил Янив, устраиваясь в кресле с бокалом в руке. — Сердце объединенной Европы. Стержень современной цивилизации. Не очень-то это похоже на ваши родные виды…
— Итак, — начал Берл, бесцеремонно перебивая его. — Наша проблема заключается в следующем. До самого последнего времени организация международной солидарности с палестинцами, интересы которой я имею честь представлять, финансировалась, в основном, за счет пожертвований, собираемых в Северной Америке. Но, как вы, возможно, слышали, в прошлом году Соединенные Штаты и Канада наложили арест на многие дружественные нам фонды под предлогом борьбы с терроризмом.
Янив кивнул. Еще бы не слышал! После этих событий его доходы существенно возросли: теперь основные денежные потоки волей-неволей должны были проходить через Европу.
— Абсолютно антидемократическая мера, — сказал он. — Даже если часть этих средств идет на оружие, то в этом нет ничего преступного, наоборот, одна только справедливость. Отчего американский Конгресс может вооружать Израиль на деньги налогоплательщиков, а мусульмане не могут пожертвовать часть своих личных доходов ради блага палестинских братьев?
— Увы, — усмехнулся Берл. — К сожалению, не все понимают ситуацию так же четко, как мы с вами. Так или иначе, наша организация вынуждена была обратиться за помощью к Европе. Для нас это относительно новое поле… что, возможно, объясняет возникшие проблемы. Спонсор нашелся относительно быстро, одна беда — он не может платить деньгами.
— Не может деньгами? — удивился Янив. — А чем же он тогда платит?
— Золотом. Золотыми слитками довоенной давности. А точнее, 1938 года.
Берл замолчал, вглядываясь в лицо своего собеседника. Но на физиономии господина Ле Фена можно было прочитать только искреннее удивление.
— Золото… Никогда о таком не слышал… — пробормотал он. — Век живи, век учись.
Берл разочарованно вздохнул.
— К несчастью, — сказал он. — Наши поставщики признают только наличные. В дополнение ко всем бедам, неожиданно заболел и умер наш единственный связанный с европейским спонсором курьер. Таким образом, мы оказались в трудном положении, с бесполезными кусками металла на руках и без надежного посредника. Последнее, конечно, восстановимо, но требует времени. А времени нет. В Газе нужна взрывчатка.
Янив задумчиво покрутил коньяк в бокале.
— Я только не очень понимаю, какой помощи вы хотите от меня?
Берл нетерпеливо фыркнул: — А что тут понимать, господин Ле Фен? Нам немедленно нужны наличные. Я бы разделил задачу на два этапа: ближайший и перспективный. На ближайшем уровне необходимо срочно обменять имеющееся у нас золото на деньги. В перспективе мы хотели бы наладить прямой контакт источника наличных с нашим спонсором. Нам вообще ни к чему видеть эти слитки. Зачем? Лишние звенья только перегружают цепь.
— А почему вы обратились именно ко мне? — спросил Янив. — Продать золото можно повсюду.
— Знаете, молодой человек, — саркастически заметил Берл. — Спокойная европейская жизнь добавила вам не только лоска, но и тормозной жидкости. Вы как-то медленно соображаете. Повторяю: лишние звенья перегружают цепь. А уж когда она становится неоднородной, то вообще беда.
Ле Фен молчал, обдумывая услышанное. Израильтянин был, без сомнения, прав. Серьезные люди не связываются со случайными спекулянтами.
— Ну что ж, — сказал он наконец. — Я, конечно, могу попробовать, но успех не гарантирую. За два года работы в Брюсселе мне впервые пришлось столкнуться с такой странной формой помощи. Большей частью деньги идут абсолютно легально, через решения соответствующих комиссий. Обычные банковские переводы. Иногда, правда, помогают секретно, посредством спецслужб, наличными… но это редкость. А золото… не знаю, не знаю… возможно, это объясняется именно срочностью дела после перекрытия американских каналов?
— Знаете, молодой человек, — саркастически заметил Берл. — Спокойная европейская жизнь добавила вам не только лоска, но и тормозной жидкости. Вы как-то медленно соображаете. Повторяю: лишние звенья перегружают цепь. А уж когда она становится неоднородной, то вообще беда.
Ле Фен молчал, обдумывая услышанное. Израильтянин был, без сомнения, прав. Серьезные люди не связываются со случайными спекулянтами.
