В комнате было прохладно и сухо. Он припомнил, что в старом сельском доме, где довелось жить в детстве, тоже было такое помещение. В нем семья хранила урожай овощей и зерновых посевов — для них данные условия были в самый раз. Правда, утром и вечером отцу приходилось открывать дверь и проветривать комнату…
Уснул Сайнак часа в четыре. А около шести дверь снова шумно распахнулась.
Утром пленников покормили. Во время завтрака лейтенант снял с плеча бинт и прикопал его в земляном полу. То же самое приказал сделать и Такалю. Кем бы ни был тот таинственный человек, подкинувший таблетки с бинтом, но подставлять его Сайнаку не хотелось.
Затем его опять поволокли на допрос.
После вчерашней «обработки» он едва стоял на ногах — кровоподтеки на лице и шее, боль в плечах, спине и грудной клетке, саднившая рана на затылке. Тем не менее, до заднего двора он доковылял сам.
На ковре, как и прежде, сидели знакомые мужчины. Перед ними стояли блюда с фруктами и свежими лепешками, бутылка вина, лежали пачки сигарет, зажигалки и мобильные телефоны.
— Ну что, лейтенант, — подмигнул один из них, — сегодня говорить будешь или приказать, чтобы тебе сразу сломали ребра?
— Пусть сразу ломают, — тихо сказал Сайнак.
Тот, которого рядовые боевики называли Ахмадом, нахмурил брови.
— Тебе могут не только сломать ребра. Я ведь могу приказать казнить тебя.
— На все воля Аллаха, — тяжело выдохнув, посмотрел вверх лейтенант.
— Это верно. Но, прежде чем отправиться к нему на суд, ответь на один вопрос: тебе известно, когда планируется наступление ваших войск на Ракку?
— Нет.
— Ты не знаешь этого или не хочешь отвечать?
— Не знаю. Я всего лишь лейтенант, командир взвода. Такие чины не участвуют в принятии стратегических решений. Это, во-первых. А во-вторых, даже если бы я знал дату, то от меня ты бы ее не услышал.
Сверкнув злобным взглядом, Ахмад кивнул помощникам, и те, взмахнув палками, приступили к экзекуции…
До камеры лейтенант дойти не смог — его отволокли туда под руки два боевика. До самого вечера он лежал на прохладном полу и время от времени впадал в беспамятство.
И снова сознание уносило Фарида в далекое детство — в глухой проулок, где он вступался за слабого товарища. И снова толпа крепких парней нападала на него со всех сторон, нанося болезненные удары по лицу, груди, животу…
Очнулся лейтенант оттого, что кто-то поливал на его голову холодную воду. Открыв глаза, он в слабом свете электрического фонаря увидел склонившегося над ним боевика. Того самого, что прошлым вечером незаметно передал лекарство.
Вчера он едва разглядел его лицо, обрамленное ровной черной бородкой. Сейчас увидел вблизи и подивился правильности черт. Высокий лоб, густые темные брови, прямой нос, тонкие губы. И проницательный взгляд карих глаз.
— Ты кто? — прошептал разбитыми губами Сайнак.
— Не важно, — шепотом ответил тот. — Мое имя — Вадид, но его лучше никогда не произносить. Я — ваш друг, и этого достаточно.
Приподняв голову, офицер посмотрел по сторонам. В камере кроме, него, двух товарищей и этого странного мужчины больше никого. Дверь была слегка приоткрыта, и в общем «предбаннике» слышалась чья-то речь.
— Я принес вам ужин, — сказал мужчина. — У меня есть ровно полторы минуты.
Сайнак кое-как принял сидячее положение, прислонив спину к каменной стене.
— Где мы находимся? — спросил он.
— В Джадине. В штабе известного полевого командира Ахмада Хамани.
— Доводилось слышать о таком. Джадин — это город недалеко от турецкой границы?
— Да.
— Ты поможешь нам бежать?
— Нет. Это сделать невозможно — вас слишком хорошо охраняют, а я один.
— Тогда зачем ты помогаешь, если нас все равно казнят?
— Возможно, так и будет, — сказал мужчина, разламывая лепешку и подавая пленным по куску. — Но я сообщил о вас командованию сирийских вооруженных сил.
— У тебя есть с ним связь? — удивился лейтенант.
— Есть. И, надеюсь, они что-нибудь придумают.
— Хорошо бы поскорее им придумать, а то завтра я могу не выдержать пыток и отправлюсь на небо к Аллаху.
— Нужно продержаться, лейтенант. И прошу: обо мне ни слова.
