Ты прав, знаток любви, Стендаль, кристаллизируется чувство и обретает сердце даль, в которой без любимой пусто.
Течет по жилам чудный ток искрящихся переживаний.
Благоуханна, как цветок, любовь, а ты - всего желанней.
О, только б находиться близ, навек не прерывать мгновений; любая прихоть, твой каприз и полноправны, и священны.
Омытый зрением двойным, мир предстает в красе нетленной.
О, только б с ней; о, только б с ним навек не прерывать мгновений.
И как бы рок ни покарал, одно спасенье - сердцу вверься, любовь особенный коралл, растущий по законам сердца.
30.09.85
Дочери - 15 лет.
Джинсы. Модная прическа.
А в глазах - тревожный свет, характерный для подростка.
Сотни, тысячи проблем сложностью своей пугают.
Что там Брэдбери и Лем, здесь фантастика другая.
Поражаюсь каждый раз неприступности задачи.
Опыт взрослых - не указ.
Да и как ещё иначе.
Открывает новый мир дочь моя, кончая школу.
Не разученный клавир, а - дорогу в звездном поле.
Дочери - 15 лет.
Не споткнется ли дорогой?
Утром я смотрю ей вслед с очень родственной тревогой.
30.09.85
Ты помнишь: вечер, мой мундир и шум вокзала?
"Любовь изнашивается до дыр", - ты мне сказала.
Любовь изнашивается, как ткань.
Рано иль поздно.
Не плачь, не плачь. Ах, перестань!
Взгляни на звезды.
Что в бесконечной глубине горят беспечно.
В том очистительном огне пребудем вечно.
4.10.85
НОЧНАЯ СКАЗКА
Я люблю сиянье солнышка.
С ним надежней и вольготней.
И видны при нем до донышка чердаки и подворотни.
Ночью жутко: всюду гномики
( в лунном свете - голубые), сжав в руках покрепче ломики, мерят улочки кривые.
Ничего себе подросточки, мышцы вовсе не из ваты; тренированные косточки, лишь умишком щупловаты.
Ходят-бродят, уши домиком, ищут, что лежит похуже.
Вся мечта - немытым ломиком жахнуть исподволь снаружи.
Омерзительны их хитрости, их подпольные секреты.
Вот бы разом напрочь вытрясти их душонки, их кастеты.
Извести б гвардейский выводок, честным людям нет проходу.
Может, солнце все же выведет их на чистую на воду.
Встань же, круглое и красное, разгони всю темь собою, пусть над нами снова властвует только небо голубое.
11.12.85
ВМЕСТО РЕЦЕНЗИИ
Читаю Кочеткова.
Тяжелая судьба.
Но живо, живо слово и рифма не слаба.
Не потускнел твой гений, от времени не стих.
Сквозь толщу потрясений к нам твой прорвался стих.
"Баллада о вагоне" взлетит под потолок.
По всей стране в ладони твой первый сборник лег.
Избегнув катастрофы, вернулся ты домой; и эти чудо-строфы поднял над головой.
При людях - мягкость, робость.
Зато душа - стилет.
И вечно рядом пропасть, коль истинный поэт.
В клуб надевай манишку, и сам себе не лги.
Пусть чешут кулачишки бессонные враги.
У них одна забота - стереть бы в порошок.
Ведь бездари охота сказать: "И ты - не Блок!"
Но сгинут - сдохнут гады. Наступит Страшный Суд.
И все твои баллады читателя найдут.
На то и ищем слово, стирая пот со лба.
Читаю Кочеткова.
Завидная судьба.
14.12.85
Спит дочь моя. Так только в детстве, откинув одеяло, спят.
Спокойным сном легко согреться, забыться от пустых досад.
Пускай скребут под полом мыши.
Пускай скрипучая кровать.
Но можно мелкого не слышать и самому себе не лгать.
На чистом личике - ни тени.
Ни сожалений. Ни утрат.
Ах, дети, сверстники растений!
