Потом Рози натягивает бельевую веревку от телевизора к креслу. Я приношу поднос с чаем и лимонадом, я смотрю, как Айла достает из корзины прищепку и идет к веревке, чтобы повесить полосатые носки. Каждый раз, когда я вижу, как она идет, мое сердце сжимается. Если нам с Айлой нужно куда-то уйти, она не может ходить без ходунков, вроде тех, с которыми обычно ходят старички, только она передвигает их в обратную сторону. Айла не может ставить ступни ровно, потому что ее колени и ступни слишком сильно вывернуты внутрь. И она ходит на цыпочках, а задняя часть ее ступней скрючена, и бедра дрожат, потому что мышцы сводит спазмом. Иногда ее ноги сводит судорогой, и Айла начинает колотить по ним, как бы говоря: «Зачем ты так!» В такие минуты она смотрит на меня такими полными боли глазами, в которых я читаю просьбу: «Сделай что-нибудь, мамочка».
Рози стоит рядом, наблюдая, как Айла с трудом ковыляет по комнате, держась за мебель и за все, за что успевает схватиться, чтобы не упасть.
– Что такое? – спрашивает Рози Айлу, ткнув пальцем в шрам на ее губе.
– Упала, – говорит Айла, хихикая. – Пласьмя!
Айла так быстро ползает, что часто падает – как она говорит, «пласьмя». Прошлый раз она так грохнулась, что повредила зуб.
– Посмотри, какая ты умничка! – говорю я, когда она поворачивается ко мне, развесив носки на веревочке.
– Гордишься, мамочка?
– Очень горжусь.
Когда Айла улыбается, я каждый раз вижу в ее улыбке улыбку Дэна. Я не хочу, не могу переносить, когда мне о нем напоминают, но Айла с каждым днем похожа на своего отца все сильнее.
Они с Рози собирают пазл с картинками животных.
– Беееее! – говорит Айла, когда Рози показывает ей овечку. Рози осторожно кладет свою руку поверх ручки Айлы, и они вместе вставляют кусочек.
Они берут следующий кусочек, а я вспоминаю наш с бабулей разговор прошлой ночью. Я рассказала ей об операции, на описание которой наткнулась в Интернете.
– Выборочная спинная радикотомия. Такие операции делают в Америке, штате Миссури. Перерезают корешки каких-то там нервов в позвоночнике, нервов, которые посылают неправильные сигналы в мышцы.
– Звучит интересно, – осторожно отвечает бабуля.
– Я прочитала отзывы – после такой операции дети могут играть, ходить, бегать и танцевать. Значит, и Айла смогла бы.
Бабуля прерывает меня.
– А если не сможет?
– Такого не может быть.
– Нет, правда, – голос бабушки становится тихим, но твердым. – А если они отрежут не тот нерв?
– Тогда она больше не сможет ходить, – тихо сказала я.
Бабушка попросила меня еще раз назвать процедуру. Она явно записывала, я почти слышала скрип ручки на бумаге – наверное, собирается обсудить это с дедушкой. Они посмотрят в компьютере, все изучат и перезвонят вечером, то есть сегодня.
Я все еще думаю об этом, как вдруг слышу:
– Собачий хвост!
Айла хлопает в ладоши. Они с Рози почти собрали пазл.
– Собачий хвост! – повторяет Рози. – А зачем нужен хвост, Айла?
– Он делает так – «мах, мах, мах»!
Рози предлагает поиграть в мяч – в награду за то, что Айла смогла собрать пазл. У Рози с собой мяч для родов. Очень полезная штука – когда Айла опирается на него или катается на нем, то незаметно для себя она укрепляет мышцы. С Рози все удивительно легко. Вот почему я совершенно не против, чтобы она приходила.
