Зазвонил телефон, мы обе вздрогнули. Никто не знает, что мы здесь! Должно быть, звонят этнографине. Я подняла трубку, не называя своего имени. Меня обдало шквалом площадной брани. Оторопев, я молча передала трубку Катрин. Та прислушалась на пару секунд и бросила трубку. На ней лица не было. Она застыла от ужаса.
На другой день, прежде чем подойти к воротам, Катрин отправила меня вперед на разведку. Ни сутенер, ни другие подозрительные личности возле здания не околачивались, и мы прошли сразу к директору.
– Смотри, он сейчас увидит меня и завопит: «Buona sera, Caterina![14]» Это у него традиция. Несколько лет назад он сам учил здесь итальянский, – предупредила Катрин.
Спустя пару минут она произнесла:
– Привет, Бернд!
В ответ прозвучало обещанное и ожидаемое итальянское приветствие.
Директор протянул руку и пробубнил:
– Коппенфельд.
Катрин представила меня как свою коллегу.
В глазах директора появился интерес.
– Где вы преподавали? – спросил он, оглядывая меня благосклонно.
– Во Флоренции, – мгновенно встряла Катрин, не дав мне и рта раскрыть. – Майя – первоклассный искусствовед и знает итальянский. Сейчас на каникулах, она погостит у меня пару недель и могла бы иногда меня заменять, если придется.
– Нет проблем. – И Бернд Коппенфельд обратился ко мне: – Вы так молоды, а уже дипломированный специалист! Законченное высшее образование – такая редкость в наши дни. И как вам повезло, что вы живете во Флоренции, это ведь настоящая жемчужина среди европейских городов!
Мне удалось ввернуть пару умных фраз из тех, что я выучила для своих туристов-экскурсантов.
– Да, и вот еще что, Бернд, – сказала Катрин, – ты знаешь, наверное, я разошлась с мужем. Если он здесь объявится, не говори ему, где я. Он страшно вспыльчивый. И уж тем более если он кого-то подошлет вместо себя.
– Моника! – крикнул директор в сторону приемной, откуда показалась седовласая секретарша. – Если кто-нибудь будет спрашивать о Катрин, то пожалуйста…
– Ой, простите, я не знала! – ахнула Моника. – Вчера утром один господин, имя не расслышала, спрашивал о расписании фрау Шнайдер. Сказал, что старый знакомый и хочет встретить ее после уроков. Звучало очень серьезно. Еще он записал адрес Катрин в Дармштадте. Я сделала что-то не то?
Мы пошли в класс. Учащимися были в основном дамы между сорока и пятьюдесятью, но затесались и пара гимназистов и супруги-пенсионеры. Они знали основы итальянского произношения и несколько стандартных фраз вроде «Come sta?»[15]. После того как Катрин сочинила миф о моей учености, мне захотелось самой поучить. Любознательные, пытливые домохозяйки, грезящие об Италии, читали отрывки из учебника. Это было даже трогательно. Я прислонилась к батарее. Куда бы пойти покурить на переменке? Тут я посмотрела на улицу. Черт! Опять он тут! Тот, вчерашний. Сутенер. Стоит на том же месте. Дежурит, гад!
Что делать? Как быть? Нельзя, чтобы Катрин заметила, как я напугана. Она и так рассеянна, не может сосредоточиться, отвечает ученикам невпопад. Как же нам сегодня отсюда выйти? Мы же не можем ежедневно появляться как мать с дочкой-кошкой.
Едва отзвучало многоголосое arrividerci[16], я ткнула пальцем в окно: что делать будем?
Катрин против обыкновения не стала охать и ахать, а предложила на удивление здравую идею:
– Бернд сейчас тоже заканчивает, у него машина в подвальном гараже. Попрошу его нас подвезти. И заодно поговорю о деньгах.
Денег у директора оказалось у самого только двадцать марок, так что аванса не даст, но подвезет охотно. Втроем мы спустились на лифте в гараж, где не было никого подозрительного, и выехали в направлении Музея художественных ремесел, куда я давно уже собиралась сходить. Пока ехали, нам пришлось выслушать историю болезни фрау Коппенфельд. А музей к нашему приезду закрылся. Видать, судьба моя такая, вечно эти музеи закрываются у меня перед носом. Пришлось ограничиться ближайшим к музею кафе.
Мороженое на любой вкус. Ух ты! Вот это жизнь! Это невинное удовольствие напомнило мне нашу с Корой шальную юность, каникулы, которые мы обычно проводили вместе. После каждого приключения мы брали по стаканчику кассаты[17], и с каждым взрывом смеха с ложек капали сладкие капли на нас и вокруг нас. Теперь я бы рассказала Коре, что у ворот топчется сутенер, должно быть, у бедняги затекли ноги. Мне стало весело, когда я об этом подумала, даже забыла, что нахожусь во франкфуртском сити. Я заржала, как подросток, и подобно моему сыну заляпала шоколадным мороженым учебники Катрин.