— Ну что ж, — сказал он наконец. — Я, конечно, могу попробовать, но успех не гарантирую. За два года работы в Брюсселе мне впервые пришлось столкнуться с такой странной формой помощи. Большей частью деньги идут абсолютно легально, через решения соответствующих комиссий. Обычные банковские переводы. Иногда, правда, помогают секретно, посредством спецслужб, наличными… но это редкость. А золото… не знаю, не знаю… возможно, это объясняется именно срочностью дела после перекрытия американских каналов?
Берл пожал плечами: — Вам лучше знать. Так поможете?
— О какой сумме идет речь?
— Немедленно — немного. Всего два миллиона долларов. Десять брусков. В перспективе, конечно, намного больше… — Берл прошелся по комнате и остановился перед Янивом, покачиваясь с пятки на носок. — Обратите внимание, господин Ле Фен, нам особенно важно установить прямую связь между вашими покровителями и нашим спонсором.
— Хорошо, — кивнул Янив. — Для этого мне понадобятся координаты спонсора.
— Да что с вами такое? — удивленно протянул Берл. — Я же, кажется, ясно сказал: связь со спонсором временно потеряна. Восстановить ее можно, но зачем? Мы обратились к вам, прежде всего, потому, что в Брюсселе наверняка известно, кто именно может жертвовать на палестинское дело золотые слитки тридцать восьмого года. Осталось только связать между собой ваших чиновников и моего жертвователя.
Ле Фен развел руками: — Но, по крайней мере, взглянуть на слитки вы мне позволите?
— Вот фотография, — Берл достал из кармана листок бумаги. — Только не спрашивайте, что это там за клеймо — не знаю. Вы специалист, вам и карты в руки. Кстати, сколько вы берете комиссионных?
— Немного, — осторожно проговорил Янив. — Два процента по результату.
— Сделаете срочно — получите втрое больше. Еще коньяку?..
— Нет, господин Файман, спасибо… — Ле Фен поднялся с кресла. Узкоплечий и малорослый, в круглых очочках, он казался сам себе ребенком рядом с мощной фигурой тель-авивского гостя. — Я немедленно возьмусь за дело. Ждите моего звонка.
* * *Коридоры гигантского здания Европейского Совета гудели от бесчисленного множества людей, от тяжеловесной начальственной поступи солидных боссов, от шустрой мелкочиновной побежки, от робкого шарканья просителей. Это было гнездо бюрократии, ее квинтэссенция, ее полное и окончательное торжество над законами здравого смысла и элементарной целесообразности. Как бы в насмешку, здание носило имя Жюста Липса, философа-неостоика, полагавшего именно принцип разумности непререкаемой основой правильного человеческого поведения. Бедняга, он и предположить не мог чудовищных размеров, до которых доберется бюрократическая раковая опухоль всего лишь за какие-то четыре столетия…
Чем они тут занимаются, все эти клерки и секретарши? — дивился Берл, поспешая за Янивом Ле Феном, наподобие того, как океанский лайнер следует за лоцманским катерком, ловко маневрирующим в тесном пространстве порта. — Их же тут тысячи, десятки тысяч… и все куда-то спешат, суетятся, Господи Боже, куда, зачем?
Его проводник явно чувствовал себя родным в этом муравейнике; на ходу он успевал обмениваться со встречными муравьями кивками, рукопожатиями, сердечными объятиями и поцелуями. Наконец Ле Фен остановился перед одной из дверей, одернул пиджак и предупреждающе кивнул Берлу. Они вошли и оказались в небольшой приемной с несколькими стульями и столом, заваленным грудой бумаг и канцелярских папок. Кроме них в приемной не было никого.
— Ури, Ури… — отчего-то шепотом сказал Янив. — Не стойте, садитесь, садитесь…
Как будто передразнивая его, зашуршала, открываясь, дверь во внутреннее помещение. Вышла секретарша неопределенного возраста и тут же принялась клацать на компьютере, не обращая на посетителей ни малейшего внимания.
— Гм… — кашлянул было Берл, но Янив в неподдельном ужасе замахал на него руками: «Молчите, молчите!..»
Поздно! Секретарша резко перестала клацать, и подняла на них ледяной взор. Рука ее зависла над клавиатурой, как карающая длань судьбы.
«Мурена… — подумал Берл. — Вылитая мурена. Только без насморка».
