Я выбрала ему плакаты, как и множество других вещей, в которых, наверное, рылась Джесс: кассеты, книги, бутсы, компьютерные игры и видеокассеты. А еще дневники и красивые записные книжки. (Записные книжки! Господи Иисусе! Я еще могу поставить ему кассету в надежде, что он слышит музыку, но что писать в записной книжке? У меня самой-то ее нет.) Яркие ручки, фотоаппарат и плеер. Куча часов. Там целая непрожитая жизнь подростка.
Это началось много лет назад, когда я решила как-то украсить его комнату. Ему уже было восемь, а комната у него была как у совсем маленького ребенка — занавески с клоунами, обои со смешными кроликами — все то, что я выбирала еще до его рождения, когда еще не знала, каким он родится. Комната пришла в совершенно негодное состояние, но я ничего не делала — я и так много думала о том, чего с ним не происходит, о том, как он не взрослеет. Чем мне было заменять кроликов? Ему было восемь, так что паровозики, ракеты и, возможно, даже футболисты вполне ему подходили, но он, конечно, не знал, что такое паровозики и ракеты и зачем они нужны. Но опять же и про кроликов он тоже ничего не знал. И про клоунов тоже. И что мне оставалось делать? Куда ни глянь — везде притворство. Единственным возможным честным поступком было выкрасить стены в белый и купить однотонные занавески. Но таким образом я бы сказала и ему, и себе, и всем остальным, что признаю его овощем, не пытаясь скрыть правду. Но где тогда грань? Значит ли такой выбор, что я не смогу купить ему футболку с надписью или картинкой, потому что он не умеет читать и не различает картинки? Кто знает, различает ли он цвета, осознает ли различия между предметами? А о разговорах, улыбках и поцелуях в лоб тогда и речи быть не может. Получается, я только и делаю, что притворяюсь. А раз так, то почему бы не подойти к этому делу серьезно?
В итоге я остановилась на занавесках с паровозиками, а на абажуре красовался какой-то персонаж из «Звездных войн». Вскоре после этого я начала время от времени покупать комиксы — просто из желания понять, что может читать мальчик его возраста, что может его интересовать. А еще мы смотрели телевизор, и я узнавала что-то про музыкантов, которые могли бы ему понравиться, и про передачи, которые он мог бы смотреть. Как я уже говорила, осознавать, что ничего не происходит и не меняется, — это чуть ли не самое страшное, а притворство на самом деле ничего не меняет. Но так легче. Если не притворяться, то что тогда? К тому же, размышляя обо всем этом, я думала о Мэтти совершенно по-особенному. Наверное, что-то похожее происходит с создателями новых персонажей сериалов. Они, наверное, думают так: «Что ж, и что любит наш персонаж? Какую музыку слушает, с кем дружит, за какую футбольную команду болеет?» Я сделала то же самое — я придумала себе сына. Он болеет за «Арсенал», любит рыбалку, хотя у него пока нет удочки. Ему нравится поп-музыка, но не та, где на сцене прыгают полуголые люди и много ругаются. Пусть очень редко, но меня спрашивают, что Мэтти хочет на Рождество, и я отвечаю, а люди, как и положено, удивляются. Многие дальние родственники никогда его не видели и даже желания не изъявляли. Они знают только, что с ним не все в порядке. Но они не хотят знать больше, так что от них не услышишь: «Ой, а он правда умеет ловить рыбу?» Или как мой дядя Майкл: «Ой, а он правда может нырнуть под воду и посмотреть там на часы?» Они рады, что их избавили от необходимости принимать самостоятельные решения. В итоге Мэтти захватил всю квартиру. Сами знаете, как с детьми получается — их вещи повсюду.
— Совершенно не важно, знаю ли я, кто это, или нет, — сказала я. — Это вещи Мэтти.
— О, так он заядлый болельщик…
— Просто сделай, что велено. Верни все на место, — оборвал ее Мартин. — Либо верни на место, либо выметайся отсюда. Сколько можно вести себя как последняя сука?
Когда-нибудь, подумалось мне, я научусь сама так говорить.
Мартин
О плакатах Мэтти в тот вечер больше не вспоминали. Нам, конечно, было интересно, но из-за Джесс мы с Джей-Джеем не могли удовлетворить наше любопытство: Джесс все так устроила, что можно было быть либо за нее, либо против нее, а в этом случае, как и во многих других, мы были против нее, а это значило, мы должны были обходить эту тему молчанием. Но, будучи вынужденными обходить молчанием эту тему, мы разозлились и во всех остальных случаях промолчать уже не могли.
— Ты ведь терпеть не можешь своего отца? — спросил я ее.
— Конечно не могу. Он ничтожество.
— Но ведь ты живешь с ним?
— И что?
— Как ты это терпишь? — удивился Джей-Джей.