Позже в тот вечер, когда Айла уже спит, я сижу на диване с бокалом вина и жду бабулиного звонка. Я в ужасе – вдруг она скажет, что риск слишком большой? Но ведь это единственный вариант. Айле все хуже и хуже, и в какой-то момент она просто перестанет ходить даже с ходунками и не сможет сама о себе позаботиться – неужели нужно довести все до этой стадии? Естественно, я даже не знаю, можно ли ей сделать такую операцию. Чтобы это выяснить, нужно будет отправить врачам результаты всех ее обследований у педиатра, сделать МРТ, рентген таза и позвоночника, заснять на видео то, как Айла передвигается, приседает, сидит. Выборочная спинная радикотомия подходит далеко не каждому ребенку. К тому же надо где-то достать на нее деньги. Операция стоит несколько тысяч фунтов. Наверное, поэтому наш врач о ней даже не заикался; только предложил лечение лазером, которое, конечно, помогает, но лишь на короткое время. Тех денег, которые достались нам с Лукасом от продажи квартиры наших родителей, хватило, чтобы оплатить крышу над головой; и я очень благодарна за это. Но на операцию денег нет. Кроме того, операция – это не только сама операция, но и интенсивная терапия и реабилитация. Нужны будут деньги на поездку и осмотр у врача. Я обдумываю, как собрать деньги. Мы с Лиззи могли бы организовать благотворительный марафон; можно продавать кексы и пирожные в детском саду, куда ходит Айла; я могла бы заложить все украшения. Я дотрагиваюсь до своего золотого медальона. Если нужно будет, продам и его. Или нет. Я не могу его продать. Это все, что осталось у меня от мамы с папой.
Наверное, логично будет обратиться к брату – он там у себя в Сити огребает сумасшедшие деньги. В конце концов не разорится, тем более Айла – его родная племянница. Может, мы и не очень близко общаемся, но не откажет же он мне в помощи? Я могу подчеркнуть, что беру у него взаймы. Хотя кого я обманываю – разве у меня когда-нибудь будет столько денег, чтобы вернуть ему этот заем? Боюсь, что придется продать дом. Вот что я сделаю. Съеду куда-нибудь в пригород. Если нужно, буду жить в какой-нибудь хибарке.
Телефон звонит. Я делаю еще глоток вина, а потом снимаю трубку. Мое сердце бешено колотится.
– Дженьюэри, – говорит бабуля, – мы все обсудили. Рискованное решение. После этой операции все изменится.
– Знаю.
– Получается, либо ты везешь Айлу в Америку на операцию, либо покупаешь самое дорогое инвалидное кресло.
Бабуля продолжает, а я смеюсь, почувствовав облегчение.
– Нам нужно вместе достать деньги. И ты не можешь поехать туда одна. Я поеду с тобой. Можно продать пару картин, что-то из мебели, и мы с дедушкой будем экономить на квартплате. Шучу, конечно. Соберем, сколько сможем, но для нас эта сумма запредельная.
– Продам дом.
– Только через мой труп. Это единственное твое прибежище, Дженьюэри. Давайте сначала выясним, можно ли сделать Айле эту операцию. Если да, то попытаемся выиграть в лотерею или в крайней случае попросим у Лукаса. В любом случае где-нибудь мы эти деньги достанем.
Прошло три месяца. Айла в детском саду, а мы с Лукасом встречаемся в кафе в центре города, рядом с его офисом в Корнхилле.
Я беру кофе. Лукас – кофе и миндальное печенье. В ожидании заказа я гляжу на него: мне кажется, его правая рука уже приросла к новенькому «Блэкберри», с которым он прямо-таки не расстается. Я так хочу чувствовать родственную связь между нами, но она почти не ощутима. У моего высокого и широкоплечего брата светло-каштановые волосы и голубые глаза. Каждое утро перед работой он проводит много времени в тренажерном зале; а в выходные еще и наматывает круги по парку на велосипеде. Он очень дисциплинирован и выглядит безукоризненно. Одевается неброско, носит короткую стрижку, узел на его галстуке всегда идеален. Лукасу чуждо любое проявление суеты; все в его жизни должно быть просто и под его контролем. Я кладу перед ним миндальное печенье и ставлю его чашку кофе.