Недаром слово есть "детсад".
Я б тоже врезался с подушку, чтоб длилось чудное кино.
Пускай гоняет ветер стружку.
Шумит, кружась, веретено.
Пусть за окном бушует вьюга.
Спать от ненастья вдалеке.
Обняв подушку, словно друга.
Бесхитростно. Щекой к щеке.
25.12.85
ВЕРХНЕВОЛЖСКАЯ НОЧЬ
Черны деревья вкруг турбазы.
Сплошные черные стволы.
И ветерки свои рассказы плетут уже из-под полы.
Все на виду. Полоска света прижата крепкими дверьми.
И только старая газета шуршит в посылке из Перми.
Погас фонарь над главным входом.
Лишь аварийный "светлячок" предупреждает: за народом накинут до утра крючок.
Напрасно вызывают к Волге девчат бродяги-сквозняки.
Ночного эха недомолвки им будет слушать не с руки.
Напрасно редкие машины стирают шины на шоссе.
Одни сосновые вершины готовы с ними пить глясе.
Пусть лунной ложкой смешан кофе из снега, сумрака и льда; лишь главные ворота профиль сумеют повернуть сюда.
И только на заре, процежен сквозь марлю редкую оград, напиток будет взбит железом ломов, ободьев и лопат.
Когда окрестная обслуга начнет свой утренний бедлам, тот кофе разопьет округа с вином рассвета пополам.
И распахнув входные двери навстречу вилкам и ножам, опять не вспомнит о потере толпа приезжих горожан.
В столовую за сменой смена влетит, и каждый будет рад светло-коричневой подмене; всегда понятней суррогат.
Займут людей поездкой долгой, экскурсионною гульбой...
И только Волга, только Волга останется сама собой.
25.12.85
ДОРОГА В ГОРОДНЮ
Мы утром вышли в ранний путь...
Дорогою окольной внушал я дочке, что взглянуть пора на колокольню; что церковь красит Городню с пятнадцатого века; что стыдно спать пять раз на дню, когда ты не калека.
Не соглашалась ни за что идти в селенье дочка, дубленка будто решето не держит ветерочка.
Ее пугал не холод зим, когтящий лютым зверем, а то, что в книжный магазин я заглянуть намерен.
Она читала мне мораль, мол, сед, а все туда же: полночи белый лист марал и стал чернее сажи.
Потом готов сидеть полдня над старой книжкой Блока, а ей - ни слова, хоть родня; ей очень одиноко.
Была турбаза в декабре забита стариками, одни деревья в серебре девчонок завлекали.
Хотя б подружку в свой заезд,
Аленку иль Сюзанну, то был бы общий интерес взамен сплошных терзаний.
Что мне ответить? Чем мне крыть подобные запросы?
Не пара рук, тут пара б крыл могла обезголосеть.
Из-под сапог летела пыль.
Был уголь здешней метой...
Я по дороге ей купил пирожное, конфеты...
Была дорога далека.
К тому ж с шоссе ни шагу.
Сейчас легко с черновика на белую бумагу перенести путь с грузом пут под леденящим ветром, когда машины рядом рвут тугие километры.
О, как же ныла и кляла мою страстишку дочка!
А я молил: вот до угла, потом до бугорочка дойди... И встанет Городня веселыми домами, и оба-двое мы, родня, пройдем меж их рядами.
Так и случилось...Важен пыл не только для таланта, но - цель достичь. И я купил словарик музыканта.
Потом, куда душа звала, давным-давно не в ссоре, прошли мы к церкви, что была, конечно, на запоре.
Сверкали златом купола, и небо было чище над скромной тропкой, что вела на местное кладбище.
Там бомж и протоиерей, крестьяне и солдаты лежали рядом; их тесней объединяли даты.
Они одни видали сны, в верховье Волги жили...
Мы тоже веточку сосны на холмик положили.
За описанье не берусь обратного маршрута; но приоткрылась дочке Русь хотя бы на минуту.