– Ну ты что! – недовольно воскликнула Катрин. – Тебя прямо не поймешь! То рыдаешь без причины, то хохочешь как безумная. И что ты выкинешь в следующую секунду, черт тебя знает! У тебя симптомы маниакально-депрессивного психоза, сходи к психиатру!
Катрин, Катрин! А ведь ты попала в точку. Моя мать в приступе депрессии наложила на себя руки, с чего бы мне быть психически здоровой. Наверное, и я с приветом. И охота мне это слушать! Тут я снова расплакалась. В полном недоумении и смущении растерянная Катрин кинулась меня утешать.
– Позвони своей подруге. – Я принялась вытирать все кругом носовым платком. – От нее Эрик мог узнать, где ты работаешь.
У меня уже тоже сдавали нервы. Может, мы и правда в опасности? Что Эрик задумал: вернуть картины или заказать Катрин?
– Мне надо уехать, – причитала Катрин.
Понимаю! Она не хотела потерять работу, но жить ей хотелось еще больше. И лучше бы ей было, конечно, сейчас пока скрыться. Ага! Это что же получается? Она скроется, а я должна буду замещать ее на курсах, пока она не продаст картины? Вот оно как!
Из дома Катрин позвонила подруге, и мы поняли, что дело наше и вправду дрянь. В день, когда мы украли картины, Эрик разыскал Ширли и угрозами вынудил ее рассказать, что та знает. Ширли – не героиня, что с нее взять, она, разумеется, все выложила о Народном университете. Но ведь это публичное место, оправдывалась Ширли, не накинется же он там на Катрин с кулаками.
– Вот дура-то! Вот курица! – негодовала я. – Надо же было тебя предупредить! Хоть бы записку в секретариате оставила.
– Не все ж такие умные, как ты! – съязвила Катрин. – От картин надо избавиться. Постараюсь продать картины или для начала хоть одну из них. Остальные нужно куда-то спрятать. Как думаешь, Кора могла бы помочь?
Кора! Да причем тут Кора?! Да пропади она пропадом, эта Кора!
Но Катрин сама не справится, ей надо как-то помочь.
У меня есть контрпредложение. На первый взгляд странное, но все гениальные планы сначала кажутся странными. Где-то в моем чемодане ждала своего часа визитка того австрийского коммерсанта из поезда, который предлагал мне работу продавщицы в его сувенирном магазине. Вот, нашла! И позвонила в Инсбрук.
Пожилой господин не сразу меня вспомнил, но когда понял и вспомнил, кто я, возликовал: всегда счастлив видеть красивую женщину! Дошло ли до него, что я вместо себя пришлю подругу? Кажется, не совсем.
Инсбрук! Ура! Катрин была в восторге. Мы уложили австрийский ландшафт, естественно, снова упрятанный под натюрморт с розами, в чемодан Катрин и подсчитали оставшиеся деньги. Один раз заправиться хватит, на второй – уже вряд ли. В душе я надеялась поехать вместе с ней, а потом забрать сына.
– Нет, ты должна остаться, – заявила Катрин, – будешь заменять меня, сколько понадобится, пока я не вернусь с мешком денег.
Ну вот, еще одна ловкачка решила бросить меня в чужом городе! Хотя остальные картины остаются со мной, а это, разумеется, гарантия того, что Катрин вернется. Ну, тогда ладно.
– Завтра я поеду на электричке в Грисхайм, возьму твою машину, провожу тебя до Дармштадта. Там одолжим у Феликса денег, и езжай, бога ради, дальше без меня.
Катрин согласилась. Чемодан был уложен, паспорт действителен, а таможенного досмотра нынче можно не бояться. Жаль вот только, что Бэла задержится у отца дольше, чем мне бы хотелось.
6
– Надень мой австрийский наряд, – посоветовала я Ослиной Шкуре на следующее утро, – если он тебе подойдет, оставь его себе. Будешь чувствовать себя в Инсбруке веселой тиролькой!
Катрин совершенно не уловила моей иронии. Ей казалось, что в народном костюме она как под шапкой-невидимкой.
В Дармштадт добрались быстро. У Катрин сохранились ключи от коммуналки. Пес одиноко скучал в квартире и набросился на нас с восторгом. Мы по-хозяйски открывали одну дверь за другой, пока я не наткнулась на спящего Энди. Вот черт, как же я забыла, он же отсыпается после ночной смены. Разбудил его собачий лай. Энди поглядел на меня сонными глазами, снова закрыл их и проворчал только:
– Валите, откуда пришли!
– Где Феликс? – осведомилась я.
– Не знаю, мне плевать! – И Энди отвернулся к стене.
Мы в растерянности стояли у его кровати. Вдруг он снова обернулся и резко сел. И тут понеслось! Видать, у парня накипело.
