– Слава богу, ты передумал, – поспешил сказать Мики. – А теперь мне лучше пойти в Банк Пиластеров и поговорить с Эдвардом.
– Можно пойти с тобой?
– Ты будешь в клубе во время обеда?
– Конечно, если ты так хочешь?
– Тогда встретимся там.
– Хорошо, – Тонио встал. – Ну, не буду мешать вам завтракать. И еще раз…
– Не благодари, – прервал его Мики, прикладывая палец к губам. – А то не будет удачи. Жди и надейся.
– Да-да, как скажешь.
Тонио снова повернулся к Папе и поклонился ему.
– До свидания, сеньор Миранда.
– Дурак, – пробормотал Папа, когда Тонио вышел.
– Круглый, – согласился с ним Мики.
В соседней комнате Мики переоделся в свой утренний костюм: белая рубашка с жестким стоячим воротничком и накрахмаленными манжетами, брюки желто-оранжевого цвета, черный атласный шейный платок, который он постарался завязать идеальным узлом, и черный двубортный сюртук. Ботинки его блестели воском, волосы – макассаровым маслом. Он всегда одевался элегантно, но консервативно, никогда не надевал модные отложные воротники и не щеголял моноклем, как денди. Англичане считали модно одетых иностранцев пустыми франтами, и ему не хотелось давать им лишний повод для осуждения.
Оставив отца заниматься своими делами, Мики вышел из дома и перешел по мосту в финансовый район Сити, который охватывал квадратную милю, где изначально располагался построенный римлянами город. Вокруг собора Святого Павла движение экипажей полностью остановилось: коляски, омнибусы, груженные бочками фургоны, кебы и тележки продавцов боролись за свободное место с огромным стадом овец, которых гнали на мясной Смитфилдский рынок.
Банк Пиластеров занимал большое новое здание с длинным фронтоном в классическом стиле и внушительным выходом, обрамленным массивными рифлеными колоннами. Было несколько минут после полудня, когда Мики прошел через двойные двери в общий зал. Хотя Эдвард редко появлялся на работе до десяти, он обычно хватался за любой повод пойти на обед в любое время после двенадцати, чтобы уже не появляться в банке.
Мики обратился к одному из посыльных:
– Будьте добры, сообщите мистеру Эдварду Пиластеру, что его ожидает мистер Миранда.
– Хорошо, сэр.
Здесь Мики, как нигде более, охватывала зависть к Пиластерам. Их богатство и влияние отражались в каждой детали: в полированном мраморном полу, в богато украшенных стенных панелях, в приглушенном гуле голосов, в скрипе перьев по бумаге – но прежде всего в вальяжном виде одетых с иголочки посыльных и служащих. Все это пространство и все эти люди были заняты почти исключительно тем, что пересчитывали деньги Пиластеров. Никто здесь не разводил скот, не добывал нитраты, не строил железные дороги. Всю работу делали другие люди, за много миль отсюда. На взгляд Мики, теперь, когда рабство официально запрещено, такой образ жизни оставался наилучшим среди всех остальных.
Но во всей атмосфере чувствовалось что-то немного фальшивое. Уж слишком здесь торжественная обстановка, словно в храме, при дворе монарха или в музее. Эти люди ссужают деньги в долг и берут проценты, а ведут себя словно высокопоставленные священники или аристократы.
Через несколько минут появился Эдвард, с разбитым носом и синяком под глазом. Мики в удивлении приподнял бровь.
– Ну и вид у тебя! Что случилось?
– Подрался с Хью.
– По какому поводу?
– Отчитал его за то, что он привел в дом шлюху, а он рассердился и вышел из себя.
Мики догадался, что Августа не преминула воспользоваться этим случаем, чтобы избавиться от Хью.
– И что теперь с ним будет?
– Теперь ты его долго не увидишь. Его отправили в Бостон.
«Браво, Августа! – подумал Мики. – Как удобно, что с Хью и Тонио можно разделаться в один день». Вслух же он сказал:
– Судя по твоему виду, тебе не помешает хороший обед с бутылкой шампанского.
– Отличная идея.
Они вышли из банка и направились на восток. Смысла в том, чтобы подзывать кеб, не было, потому что улицы были перегорожены овцами и все кебы стояли. Они прошли мимо мясного рынка, куда и вели всех этих овец. Стояла крайне неприятная вонь от скотобоен. Овец забрасывали прямо с улицы через люки в подземные помещения. От падения они ломали ноги и лежали, не двигаясь, пока им не перерезали горло.
– Пройдешь здесь пару раз, так откажешься от баранины до конца жизни, – сказал Эдвард, прикрывая нос платком.
Мики подумал, что так легко Эдварда аппетита не лишить.