– Спасибо, – бормочет он, сосредоточенно стуча по клавишам телефона.
– Что все это значит, Джен? – спрашивает Лукас, закончив писать сообщение. И вгрызается в печенье.
Я верчу пакетик сахара в пальцах, не зная, с чего начать.
– Речь об Айле, – говорю я и чувствую, как от нервов у меня сосет под ложечкой. Перед глазами встает письмо из больницы, которое пришло неделю назад. «Спасибо за присланные материалы… Мы считаем, что Айле может быть сделана данная операция…»
Я не кричала и не прыгала от радости. Чувства у меня были смешанные. С одной стороны, я хотела, чтобы нам отказали – тогда у нас просто не было бы выбора. И мы бы жили, как раньше. Привыкли бы. Но когда я прочитала строчку: «После операции способность Айлы сидеть, стоять и ходить улучшится, и ее общее состояние станет более приемлемым…» – я была просто счастлива посмотреть на ситуацию иначе, цепляясь за единственный проблеск надежды с тех самых времен, как моей дочери поставили диагноз – ДЦП.
– Так что там с Айлой? – подсказывает мне Лукас.
– Я собираюсь повезти ее в Америку.
– Ага. На каникулы?
– Не совсем. На операцию, после которой она сможет лучше ходить.
Я рассказываю, как мы с Лиззи снимали Айлу в ее купальном костюме – как она сидит на стуле, стоит на коленях и ходит с ходунками, чтобы доктор мог посмотреть и решить, возможна ли операция.
– Айла не знала, что происходит. Мы включали музыку, чтобы отвлечь ее, бедняга так замерзла в своем купальнике, ты же знаешь, как она быстро мерзнет.
– Джен, у меня мало времени.
– Так вот, я уже сказала, что нашла одну клинику в Америке, и там согласились оперировать Айлу. Но это дорого.
– Так вот, я уже сказала, что нашла одну клинику в Америке, и там согласились оперировать Айлу. Но это дорого.
– Ага.
Я называю сумму.
Никакой реакции.
Спроси его. Просто спроси его.
– И в чем заключается операция, как от нее станет лучше?
Я кратко описываю процедуру, и Лукас кивает. Он совершенно спокоен и не отвечает ни слова. А вот я уже хочу, чтобы он сказал хоть что-то.
Я прокашливаюсь.
– Так вот, я тут подумала…
Конечно, он уже давно понял, о чем я подумала, но облегчать мне задачу, судя по всему, не намерен.
– Я, эээ, ну, я подумала, что ты мог бы одолжить мне денег.
Я не решаюсь смотреть ему в глаза.
– Бабушка обещала полететь со мной…
– Конечно.
В его голосе слышится обида. Я поднимаю голову.
– Прости?
– Здесь же дело, как всегда, в тебе, Джен, не так ли?
Ничего не понимаю.
– Поясни, пожалуйста.
– Ах, так ты не поняла еще? Зачем мы переехали в Корнуолл? Из-за тебя, Дженьюэри, – я однажды подслушал, как дедушка с бабушкой говорили, что если бы тебя снова стали дразнить, то мы бы снова переехали. Получается, мои чувства им всегда были по барабану, ведь правда же?
– Лукас, это не так, бабушка с дедушкой всегда заботились о тебе!
Лукас качает головой. Он покраснел.
– Нет, Джен, им и в голову не пришло, что у меня в Лондоне были друзья. Они даже не поинтересовались ни разу, как у меня дела в школе, не дразнят ли меня…
– Но ведь у тебя все было хорошо? – недоумеваю я.
– А по-другому бы не получилось. У меня не было выбора. Это было не важно, во всяком случае, если с тобой все было в порядке. Бабушка все время повторяла, как ты похожа на маму, и поэтому меня не удивляет, что ты у них с дедом была любимчиком.
– Я никогда не была любимчиком, – говорю я. Как жутко!
– Я не…
– Не притворяйся, Дженьюэри. Ты была той дочерью, которую она потеряла. Естественно, она любит тебя больше, чем меня.