— Само собой. Спасибо…
Кивнув, мужчина покинул подвал, оставив для пленников уже ставший привычным ужин: кувшин с водой, кукурузную лепешку и тарелку с финиками…
Вадид Садри был давно завербован сирийской разведкой и служил рядовым боевиком в крупной банде под началом полевого командира Ахмада Хамани. Проживал он в Джадине, в собственном доме на улице Азиза. Был давно женат, имел двух сыновей и поначалу работал обыкновенным пекарем, обеспечивая хлебом и лепешками два ближайших квартала. Убеждений боевиков из ИГИЛ категорически не разделял и хотел пойти добровольцем в сирийскую армию, но в последний момент попал в поле зрения разведки. Ее сотрудники переубедили его и предложили помогать правительству другим путем. Так он и оказался в банде Хамани в роли тайного агента.
Разговаривая с пленным лейтенантом, Вадид сказал многое, но умолчал о главном — о казни, которую полевой командир назначил на послезавтра. Убедившись, что никакой полезной информации из лейтенанта и его заместителя не выбить, Хамани решил устроить очередную показательную казнь с записью на видео.
В своем сообщении агент сирийской разведки передал и координаты дома, где содержатся пленники, и примерный состав охраны, и дату, на которую полевой командир назначил казнь.
Теперь оставалось только надеяться и ждать…
Глава девятая
Сирия, российская авиабаза Хмеймим — селение Таиф — город Джадин Наше время
— Ну, с моей-то семьей все понятно. А ты, касатик наш, когда женишься? — ласково посмотрел на молодого товарища прапорщик.
— Ты спрашиваешь об этом в сорок девятый раз, — проворчал Женька. — Пробовал уже. Не понравилось.
— Это когда ж успел?
— С год назад. Разве не рассказывал?
— Не припомню.
Поерзав в кресле, старлей устроился поудобнее.
— Жил я себе преспокойно бобылем, горя не знал. Без проблем знакомился с клевыми телками, ходил в крутые кабаки, отмечал с вами «святую пятницу»… — начал он. — И вдруг так мне наскучила подобная жизнь, что завел я с горя себе в пару интересного зверька. Вначале было интересно и даже прикольно. Пахнет зверек необычно и вкусно. Смешные вещички раскладывает по углам моей квартиры, кучу странных баночек в сортире по полкам выставляет. Но самое главное — каждую ночь открывает доступ к вожделенной «норке». Ни напрягаться не надо, ни в клуб вести. Все, вроде, нормально: жизнь наладилась, стабильность поперла. Проходит неделя, вторая… И начинаю потихоньку прозревать. Раньше я кем был?
— Кем? — не понял Грид.
— Гордым зверем! — с выражением произнес Суров. — Жрал мясо, когда захочется. Систематически топтал залетных курочек без обязательств и условий. Без проблем бухал, с кем и где вздумается. И в одном и том же месте находил свои носки. Потом я взял и добровольно от всего этого отказался. А что получил взамен?
— Что?
— Мясо мне, оказывается, есть вредно. Вместо него надо грызть семечки злаков и жевать непонятную траву. Да и то не каждый день, потому как зверек бывает страшно занят и не успевает ничего приготовить. Друзья у меня «тупое быдло» — «Дом-2» и упырей из «Камеди-клаб» не смотрят, а безголосых дур, выдавливающих из себя на сцене фальшивые ноты, не слушают. «Святые пятницы» притупляют наши возвышенные чувства друг к другу. Носки на полу — это вообще преступление против нравственности. Но стирать их зверек маленькими ручонками не может, поэтому закидывает в стиралку, откуда они бесследно исчезают.
— Знакомо, — рассмеялся Валера.
— Позже выясняется, что готовка с уборкой тоже в обязанности зверька не входят. И, наконец, приготовься услышать главное.
— Готов.
— «Норка»! За все эти лишения меня допускают к «норке», которую зверек берег для меня аж с самого рождения! Вот так, Валера, я чуть было не поставил штамп в паспорт. Дебил… Начитался в детстве сказок про горящую избу, про коня, про детей «напоит-накормит», про опрятного и обласканного мужа… Нет уж! Не для такого «счастья» меня мама вырастила.
— Тебе просто не повезло с человеком, — заключил прапорщик. И посоветовал: — В следующий раз не торопись звать бабу под общую крышу. Присмотрись хорошенько, к ней в гости напросись — погляди, как живет. Да и с родителями пообщаться не помешает. Дети, за редким исключением, — копия своих родителей. Ежели те нормальные, работящие люди, то и она не подведет.
— Я подумаю, — буркнул Суров. — Но в ближайшие год-два экспериментировать точно не стану…
На исходе первого часа перелета Грид с Суровым исчерпали запас жизненных историй и примолкли. Удалось прикорнуть под мерный гул турбин и Андрееву. Но ненадолго.