Я думаю, что поняла она (я, впрочем, тоже): дорога - к Родине вела, пугая бездорожьем.
И надо не бояться зим, идти с открытым сердцем, найдется книжный магазин, где можно отогреться.
Найдется красное крыльцо, где не важна монета; найдется красное словцо не только для привета.
26.12.85
ПЕС И КОТ
Новогодняя быль
1
Еще не начало смеркаться, ещё под крышами натек, как будто мог декабрь сморкаться в огромный носовой платок.
Начало мало эстетично, но вся зима была больна, и было ей глотнуть привычно стакан рассветного вина.
И было вдоволь аспирина, что растолченный в порошок, слежался снегом по низинам и шел на вынос хорошо.
Предновогодняя шумиха совпала в нашем доме с тем, что со зверьем хлебнули лиха мы в духе общих перемен.
Был быт налажен и устроен, в дому царил философ-пес, и он был дьявольски расстроен, когда котенка я принес.
О, это целая новелла, как кот нашелся, как везли, как дотащили неумело и чуть себя не подвели.
Так вот: котенок черн, как сажа, черней, чем ночью небосвод, был главной дочкиной поклажей, предметом споров и забот.
Его нашли мы в Верхневолжье под полночь в смешанном лесу; и вновь символикой встревожен держу я время на весу.
При общей дьявольской окраске котенок был безмерно мил.
Его создатель без опаски на шейку бантик нацепил.
Был бантик бел, и тоже белым мазнули брюшко, и легко подушки лап покрыли мелом
(а может, влез он в молоко).
Так вот: безжалостной рукою судьбы (моей!) кот вдвинут в дом; и флегматичный от покоя пес начал понимать с трудом, что столь обжитое пространство как пресловутая шагрень имеет свойство уменьшаться и каждый час, и каждый день; что ни кусок сейчас - то с бою; что ласку следует делить с пришельцем; что само собою кот будет драться и дерзить.
В самом спокойствии кошачьем есть вызов приземленным псам - им не дано соприкасаться так с небом, спринт по деревам.
В самом спокойствии кошачьем есть вызов приземленным псам - им не дано соприкасаться так с небом, спринт по деревам.
Собаки скроены иначе, у них особая стезя, свои служебные задачи, а их описывать нельзя.
Едва ли кто так будет предан владельцу, так снесет пинок, и жить не перейдет к соседу, хоть там повышенный паек.
И вправе требовать вниманье к себе ответное...Но мы свои внезапные желанья исполнить все-таки вольны!
Так вот: был мною кот на равных введен в наш дом под Новый год, а это было столь недавно, и что ещё произойдет.
Какие новые страницы своей рукой напишет жизнь; повествованье наше длится сквозь временные рубежи.
Здесь стоит вспомнить о подмене одной коллизии другой; одно и то же время в темя нам дышит и ведет рукой; но мы не думаем об этом и вводим в круг своих забот того, кто будет их предметом, неважно пес он или кот.
2
Меня давно тревожит елка, ведь это главное звено в чреде событий, кривотолков; ведь ею все завершено.
Она как острая иголка сшивает дни в единый год; с ней весело, хотя и колко, а без неё - наоборот.
Как, где обычай мог родиться, я не отвечу, не готов; но самой главной из традиций считаю проводы годов и встречи новых лет; за далью чтоб ждал меня грядущий день; чтоб не морочила печалью опять новелла про шагрень.
И как тут обойтись без елки! её колючества смелы.
Ее не ставят втихомолку и не дают из-под полы.
Смолистая, она упряма и не меняет запах, цвет, укрась её хоть грудой хлама, справь самый модный туалет.
Ее новаторство - в стремленье остаться лишь самой собой и - между строчек - посрамленье удобной липы городской...
Вся - из лесу, вся - первозданность, колючая - не приручить; и стройность - не пустая странность, кто скромен - не велеречив.
Ее подвески, бриллианты, колье, что в несколько рядов, всего лишь точные гаранты бесценности её плодов.