– Но, Лукас, она любит тебя, что ты…
– А потом была эта история с Дэном, и снова они приняли твою сторону?
– Как будто я сама захотела оказаться в таком положении! – в первый раз за вечер я повышаю на брата голос.
– Только и слышу: «Дженьюэри это, Дженьюэри то». Одна и та же безумно воодушевляющая речь – давайте поддержим нашу любимую Джен. «Милая, мы с тобой!» А кто я и что нужно мне – это им безразлично.
– Потому что ты сам не подпускаешь их близко. И меня.
– А теперь еще операция Айлы, ну-ну.
– Ты думаешь, мне охота добровольно подвергать дочь всему этому ужасу? Ты что, думаешь, я в восторге от этого всего, что ли…
– Просто попроси у Лукаса, – обрывает он меня. – Могу поспорить, именно так вы с бабулей и сказали. Лукас будет не против. У него денег много.
Я тянусь к его руке, но он отдергивает ее.
– Лукас, я никогда о тебе так не думала, и мне не то чтобы очень легко у тебя такое просить. Жаль, что приходится, но я верну тебе все, каждый пенни.
– Нет, – говорит он, вскочив с места и натянув куртку, – вы трое как-нибудь с этим сами справитесь. Как, впрочем, и всегда.
– Лукас, погоди!
Лукас оборачивается, возвращается к столу.
– Я никогда не чувствовал себя частью нашей семьи.
В его глазах слезы – я никогда его таким не видела.
– Я всегда был для них вторым. И я не хочу это терпеть. И не буду.
Лукас убегает, бросив лишь короткий взгляд через плечо.
Я вытираю слезы. Понимаю, что он обиделся совсем не из-за денег. Я понятия не имела, что его ревность кроется так глубоко, что он так долго таил на нас всех обиду. А я, дурочка, продолжала надеяться, что в один прекрасный день мы станем друзьями. И не хотела верить, что уже давно потеряла брата.
Я звоню бабушке и рассказываю про встречу с Лукасом, и бабуля приходит в ярость.
– Я позвоню ему! Разве ты не пообещала все вернуть, как он мог…
– Бабуль, не надо! – перебиваю я ее. – Оставь его в покое. Я придумаю еще какой-нибудь способ собрать денег.
– Но вы не должны! Иногда мне кажется, что у Лукаса вовсе нет сердца.
Я вижу слезы в глазах брата и слышу гнев в его голосе.
– Есть, – говорю я спокойно. Я не могу заставить себя рассказать бабуле, что он говорил про них с дедушкой еще. Она была бы раздавлена.
– Пожалуйста, бабушка, дай мне решить все самой. Не вини его.
Когда через пару минут звонит телефон, я хватаю трубку и выпаливаю:
– Бабуль, это моя проблема, как-то не честно ожидать, что Лукас…
– Джен, это я.
Мое сердце выскакивает из груди.
– Лукас…
– Прости.
– Нет, ты прости. Слишком большую сумму я у тебя попросила. Я перезаложу или продам дом, или возьму кредит.
– Если это все исправит.
– Не исправит, но…
– Но она сможет ходить?
– Да.
– Я дам тебе денег.
– Лукас, ты вовсе не обязан, – говорю я, пытаясь проглотить комок в горле.
– Надеюсь, операция поможет, Дженьюэри.
– Я не знаю, что сказать. Ты даже не представляешь, насколько это важно для меня.
– Наверное, представляю.
– Насчет всего того, что ты сказал… – говорю я, растягивая слова.
– Пожалуйста, не говори бабуле. Я был зол, несправедлив.
– Не скажу, но, Лукас, она бы поняла. Я понимаю. Я чувствую себя ужасно.
– К какому числу тебе нужны деньги? – спрашивает он, явно увиливая от разговора.
– Мы летим в конце декабря.
– То есть через три месяца.
– Лукас, я понятия не имела, что ты так переживаешь…
– Пожалуйста, забудь, что я говорил.