На исходе первого часа перелета Грид с Суровым исчерпали запас жизненных историй и примолкли. Удалось прикорнуть под мерный гул турбин и Андрееву. Но ненадолго.
— Командир, компанию поддержишь? — толкнул его в плечо прапорщик, когда во сне привиделась последняя любовь по имени Маша.
— Что? — с трудом разомкнул он веки.
— Коньячку, говорю, не желаешь? — потряс тот в воздухе плоской фляжкой. — Отменный коньячок — целую «штуку» отвалил за бутыль.
Отказываться было неприлично. И главное — бесполезно.
— Наливай, — вздохнул капитан.
Развернувшись в кресле лицом к друзьям, он принял наполненную походную рюмку, подцепил одноразовой пластиковой вилкой пласт ветчины и произнес традиционный первый тост:
— За удачу!
— За удачу, — вторили товарищи.
Все три снайпера одновременно опрокинули в себя коньяк и, крякнув, закусили…
В Министерстве обороны Российской Федерации имелось несколько подобных небольших самолетов бизнес-класса. Чаще всего на них летали генералы и большие чиновники, реже их предоставляли для оперативной переброски небольших спецгрупп из России в горячие точки планеты.
Внутри был комфортабельный салон с десятью-пятнадцатью посадочными местами, включая удобный диванчик, две телевизионные панели, туалет, душ и кухню. Кроме этого, данные самолеты отличались хорошим освещением, кондиционированием и качественной шумоизоляцией салона. Экипаж состоял из трех человек: командира, второго пилота и стюардессы. Правда, толку от последней было немного. Или же снайперы, не являясь VIP-персонами, не заслуживали ее внимания. На коротких перелетах девушка в строгой форменной одежде предлагала прохладительные напитки или кофе, в длительных — скудную и слегка разогретую провизию в виде куриной ножки с ложкой гарнира и сладких булочек на десерт. Поэтому ребята из группы Андреева перед каждым подобным путешествием предпочитали затариваться самостоятельно, в том числе и алкоголем. Экипаж на употребление горячительных напитков смотрел сквозь пальцы. Не разрешалось на борту только курить — с этим было строго.
— Да, коньячок знатный, — оценил Евгений.
— Согласен, — кивнул капитан, возвращая пустую рюмку.
— Еще по одной?
— Давайте, лететь долго…
Приняв на грудь вторую порцию коньяка и закусив сырокопченой колбаской, Павел все же решил вздремнуть. Но… меж закадычных товарищей опять потекла беседа «за жизнь». Так происходило всегда после принятия ста пятидесяти граммов расслабляющей жидкости. А иногда затяжные беседы происходили и без «допинга».
— …Не люблю фотографии. Дома их много, но смотрю их крайне редко, — глядя в матовый потолок самолетного салона, рассуждал Валера.
— Почему? — удивлялся Женька.
— Понимаешь, любой снимок — всего лишь одно мгновение из жизни человека. Твоей, моей или кого-то еще — не важно. Мгновение. Меньше секунды. И это мгновение больше никогда не повторится. Оно ушло навсегда. Умерло. Смотришь на такой снимок и понимаешь: запечатленный человек уже постарел, а то и вовсе покинул бренный мир, облака на небе давно растаяли, цветы завяли, а деревья выросли. В общем, сплошное расстройство от этих фотографий.
— Валера, — хихикнул Суров, — кто-то из умных людей сказал: «Чтобы стать философом, надо совсем немного — либо мало зарабатывать, либо неудачно жениться».
— Балбес он, а не умный. Женился я очень даже удачно, а зарабатываю — дай бог каждому…
Уголки губ Андреева дрогнули. Задушевные беседы его подчиненных порой раздражали, но чаще забавляли. Иной раз они спорили и даже ссорились. Тем не менее, дружили давно и крепко.
Прапорщик Грид был необидчивым, уравновешенным и обстоятельным человеком с широкой доброй душой. За все эти качества в управлении его уважали, и даже высокое начальство называло исключительно по имени-отчеству.
Старший лейтенант Суров был помоложе. За неимением большого жизненного опыта, совершал ошибки, куролесил, но к мнению своего возрастного товарища всегда прислушивался. Голова у него работала хорошо, а уж языком он чесал — будь здоров. Переговорить мог любого воспитателя или депутата. Ну и в силу молодости здорового организма каждые полгода менял знакомых девчонок.
Повозившись в кресле, Павел сделал вывод о том, что спать ему все-таки не хочется — на рыбалке хорошо отдохнули и выспались на неделю вперед. А потому он сидел с закрытыми глазами и размышлял о предстоящей работе в Сирии.