— У меня нет денег, чтобы съехать. К тому же там есть домработница, кабельное, выделенный интернет и еще куча всего.
— Ах, как прекрасно быть юной идеалисткой с принципами, — воскликнул я. — Глобализации — нет! Домработницам — да! Так получается?
— Замечательно, два придурка будут учить меня жизни. Но есть еще кое-что. Это связано с Джен. Они беспокоятся.
Да, точно. Джен. Это тут же охладило наш с Джей-Джеем пыл. Если посмотреть на наш разговор в ином свете, получалось, что двое людей — один из которых отсидел в тюрьме за секс с несовершеннолетней, а другой, не желая тратить время, все усложнять и терять лицо, придумал себе заболевание, от которого он якобы умирает, — подняли на смех девочку, которая не хочет уходить от своих скорбящих родителей. Я решил обдумать все это спустя какое-то время, когда смогу иначе взглянуть на ситуацию.
— Мы очень сочувствуем тебе, — сказала Морин.
— Ну, это же не вчера случилось.
— Мы все равно сочувствуем, — устало отозвался Джей-Джей.
Моральное превосходство Джесс выражалось для нее лишь в одном — она могла измываться над всеми сколько угодно, пока опять всех не достанет.
— Да я уже свыклась.
— Правда? — спросил я.
— Да, в каком-то смысле.
— Наверное, странно свыкнуться с таким.
— Немного.
— Разве ты не думаешь о сестре все время? — спросил ее Джей-Джей.
— А мы не можем поговорить о том, о чем мы собирались поговорить?
— А о чем мы собирались поговорить?
— О том, что нам теперь делать. О газетных статьях и вообще.
— А нам обязательно что-то делать?
— Думаю, да, — ответил за нее Джей-Джей.
— Да они все равно о нас скоро забудут, — сказал я. — Просто сейчас самое начало года, и ни хрена — прости, Морин, — не происходит.
— А что, если мы не хотим, чтобы о нас забывали? — заметила Джесс.
— А на кой черт нам нужно, чтобы о нас продолжали писать? — удивился я.
— Бабок можно срубить. Да вообще, будет чем заняться.
— А чем ты собираешься заниматься?
— Не знаю. Просто… У меня такое ощущение, что мы другие. Что мы понравимся людям, мы будем им интересны.
— Ты сумасшедшая.
— Да. Точно. Именно поэтому я и буду им интересна. Если надо, я и подыграть могу.
— Уверен, это ни к чему, — сказал я от имени нас троих и, конечно, от имени всей Британии. — Тебе и без того поверят.
Джесс мило улыбнулась неожиданному комплименту.
— Спасибо, Мартин. Ты ведь тоже будешь интересен, люди захотят узнать, как ты изгадил себе всю жизнь, переспав с той девицей. И ты, Джей-Джей, расскажешь людям про пиццы и все остальное. А Морин могла бы рассказать, насколько паршиво жить, воспитывая такого ребенка, как Мэтти. Понимаете, мы станем супергероями, как Люди Икс или еще кто-нибудь. У каждого из нас есть сверхвозможности.
— Ага, — усмехнулся Джей-Джей. — Это точно. У меня вот есть сверхвозможность разносить пиццу. А у Морин есть сверхвозможность растить сына-инвалида.
— Ну ладно. Не самое удачное слово. Но вы же понимаете. У нас есть нечто.
— Конечно. «Нечто». Le mot juste — как всегда, в точку.
Джесс было нахмурилась, но она была слишком увлечена своей мыслью, чтобы воздать мне по заслугам за знание выражения на иностранном языке.
— Мы могли бы сказать, что не решили еще, будем ли мы кончать с собой, — им такое нравится.
— А если мы еще и продадим права телевидению… Может, они сделают из этого реалити-шоу. Тех, кто не нравится, можно будет просто скидывать с крыши, — предложил Джей-Джей.
Джесс явно сомневалась.
— Насчет этого не знаю, — сказала она. — Мартин, ты же знаешь, как там все устроено, в газетах. Разве мы не можем на этом подзаработать?
— А тебе не приходило в голову, что с меня хватит газетных статей.
— Слушай, да ты все время думаешь только о себе, — обиделась Джесс. — Может, мы на этом сможем заработать несколько сотен.
— Ну ладно, — сказал Джей-Джей. — Но о чем будет рассказ? Ни о чем ведь. Мы поднялись туда, мы спустились оттуда, и все. В этом нет ничего особенного.
— Об этом я уже думала. А если мы что-то там увидели? — предложила Джесс.
— Например? Что мы должны были там увидеть?
— Об этом я уже думала. А если мы что-то там увидели? — предложила Джесс.
— Например? Что мы должны были там увидеть?
— Как насчет ангела?