Ель не нуждается в елее или чтоб служка глазом ел; и чем смолистей, тем смелее...
Вам каламбур не надоел?
Мне нужно сделать передышку в рассказе. Скоро Новый год.
Тетрадь - за пазуху, под мышку...
И где там, как там пес и кот?..
31.12.85
1986 год
ПЕРСОНАЖ
Вот он - я, смешной и пылкий, книгочей и дуролом; я - с шипучею бутылкой; я - за письменным столом; я, живущий в ус не дуя; я, подстриженный под ноль; не сказавший слова всуе и разыгрывавший роль.
То в сандальях, то в ботинках, то в кирзовых сапогах; разодетый, как картинка, и в последней из рубах.
Перед взором словно фото годы, месяцы и дни; прерываться неохота: персонаж-то мне сродни.
С бесконечным интересом длю воскресное кино.
Только за парадным лесом есть ли дерево одно, то, которое покажет, чем душа моя жива, ведь она одна и та же, как ни разнятся слова.
Жизнь свою перелистаю, то-то воли дам рукам и стихов крылатых стаю разгоню - аж к облакам...
22.03.86
ВДРУГОРЯДЬ
Л.Ю.
Славно все же бывает на свете - вспоминается то, что забыл...
Я вдругорядь товарища встретил, словно в юность фрамугу открыл.
Мы полвечера с ним говорили про обиды давнишние, но чай не пили и кофе не пили, и не пили сухое вино.
Черт ли выкинул это коленце или ангел убавил вину...
Показал он мне сына-младенца, поглядел я на третью жену.
Чуть заметил, не трогая, книги; и растрогали нас не стихи, а какие-то давние миги и нелепые наши грехи.
Я бубнил про наветы и сплетни, он талдычил, что надо худеть, чтобы новое тысячелетье без одышки легко одолеть.
Мне за сорок, ему скоро сорок, а мы вроде болтливых сорок о приятелях давних и спорах раскричались, забывши про срок.
Между тем кукарекнула полночь, мне пришлось собираться домой; друг и тут деликатную помощь оказал, проводив по прямой.
Лишь в автобусном коробе гулком понял я, что который уж год я петлял по глухим закоулкам, избегая веселый народ.
Я лелеял нелепую хмурость, ею близких своих изводил, потому что боялся за юность, знать - ушла, а вернуть нету сил.
Что же, есть хоть осьмушка столетья, чтобы встретить достойно конец века, чтоб наши взрослые дети с уваженьем сказали: "Отец".
Впрочем, это не главное, если воплощаются в слово мечты, остаются пропетые песни и пройденные вместе мосты.
Пусть прокатится гулко столетье, словно обруч, гремя о настил...
Я вдругорядь товарища встретил, но о главном ещё не спросил.
11.05.86
На Палихе актриска жила.
Впрочем, может быть, нынче актриса...
Помню, как провожал до угла.
Помню влажное имя - Лариса.
Помню, яблони жадно цвели.
Помню пышные перья заката.
Помню, белые клипсы легли на большую ладонь виновато.
Помню тихую-тихую ночь.
Помню долгие-долгие речи.
Помню, было, казалось, невмочь расставаться в преддверии встречи.
Помню, как обжигалась ладонь о ладошку, чтоб позже ночами жег невидимый миру огонь, на бессмертный вопрос отвечая...
Шорох платья, и стук каблуков, и руки улетающей промельк, розовеющий край облаков...
Но вот что разлучило - не помню.
7-17.05.86
Пляж, где радости нет умолку.
Все попарно и все в обнимку.
Сосен сдвоенные иголки, точно женские "невидимки"
3.08.86
Говори со мной о многом.
Говори, как сверкает над отрогом край зари; как просеян звездным ситом лунный свет; как бывает ненасытен голод лет; как бывают безрассудны игроки; как рассудку неподсудны две руки...
3.08.86
МЕТАМОРФОЗЫ
Дирижеру Джансугу Кахидзе
Рояль, откинув черное крыло, присела, далеко не отлетая.