Покинув Сити, они сели в кеб и поехали к Пэлл-Мэлл. Мики решил приступить к заранее заготовленной речи:
– Не нравятся мне люди, которые распускают слухи о своих знакомых у них за спиной.
– Да, – кивнул Эдвард с отвлеченным видом.
– Но когда речь идет о друзьях, человек просто обязан поделиться кое-какими обстоятельствами.
– Х-м, – Эдвард не имел ни малейшего представления о том, к чему клонит Мики.
– И мне было бы неприятно, если бы ты подумал, что я ничего не рассказываю только по той причине, что мой знакомый – мой соотечественник.
После непродолжительного молчания Эдвард сказал:
– Не совсем уверен, что понял тебя.
– Я говорю о Тонио Сильве.
– Ах, да. Насколько я знаю, он не может отдать мне долг.
– Полнейшая чушь. Я знаю его семейство. Они почти так же богаты, как и вы.
Мики совершено не боялся лгать, потому что в Лондоне о состоянии южноамериканских семейств никто ничего не знал.
Эдвард удивился.
– Вот как? Я думал иначе.
– Напротив. Он легко может себе позволить расплатиться по таким долгам. Тем-то и хуже.
– Что хуже?
Мики тяжело вздохнул.
– Боюсь, он и не думает расплачиваться с тобой. Он даже хвастался, что у тебя духу не хватит заставить его заплатить.
Эдвард покраснел.
– Ах ты дьявол! Духу не хватит! Это мы посмотрим!
– Я предупредил, что тебя не следует недооценивать. Сказал, что ты не станешь терпеть, когда из тебя делают посмешище. Но он отмахнулся от моих советов.
– Какой негодяй! Ну, если не хочет прислушиваться к советам, то придется его проучить!
– Жаль, конечно, но другого выхода нет, – согласился Мики.
Эдвард молча кипел от злости.
Пока кеб медленно двигался по Стрэнду, Микки размышлял о том, что Тонио сейчас должен находиться в клубе. Эдвард как раз в нужном настроении для ссоры. Все складывалось как нельзя лучше.
Наконец-то кеб остановился у клуба. Мики подождал, пока Эдвард расплатится с извозчиком, и они прошли внутрь. В гардеробной, посреди людей, вешавших свои шляпы, они встретили Тонио.
Мики напрягся. Он рассчитал все шаги; теперь оставалось только скрестить пальцы и надеяться на то, что спектакль будет разыгран в точности так, как он и спланировал.
Тонио перехватил взгляд Эдварда, смутился и сказал:
– О бог ты мой… Доброе утро вам двоим.
Мики посмотрел на Эдварда. Лицо его покрылось розовыми пятнами, глаза выпучились, и он выпалил:
– Послушайте, Сильва!
Тонио весь обратился в слух.
– Слушаю. О чем вы хотели поговорить, Пиластер?
– О сотне фунтов, которую вы мне должны, – громко и четко произнес Эдвард.
В помещении стало вдруг необычайно тихо. Присутствующие обменялись настороженными взглядами, а двое мужчин, проходившие мимо дверей, заглянули, чтобы узнать, в чем дело. Говорить при всех о деньгах считалось дурным тоном, и джентльмены упоминали о них только в крайних обстоятельствах. Все знали, что у Эдварда Пиластера гораздо больше денег, чем фантазии их потратить, так что, по всей видимости, у него были свои веские причины вслух напоминать Тонио о его долге. Назревал скандал.
– Да? – побелел Тонио.
– Можете вернуть мне ее сегодня, если вам так будет угодно.
Вызов был брошен. Теперь все знали о долге. Как у джентльмена, у Тонио оставался только один выход. Ему следовало сказать: «Если для вас это так важно, я немедленно верну вам долг. Не желаете подняться наверх, чтобы я выписал вам чек? Или вам удобнее пройти до моего банка?» Если он этого не скажет, то все поймут, что вернуть деньги он не может, и его подвергнут остракизму.
Мики наблюдал за этой сценой со злобным любопытством. Сначала на лице Тонио отобразилась паника, и Мики подумал, что тот выкинет что-то безумное. Потом на смену страху пришел гнев, Тонио открыл рот, чтобы протестовать, но не мог вымолвить ни слова. Он только развел руки в умоляющем жесте, но и то быстро опустил их. Наконец его лицо исказилось, словно лицо ребенка, готового вот-вот разреветься; он повернулся и побежал. Двое мужчин, стоявшие в проходе, едва успели отпрыгнуть; Тонио промчался через холл и выбежал на улицу без шляпы.
Мики ликовал: все прошло идеально.
Члены клуба в гардеробной закашлялись и принялись деловито суетиться, чтобы скрыть свое замешательство. Один из старейших членов тихо заметил:
– Было немного сурово с вашей стороны, Пиластер.