– Не могу.
– Я вымотался и наговорил глупостей.
Я знаю, он притворяется. Моим бабушке с дедушкой правда было легче любить меня, потому что я в них нуждалась. Но ведь и Лукас в них нуждался, просто совсем иначе.
– Но я чувствую себя виноватой в том, что…
– Джен, хватит. Я рад, что могу помочь.
Он делает паузу.
– Уверен, мама с папой тоже хотели бы этого.
Еще одна долгая пауза. Я едва не плачу. Есть так много вещей, которые я хочу сказать ему, если бы только между нами не было этого барьера.
– Это было смелое решение, – наконец говорит Лукас, – я восхищаюсь тобой – ты смогла одна вырастить ребенка. Знаю, что у меня бы не вышло.
Я делаю глубокий вдох.
– Спасибо, Лукас, это очень важно для меня.
– Ты всегда была смелой, Джен, гораздо смелее меня.
– Лукас, ты не представляешь себе, как я тебе благодарна, я…
– У меня будут наличные уже на этой неделе, – говорит он и кладет трубку.
Завтра утром мы с Айлой и бабушкой летим в Чикаго, а оттуда в Сент-Луис. Айле я наврала, что мы летим на рождественские каникулы, но заодно зайдем к доктору, который поможет починить ее ножки. Рози посоветовала мне не рассказывать ей слишком много сразу. Наш девиз «Хорошего понемножку». Бабушка приедет вечером. Она регулярно звонит, все время спрашивает, какую взять одежду. Впечатление, что бабуля специально заранее выложила в одной из комнат для гостей чемодан и постоянно докладывает туда что-нибудь уже недели две.
– Возьму зимнее пальто, вдруг будет сквозняк, хотя в больницах обычно тепло.
Мы обе безумно рады, но в то же время – в безумном ужасе. Как будто нас вывели с завязанными глазами на трамплин, и мы не имеем ни малейшего представления, насколько близко кромка воды.
Этим вечером мы с Айлой возвращаемся домой на метро из Ковент-Гардена – нужно было кое-что купить. Я купила пару книг в мягкой обложке в поездку и рождественские подарки: свитер с оленями для Айлы, флисовую пижаму, тапочки и набор для укладки волос. Странно думать, что на Рождество мы будем на другом конце земного шара, что мы будем завтракать в гостинице. И что операция будет уже позади.
Я пытаюсь выбросить из головы мысли об операции, мысленно снова вернувшись к Лукасу.
– Конечно, ему не все равно, Дженьюэри, – ответила бабушка, когда я позвонила ей сообщить новости. Она гордилась тем, что у него хватило мужества передумать, добавив, что иногда людям просто нужно время.
– У нашего мальчика много недостатков, но в глубине души он хороший.
На станции Эрлз-Корт двери раскрываются, и я спешу выбраться из вагона. Один из пассажиров помогает мне с сумками и ходунками Айлы. Пока мы ковыляем к пересадке на ключевую линию, я начинаю сомневаться, что поездка на метро – мероприятие разумное. Здесь вечно творится какой-то хаос.
С помощью еще одного доброго самаритянина мы с Айлой и сумками оказываемся на эскалаторе. Я смотрю на людей, проезжающих нам навстречу; напротив меня страстно целующаяся парочка. Глядя на них, я понимаю, что мне совершенно не хотелось бы сейчас никакой близости. Я слишком устала, чтобы позволить себе секс.
И тут я вдруг замечаю его.
На нем костюм. Неужели он меня видел? Рядом с ним еще какой-то мужчина. Он поворачивается и смотрит мне прямо в глаза. Я прекращаю дышать. Я чувствую, как будто эскалатор остановился и мы с ним остались здесь вдвоем. Я отворачиваюсь, пытаясь отдышаться, и мое сердце бьется в панике. Что я делаю? Может, сделать вид, что я его не заметила? Или повернуться и снова найти его взглядом в толпе? Я смотрю через плечо. Он все еще там и все еще смотрит на меня.