— Нет-нет, госпожа Марта… — пролепетал Янив у него под боком. — Все в порядке, мы подождем…
Мурена величественно кивнула, так и не раскрыв зубастого рта. Клацанье возобновилось. Ле Фен перевел дыхание и потянулся к берлову уху.
— Вы с ума сошли, — прошипел он. — Вы знаете, какого труда мне стоило попасть в этот кабинет? Сидите и молчите, ради Бога.
Они прождали около получаса. Наконец на секретаршином столе что-то звякнуло, и селектор прошелестел бархатным мужским голосом: «Марта, пожалуйста». Секретарша встала, открыла дверь в кабинет и сделала приглашающий жест. За все время она не произнесла ни слова. «Как и положено рыбе», — подумал Берл, входя в кабинет вслед за Янивом.
Навстречу им уже шел благообразный пожилой человек, протягивая ладонь для рукопожатия и сердечно улыбаясь. Его подчеркнутое дружелюбие представляло собой разительный контраст с муреньим клацаньем секретарши. Берл осторожно пожал теплую вялую ладошку.
— Проходите, присаживайтесь… — хозяин округлыми жестами направлял их в угол кабинета, к журнальному столику и креслам. На столике стояли бутылки с напитками и фрукты. Чиновник опустился в кресло и потер руки с подчеркнутым энтузиазмом.
— Будем знакомиться? — его обращенная к Берлу улыбка сияла благорасположением. — С Янивом мы уже давние друзья, а вот вы, господин Файман, — человек новый. Меня зовут Райт. Райт Липс. Помощник заместителя начальника отдела секретариата по культурным связям при Европейской комиссии.
Он выговорил свой длиннющий титул на одном дыхании и приостановился, гордый этим нешуточным достижением.
— Липс? — Берл улыбнулся зеркальным отражением хозяйской улыбки. — Вы уж не потомок ли того самого…
— …Жюста, именем которого названо это здание? — подхватил Липс. — Вполне возможно, дорогой мой господин Файман, вполне возможно. Европа, знаете ли, старый континент, с собственной традицией. Многие проекты, которыми мы заняты сейчас, начинались еще нашими предками. Взять хоть нынешнее объединение. Разве Карл Великий не был одержим той же мечтой? А Наполеон?
Он просто лучился превосходным настроением.
«Что ж ты остановился на Наполеоне? — подумал Берл. — Продолжай уже дальше: Гитлер…»
— Я очень ценю вашу готовность уделить нам немного времени, господин Липс, — сказал он вслух. — Как я уже объяснил нашему общему знакомому, моя организация работала прежде исключительно по американским каналам. Мы просто отчаянно нуждаемся в новых европейских друзьях.
Липс часто-часто закивал: — Конечно, конечно! Буду счастлив помочь. Мы уже успели обсудить ваше дело с господином Ле Феном по телефону. Как я понимаю, на этом этапе вам требуется скорее обмен, чем прямое финансирование, а это намного проще по очевидным причинам.
— Именно так, Райт, — вступил Янив. — Естественно, обмен, как и всякая сделка, предполагает оплату посреднических услуг. Речь идет о постоянном канале. Господин Файман особо заинтересован в том, чтобы вы установили непосредственный контакт с его спонсором.
— Нет проблем, — Липс довольно потер руки. — Нельзя ли взглянуть на ээ-э… образец?
Ле Фен достал фотографию слитка.
— А!.. — воскликнул хозяин, едва бросив взгляд на листок. — Как же, как же… прямиком из подвалов Юнион-Банка! У вас солидный спонсор, господин Файман.
— Можете звать меня просто Ури, — любезно сказал Берл. — Я уже чувствую, как наше знакомство перерастает в крепкую дружбу.
— Прекрасно. Считайте, что мы договорились. Я сегодня же позвоню в Цюрих господину… ээ-э…
Липс с веселой улыбкой уставился на Берла. Он тянул это свое «ээ-э-э…», длинное, как коридоры в здании имени его однофамильца; гладко выбритое лицо морщинилось доброжелательной гримасой, рот был растянут до ушей, и только глаза принадлежали какой-то другой опере. Глаза смотрели цепко и холодно, регистрируя мельчайшие подробности берловой мимики. В такие моменты Берл обычно использовал оригинальную технику собственного изобретения: он представлял себя одуванчиком на залитом солнцем полуденном поле. Вот и сейчас под хищным липсовским взглядом поканчивался желтенький одуванчик, милый и непроницаемый в своей абсолютной невинности.