– Но он заслужил, – быстро добавил Мики.
– Было немного сурово с вашей стороны, Пиластер.
– Но он заслужил, – быстро добавил Мики.
– Несомненно, несомненно, – произнес старик.
– Мне нужно выпить, – сказал Эдвард.
– Закажешь бренди и мне, ладно? – спросил Мики. – А мне пока лучше догнать Сильву и проследить за тем, как бы он не бросился под колеса кареты.
Сказав это, он вышел.
Теперь ему предстояло выполнить самую деликатную часть плана – убедить человека, которому он только что разрушил жизнь, в том, что он его лучший друг.
Тонио несся по направлению к Сент-Джеймс, не разбирая дороги и сталкиваясь с прохожими. Мики с трудом догнал его.
– Постой Сильва! Послушай, мне очень жаль!
Тонио остановился. По его щекам текли слезы.
– Со мной покончено, – простонал он. – Всему конец.
– Я сделал все, что мог, но Пиластер и слушать меня не стал, – сказал Мики.
– Я понимаю. Спасибо тебе.
– Не благодари. У меня же ничего не получилось.
– Но ты хотя бы пытался. Ах, если бы я мог как следует отблагодарить тебя!
Мики помедлил, размышляя о том, не спросить ли о его работе прямо сейчас. Наверное, сейчас как раз самое подходящее время.
– Вообще-то ты можешь меня отблагодарить. Но поговорим об этом позже.
– Нет, скажи теперь.
– Как-то неудобно. Давай оставим это на другой раз.
– Не знаю, как долго я еще пробуду здесь. Так о чем речь?
– Ну что ж… – Мики изобразил смущение. – Я думаю, в посольстве Кордовы рано или поздно задумаются о том, чтобы подыскать тебе замену.
– Да, послу понадобится помощник уже сейчас.
В замутненных слезами глазах Тонио блеснул огонек понимания.
– Да, конечно! Ты бы мог стать этой заменой! Ты подходишь идеально!
– Если можешь замолвить словечко…
– И не только. Я расскажу все. Расскажу, как ты попытался спасти меня от ужасных неприятностей. Я уверен, посол точно захочет в помощники именно тебя.
– Все же как-то неправильно это – пользоваться твоей бедой. Скверно становится на душе, – сказал Мики.
– Ничуть, – Тонио схватил руку Мики обеими руками и крепко сжал. – Ты ведь настоящий друг.
Глава пятая. Сентябрь
I
Шестилетняя сестренка Хью, Дороти, сворачивала рубашки и укладывала их в чемодан. Хью знал, что, как только она заснет, ему придется все вынимать и складывать заново, но он делал вид, что в восторге от ее заботы.
– Расскажи еще про Америку!
– Америка находится так далеко, что по утрам солнце восходит там на целых четыре часа позже.
– И американцы все утро лежат в кровати?
– Да, а когда встают и завтракают, то у нас уже наступает пора обедать.
Дороти засмеялась.
– Какие лентяи!
– Не совсем. Понимаешь, у них же светает поздно, и им приходится работать весь вечер.
– И спать ложатся они поздно! Вот бы мне так! В Америке мне бы понравилось. Почему нельзя поехать с тобой?
– Мне тоже этого хотелось бы, Дороти, – с сожалением вздохнул Хью.
Он не увидится с ней несколько лет, а когда вернется, то она будет уже совсем взрослой и сможет сама рассказать кому угодно о разнице во времени.
В окно стучал осенний дождик и доносился дальний рокот волн в заливе, но в комнате весело горел камин и было тепло. Хью положил в чемодан несколько книг: «Методы современного делопроизводства», «Успех коммерческого предприятия», «Богатство наций» и «Робинзон Крузо». Старшие клерки в Банке Пиластеров с неодобрением отзывались о «книжной учености» и неизменно повторяли, что лучший учитель – это практика, но они ошибались. Изучая теорию, Хью лучше понимал работу различных департаментов банка.
В Америку он отправлялся во время кризиса. В начале 1870-х годов несколько американских банков взяли большие ссуды на покупку акций железнодорожных компаний по спекулятивным ценам, а когда в середине 1873 года железнодорожные компании стали испытывать проблемы, финансовое основание этих банков пошатнулось. Несколько дней назад обанкротились «Джей Кук и Ко», агенты правительства США, повлекшие за собой Первый национальный банк Вашингтона; новости об этом дошли до Англии благодаря трансатлантической телеграфной связи. Теперь же приостановили работу пять нью-йоркских банков, в том числе и крупнейший банк «Юнион Траст Компани», а также старая банковская ассоциация «Меканикс». Фондовая биржа закрыла свои двери. Скоро за ними последуют многочисленные компании, тысячи людей потеряют работу, торговля затихнет, операции Банка Пиластеров в Америке сократятся, банкиры станут более осторожными, и Хью будет труднее проявить себя.