— Ангела, — спокойно повторил Джей-Джей.
— Ага.
— Я ангела не видела, — сказала Морин. — А когда ты успела ангела увидеть?
— Никто не видел никакого ангела, — разъяснил я. — Джесс предлагает нам рассказать о выдуманном ангеле, чтобы получить материальную выгоду.
— Это ужасно! — возмутилась Морин, не только потому лишь, что ничего другого от нее и не ждали.
— Ну, нам не придется прямо выдумывать, — попыталась оправдаться Джесс.
— Правда? А как тогда понимать заявление, что мы видели ангела?
— Как там это у вас называется? В стихах?
— Что, прости?
— Ну, в стихах. И в романах. Иногда говорят, «что-то как что-то», а иногда говорят, «что-то — это то-то». Ну типа моя любовь как долбаная роза или что-нибудь там еще.
— Сравнение и метафора.
— Вот, точно. Их же Шекспир придумал? На то он и гений.
— Нет, не он.
— А кто?
— Не важно.
— А почему тогда Шекспир гений? Что он такого сделал?
— В другой раз объясню.
— Ладно, не важно. А как называется, когда говоришь, что «что-то — это то-то». Ну, когда говоришь кому-нибудь: «Ты — хрен моржовый», хотя он не пенис моржа. Ну, в общем, это и так очевидно.
Морин была готова разрыдаться.
— Ради бога, Джесс, выбирай выражения, — попросил я.
— Прости-прости. Я не знала, что ограничения распространяются и на разговоры о грамматике.
— Распространяются.
— Ладно. Прости, Морин. Как если сказать кому-нибудь: «Ты — свинья», хотя он не свинья.
— Это метафора.
— Точно. И ангела мы видели не в прямом смысле этого слова. Мы его увидели в метафорическом смысле.
— Мы увидели метафорического ангела, — повторил для себя Джей-Джей.
В его безразличном голосе явно слышалось сомнение.
— Да, именно. В смысле, что-то остановило нас. Что-то спасло наши жизни. Почему бы и не ангел?
— Потому что там не было ангела.
— Ладно, мы не видели. Но ведь вы можете все что угодно назвать ангелом. По крайней мере, любую женщину. Меня и даже Морин.
— Любая девушка может быть ангелом, — снова меланхолично заметил Джей-Джей.
— Да. Ангелы. Девушки.
— Ты когда-нибудь слыхала об архангеле Гаврииле, например?
— Нет.
— А он — ангел.
— Ну?
Не знаю отчего, но я вдруг вышел из себя:
— Что за бред ты несешь? Ты послушай себя, Джесс!
— А сейчас-то я что такого сказала?
— Ангела мы не видели ни в каком смысле этого слова. И так уж получилось, увидеть что-то метафорически — это не значит увидеть своими глазами. А именно это, как я понимаю, ты предлагаешь сказать. И это не попытка что-то приукрасить. Ты ж бред собачий несешь. Прости, Морин. Честно говоря, я бы посоветовал оставить эти фантазии при себе. И не стал бы никому рассказывать про ангела. Даже если к тебе придут из общенациональных газет.
— А что, если мы попадем на телевидение и у нас будет шанс донести наш призыв до всех?
Мы непонимающе уставились на нее.
— А что у нас за призыв?
— Ну, это уж нам решать. Или как?
И как с таким человеком можно было разговаривать? Никто из нас троих на этот вопрос ответа не нашел, довольствовавшись насмешками и сарказмом, а вечер закончился негласным соглашением троих из нас: нам не было особенно приятно внимание прессы, и пусть лучше ее интерес к нашему психическому здоровью сойдет на нет. А позже, спустя пару часов после моего возвращения домой, позвонил Тео и спросил, почему я не рассказал ему, что видел ангела.
Джесс
Они были недовольны. Особенно Мартин: он так взъелся! Позвонил мне домой, но я знала, что все будет в порядке, — трубку взял папа, а Мартин никогда ничего ему не рассказывал. Если бы он хоть что-то рассказал папе, все бы пропало. Мы должны были держаться друг друга; пока мы были вместе, мы могли говорить, что видели все что угодно. Ну слишком уж удачная была мысль. Они это понимали, поэтому я и была так уверена, что они все же переменят свое мнение — а так и произошло, в некотором смысле. Для меня это было первым настоящим испытанием нашего сообщества. У всех был очень простой выбор: либо они на моей стороне, либо нет. И, честно говоря, если бы они решили, что нет, мне бы вряд ли было с ними по пути. Такое решение очень много сказало бы о них, и причем только плохое.