Уродице трех лапой повезло: её пригрела человечья стая.
Летучая чудовищная мышь, в провинции ты реешь и в столице, то жмешься к полу, то впотьмах летишь многопудовой птеродактилицей.
Наездник твой, кудесник, что комар, так тонок на корриде в черном фраке.
Твой писк, твой крик наивен как кошмар бегущего по лесу в полном мраке.
О, как суставы по ночам скрипят, отпотевая грузной древесиной!
Клавиатуры вытянутый ряд зубопротезен, хоть оскал крысиный.
Надежен панцирь щитомордовой шкатулки, музыкальной черепахи, когда лежишь, повернута порой кверх брюхом, вся - во прахе и на - плахе.
Но если твой наездник, твой факир, вдруг извлечет нам Брамса или Листа, рояль, ты сразу - прелесть, ты - кумир, в мгновенье это все мы роялисты.
Так не стесняйся, яростней топырь свои копыта оркестрантам в лица; пусть дирижер вспорхнет, как нетопырь; он - твой сообщник, человеко-птица.
Рояль, всегда с тобою рядом жаль бесхвостого котенка пианино; ни веса, ни осанки; лишь эмаль зубов двуцветна да оскал крысиный.
О, если бы сыскался крысолов, что всех бы вас сорвал из обиталищ и заманил игрой волшебной в ров, я был бы среди вас, как ваш товарищ.
Как вы малоподвижен и тяжел, на уверенья, как и вы, доверчив; и так же мне опасен произвол красивых женщин, если в сердце вечер.
Рояль, лети как глянцевитый жук или ползи как Божия коровка;
Мне больше заниматься недосуг сравненьями и вообще неловко.
Шумит оркестр: гудит виолончель, как чайки перепархивают скрипки, а ты - в углу, вертится карусель и без твоей праящерской улыбки.
Тебя забыл заезжий дирижер, наездник твой в гастрольной лотерее.
Рояль, рояль, без струн, как без рессор, скакать накладнее и тяжелее.
Втяни же в брюхо куцее шасси и вырули на летную дорожку...
О, как ещё летают по Руси чудовища в прозрении сторожком!
9.08.86
Цвета соли с перцем волосы, губы солнцем сожжены...
Не бывает слаще голоса разъединственной жены.
Пусть она отменно выложит, как и в чем ты виноват; но зато поправит выжженный на плечах твоих халат.
Но зато позволит нежиться на кровати день-деньской, и полна морскою свежестью, не тоскою городской.
9.08.86
Пицунда
ДИАЛОГ
Говорила о новой работе, как сменить сапоги и пальто; а мне слышалось: "Кто ты мне?", "Кто ты?",
"Неужели друг другу никто?".
Был пейзаж за окном безотраден.
Моросил затянувшийся дождь.
От незримых царапин и ссадин сердце слабое кинуло в дрожь.
Но выгравшись в сюжет диалога, я острил, что зима не страшна, что не вижу достойней предлога, чем укрытые снегом дома.
Ледяная колючая сказка нам милей, чем осенняя пыль.
Даже ветра случайная ласка подымает алмазную пыль.
Если только не думать при этом о квартплате, еде и тепле; если жить, словно малые дети на бездумно-волшебной земле.
Но прорех ещё жизненных много, и заботами полнится дом; и врывается в ткань диалога нескончаемый дождь за окном.
19.10.86
Кто-то, кажется, Кафка, сказал о том, что повторялось тысячекратно: человек потерян в себе самом безвозвратно.
Но ведь можно построить себя, как дом, если нравственно ты не калека...
Человек потерян в себе самом, важно найти в себе человека.
21.10.86
АРТЕФАКТ
Незабываемы практические занятия по анатомии: все мы, первокурсники, что-то препарировали, тщательно выделяя каждый нерв, каждый сосудик, каждое мышечное волоконце...
И вдруг резкий голос педагога