На Лондоне этот кризис пока что никак не отразился. Процентная ставка возросла на один пункт, до четырех процентов, и обанкротился один небольшой лондонский банк, имевший очень тесные связи с американскими фирмами, но паники не наблюдалось. Тем не менее Старый Сет настаивал на том, что главные неприятности еще впереди. При взгляде на слабого и больного человека складывалось впечатление, что эти неприятности носят в основном личный характер. Его перевезли в дом Августы, и большую часть суток он проводил в постели. Но, несмотря на слабость, он отказывался подавать в отставку до тех пор, пока не выведет корабль Пиластеров из грозящего ему шторма.
Хью аккуратно расстелил и сложил свою одежду. Банк выделил ему деньги на покупку двух новых костюмов, и Хью догадывался, что дед сделал такое распоряжение после уговоров его матери. Старый Сет был скуповат, как и все Пиластеры, но мать Хью он любил. Все эти годы она жила на небольшие средства, которые ей выделял Сет.
Мать также настояла, чтобы Хью предоставили несколько недель на подготовку к переезду – ей хотелось, чтобы это время он провел с ней. Она редко видела его с тех пор, как он устроился в банке, а он не мог себе позволить регулярные поездки в Фолкстон. Август они провели в основном здесь, у моря, пока Августа с семьей отдыхала в Шотландии. Теперь небольшие каникулы закончились, и для Хью настала пора прощаться с ней.
Пока он думал о ней, она как раз вошла в комнату. После гибели мужа прошло восемь лет, но она до сих пор носила траур. Повторно выходить замуж она, по всей видимости, не собиралась, хотя могла бы найти себе пару без труда, сохранив свою тихую красоту. Ее спокойные голубые глаза и густые светлые волосы могли бы взволновать сердце еще не одного мужчины.
Хью понимал, что мать страдает от того, что расстается с ним на годы, но об этом она не обмолвилась ни словом. Вместо того чтобы выражать свою грусть, она разделяла с ним волнение и беспокойство, охватывавшие его при мысли о том, что его ожидает в новой стране.
– Уже почти пора ложиться, Дороти, – сказала она. – Иди переоденься в ночное платье.
Едва Дороти вышла из комнаты, мать принялась укладывать заново рубашки Хью.
Он хотел поговорить с ней о Мэйзи, но стеснялся. Он знал, что Августа писала ей письма, и к тому же она могла узнать подробности случившегося от других членов семейства во время недолгих поездок за покупками в Лондон. Вряд ли ей рассказали всю правду, скорее наоборот. Помолчав немного, Хью неуверенно начал:
– Мама…
– Что, дорогой?
– Тетя Августа не всегда говорит, что было на самом деле…
– Уж слишком ты вежливый, – сказала мать, грустно улыбнувшись. – Августа годами распускала ложные слухи о твоем отце.
Хью удивила такая откровенность.
– Ты думаешь, это она сказала родителям Флоренс Столуорти о том, что он был заядлым игроком?
– К сожалению, я в этом более чем уверена.
– Почему она так себя ведет?
Мать отложила рубашку и задумалась.
– Августа была очень красивой девочкой, – сказала она, прервав недолгое молчание. – Ее семья посещала Кенсингтонский методистский зал, где они и познакомились с Пиластерами. Она росла единственным ребенком в семье, избалованным и испорченным. Родители ее были довольно заурядными людьми. Отец некогда служил помощником владельца лавки, а затем основал свое дело и под конец открыл три бакалейных магазина в западном пригороде Лондона. Но Августа с ранних лет считала, что ее ожидает великое будущее.
Мать подошла к окну. Казалось, что она разглядывает за ним не хмурый Ла-Манш, а прошлое.
– В семнадцать лет она полюбила графа Стрэнга, а он полюбил ее. Это был приятный юноша – симпатичный, добродушный, высокородный и при этом очень богатый. Естественно, его родители пришли в ужас от мысли, что он может жениться на дочери бакалейщика. Хотя она была красива и даже в таком юном возрасте обладала чувством собственного достоинства, помогавшим ей не теряться в любом обществе.
– Они были помолвлены? – спросил Хью.
– Формально нет. Но все считали, что дело уже решено. А потом разразился скандал. Ее отца обвинили в том, что он систематически обвешивал покупателей в своих магазинах. Уволенный им сотрудник подал жалобу в министерство торговли. Говорили, что отец Августы обманывал даже церковь, закупавшую у него чай для вечерних собраний по изучению Библии. Его собирались посадить за решетку. Он же все отрицал и в конце концов выкрутился. Но Стрэнг покинул Августу.