Да, я поступила не очень красиво. Сначала я спросила у Джей-Джея имя приходившей к нему утром журналистки, и он назвал мне не только ее имя, но вдобавок и название газеты, в которой она работает. Он думал, я просто поддерживаю разговор, но я уже прикинула, что мне эта информация может в определенный момент пригодиться. Придя домой, я позвонила в редакцию. Сказала, что буду говорить только с ней, а когда назвала свое имя, мне тут же дали номер ее мобильного.
Ее звали Линда. Она была вполне дружелюбна. Я боялась, что ей все это может показаться несколько странным, но ей действительно было интересно, и она меня все время ободряла. Если у нее и были профессиональные недостатки, то они сводились к тому, что она слишком уж часто меня ободряла. Слишком доверчивая. Обычно от хорошего журналиста ждешь другого: и откуда мне знать, что вы не врете? Но я могла ей рассказать что угодно, и она все равно записала бы мои слова. Если между нами, то профессионализма ей все же немного не хватало.
Она все время спрашивала: и как выглядел этот ангел, Джесс? Она часто называла меня Джесс, желая показать, какие мы с ней друзья.
Я задумалась. Глупо было бы говорить, что он — я решила, пусть будет «он», как Гавриил, — был похож на ангела из церкви, с крыльями и все такое. Это, подумала я, не то.
Необычно, ответила я. Линда спросила: что, без крыльев и нимба, Джесс? И рассмеялась, как будто говоря: только последний дурак скажет, что видел ангела с крыльями и нимбом. Теперь я знала, что приняла правильное решение. Я тоже рассмеялась и объяснила: нет, он выглядел вполне современно. А она такая: правда?
(У меня всегда так получается, когда я рассказываю о своих разговорах с кем-то. Я всегда так говорю: мол, а она такая, и я в общем, а я ему, и все в этом духе. Но если разговор длинный, то тяжело воспринимается, правда? А я ей, а она мне, а я ей, а она мне. Так что теперь я буду делать, как в пьесах, ладно? Я с кавычками всякими не особенно дружу, но помню, как пишут в пьесах — мы их в школе читали.)
Я: Да. На нем была современная одежда. У него был такой вид, будто он музыкант какой-нибудь.
ЛИНДА: Какой музыкант? Например?
Я: Не знаю. Например, из «Радиохэд» или какой-нибудь другой похожей группы.
ЛИНДА: Почему именно «Радиохэд»?
(Достаточно было слово сказать, как она тут же задавала вопрос. Я вспомнила «Радиохэд» только потому, что они ни на кого особенно не похожи. Обычные такие ребята, разве нет?)
Я: Не знаю. Или из «Блёр». Или… Как звали того актера? Он еще снимался в одном фильме. Он играл не того, который не смог жениться на Дженнифер Лопес, а другого — они еще «Оскара» получили, — который хорошо знал математику, хотя был простым уборщиком… Светленький такой. Мэтт.
ЛИНДА: Ангел был похож на Мэтта Дэймона?
Я: Да, пожалуй. Немного.
ЛИНДА: Итак. Симпатичный ангел, похожий на Мэтта Дэймона.
Я: Не прямо как Мэтт Дэймон. Но, в общем, да.
ЛИНДА: А когда этот ангел появился?
Я: Когда?
ЛИНДА: Да, когда. В смысле, далеко ли было до… до того момента, как вы бы прыгнули?
Я: Ой, совсем близко. Он появился в последний момент.
ЛИНДА: Потрясающе! То есть вы стояли на краю? Все вместе?
Я: Ага. Мы решили прыгать вместе. За компанию, что ли. В тот момент мы прощались друг с другом. Уже готовы были спрыгнуть на «раз, два, три», как услышали этот голос позади нас.
ЛИНДА: Вы, наверное, перепугались до смерти.
Я: Это точно.
ЛИНДА: Удивительно, что вы не свалились с крыши.
Я: Ага.
ЛИНДА: Тогда вы обернулись…
Я: Да, мы обернулись, и он сказал…
ЛИНДА: Прости, а во что он был одет?
Я: Ну, такой… Такой свободный костюм, что ли. Свободный белый костюм. Модный такой. Выглядел недешево.
ЛИНДА: Дизайнерский костюм?
Я: Ну, да.
ЛИНДА: А галстук?
Я: Нет, галстука не было.
ЛИНДА: Ангел был не при параде.
Я: Ага. В непринужденном таком стиле.
ЛИНДА: А вы сразу поняли, что перед вами необычный человек?
Я: Да, конечно.
ЛИНДА: А как?
Я: Он был такой… будто размытый. Как будто изображение неточно настроили. А еще его можно было видеть насквозь. То есть печень и все такое видно не было. Просто сквозь него были видны дома за его спиной. Ах да, — он к тому же парил над крышей.
ЛИНДА: Высоко?
Я: Ой, высоко. Когда я его увидела, то подумала, что он метров пять ростом. Но потом посмотрела на его ноги — они были в метре от земли.