«Пленников сирийская разведка, конечно, отыщет — агентура у нее развита хорошо. Скорее всего, окажется, что держат их в небольшом селении под приличной охраной. Стало быть, незаметно подойти к такому селению крупному формированию в виде батальона или усиленной роты — не получится. Атака с воздуха также исключена — толку от нее не будет. Остается одно, — вздохнул капитан, — высадка моей группы на безопасном расстоянии, скрытный марш-бросок до селения и… точечная работа по целям для дальнейших действий парней из спецназа».
Небольшой самолет следовал на российскую авиабазу Хмеймим с одной промежуточной посадкой для дозаправки на военном аэродроме Ростовской области.
Приземлились на этом аэродроме в районе обеда.
Во время заправки снайперы покинули борт, отошли на положенное расстояние и спокойно выкурили по парочке сигарет. Затем снова поднялись по трапу и заняли свои места. Экипаж запустил двигатели, самолет вырулил на ВПП, взлетел и, набрав эшелон, продолжил полет.
Появившаяся в салоне стюардесса без привычной улыбки поинтересовалась:
— Ну что, мальчики, кушать хотите?
— Это смотря что предложишь, красавица, — пробасил Грид.
— Сегодня куриные котлеты с картофелем фри. А на десерт — кофе и вкусный кекс.
— Раз вкусный, то не откажемся, — ответил за всех капитан.
Девушка исчезла в служебном отсеке и вскоре принесла три прямоугольных подноса с тарелочками и чашками.
— Приятного аппетита, — пожелала она, покидая салон.
— И тебе не хворать, — буркнул прапорщик, принюхиваясь к поданной пище.
Котлеты оказались вполне съедобными, а кексы свежими. И парни с удовольствием перекусили, запив обед сносным кофе.
— Вот теперь можно и поспать, — объявил Грид, когда стюардесса забрала подносы и опустевшую посуду.
Максимально откинув назад спинки кресел, друзья примолкли.
Пытался заснуть и Павел, но опять не получалось — вместо сна в голову лезли воспоминания…
Его родители родились и выросли в областном городе на великой русской реке. Отец работал ведущим конструктором в бюро большого оборонного завода. Человеком он был разносторонне образованным, веселым, с прекрасным чувством юмора, в любой компании всегда становился душой и заводилой. Мама служила актрисой в театре драмы и одновременно преподавала на театральном факультете консерватории. Она была очень талантлива: прекрасно пела, танцевала, обладала невероятной пластичностью и феноменальной памятью. В неполные тридцать пять получила звание «заслуженной артистки».
Жила семья в хорошей квартире старого, но крепкого и красивого дома сталинской постройки. Дом отгораживал от тихой улицы уютный двор с фонтаном, деревьями, цветочными клумбами и скамейками. Мама с папой ладили, сына любили и вообще строили жизнь мудро и правильно. Вечерами в будни собирались за столом, ужинали и обсуждали прошедший день, в выходные всем семейством отправлялись за город или гуляли по набережной.
Но все хорошее рано или поздно кончается. Завершилась идиллия и в семье Андреевых.
Мама умерла неожиданно и скоропостижно, немного не дожив до сорока пяти. Павел тогда был курсантом и, получив скорбную телеграмму, тут же примчался на похороны.
Смерть мамы пришлась на те годы, когда об уходе артистов не трубили с экранов телевизоров, когда журналисты-стервятники еще не научились превращать похороны известных людей в шоу, пытаясь забраться с камерой чуть ли не под крышку гроба. Поэтому попрощаться с актрисой в театр пришли лишь те, кто ее знал и любил.
Павел понимал, что его родители не вечны, но не был готов так рано потерять маму и, стоя у гроба, едва сдерживал слезы. А на его отца вообще было страшно смотреть — он осунулся, лицо почернело, руки дрожали…
После похорон Павел вернулся в училище. Отец продолжал работать на заводе, но начал прикладываться к рюмке, перестал за собой следить. Наведываясь домой в очередной отпуск, молодой человек обнаруживал в квартире ужасающий бардак, горы нестираного белья и немытой посуды.
Психологический кризис у отца миновал лишь спустя пять лет, однако прежним весельчаком и оптимистом он уже не стал. Пить продолжал, но в меньших количествах. Должность главного конструктора завода получить он так и не успел — произошедшие перемены в стране постепенно развалили гигантское предприятие, выгнав на улицу тысячи людей. Специалистом он был отменным, потому без работы не остался — устроился инженером в компанию, производящую газовое оборудование.