– Что я тебе сделал, что ты со мной обращаешься как с последним дерьмом? Пропала без единого слова, ни звонка, ни записки! Так обижалась на Кору с ее выходками, а сама ведешь себя так же паршиво! Утешить тебя, на вокзал отвезти, денег одолжить – это ко мне! Конечно! А потом мавр сделал свое дело, мавр может уходить! Уйди с глаз моих! – Он весьма театрально хлопнул себя ладонью по лбу.
Стыдно! Как стыдно!
Катрин стала что-то мямлить, оправдываться:
– Меня снова муж преследует, мы должны были уехать, пока он нас тут не нашел…
– Кто это мы? – не унимался Энди. – Ты – да, а Майя-то здесь при чем? У меня к тебе особый счет. Погоди, вот придет Макс, он тебя линчует! Мне теперь по твоей милости водить такси до старости, я твою долю квартплаты оплачиваю! Думаешь, мы тут такие все богатые!
Эк его! Обычно такой тихий, кроткий даже. А тут во как. Решил поиграть в разгневанного трагического героя.
Он замолк, чтобы перевести дух, и тут мне удалось вставить слово:
– Все сказал? Не было у меня времени прощаться, пришлось когти рвать!
– Ага! Как же! Когти они рвали. Ну да! За идиота меня не держите. Вы же ни одной побрякушки, ни одной этой орхидеи своей дурацкой не забыли? Не смеши меня! Тут ежу ясно, что вы заранее все спланировали! Ну и чего ж вы тут стоите, если вам надо прятаться? А? Что, опять деньги кончились?
Катрин занервничала, ее этот разговор угнетал. Она не готова была выложить перед Энди квартплату за месяц, ну никак! И вообще, ей ехать далеко, пора убираться. Видно, она уже не надеялась разжиться в этом доме наличными.
– И платье Майкино на тебе как на корове седло! – крикнул ей в спину Энди.
Катрин оставила нас вдвоем, меня один на один с моим бывшим любовником, который теперь готов был меня убить. Вот стоит мне сейчас залезть к нему в постель, и он мне все простит. Ну уж нет! На фиг. Не полезу. Я гордая!
– Не могу тебе всего рассказать, ты тогда станешь нашим сообщником и тоже можешь попасть в беду, – начала я осторожно и заискивая, – и новый адрес не скажу. У нас нет другого выхода, приходится прятаться, мы в опасности.
– Лапшу только на уши не вешай. – Энди слегка смягчился, ему даже, кажется, стало интересно. – Ну и кто вам угрожает? Кстати, тут один тип спрашивал про Ослиную Шкуру.
Само собой, о краже картин я ему ни слова не сказала, зато объявила, что у мужа Катрин связи в преступном мире и что он пустил по ее следам киллера.
– Киллера? Да ладно мне тут небылицы плести! Во-первых, я случайно знаю, чем занимается ее муж. Адвокат никогда не станет так подставляться, иначе потеряет лицензию. Во-вторых, по-прежнему не понимаю, при чем тут ты? – Он снова завелся. – И в‑третьих, я бы тебя никогда не предал!
– Даже под пытками? – крикнула я в ответ.
Ух! Так бы и врезала!
Повисла пауза.
– На вашем месте я бы пошел в полицию.
Только я собралась намекнуть, что у Катрин есть особые причины не доверять властям, как в прихожей снова завизжал от счастья пес. Я с радостью покинула эту берлогу с матрасом и пошла посмотреть, кто пришел.
В коридоре Феликс кинулся меня обнимать. У нас обоих совесть была нечиста, и оставались старые счеты, ну да ладно, чего уж там. Ни к чему сейчас упрекать друг друга.
– Давай, плети, болтай! Я и у себя в такси всякого вранья наслушаюсь! – неслось мне вслед из комнаты Энди.
– Кофе хочешь? – засуетился Феликс.
Налил воды в эмалированную кастрюльку, поставил на огонь, а мне подвинул стул. Сам выпил какао. И стал извиняться, что торопится: он обещал свозить бабушку в дом престарелых.
– Слушай, тут такое выясняется, ты не поверишь! – рассказывал он. – Бабуля тут недавно раскололась: моя мать на самом деле дочь от любовника, а не мужа! Был раньше дядюшка Хуго, а теперь он, оказывается, мой родной дед! Представляешь? Поздравь меня! Мой дедуля выполнил свое старое обещание и подарил мне машину!
– А, ну тогда конечно…
Разоблачение семейных тайн меня мало интересовало, Кора мне когда-то уже все это рассказывала. Зато Феликс ликовал. И ведь чему радовался, смешно, ей-богу.
– Получается, – рассуждал он, – что Кора мне только наполовину кузина. Раньше моя мать и ее отец считались родными братом и сестрой, а на самом деле они – сводные. Значит, у Коры и у меня всего-то общая бабушка – ты ее знаешь, – но разные деды.
Ну и что?
– Двоюродных братьев и сестер испокон веку женили, и никого это не беспокоило, – заметила я, – чего ты так суетишься? Ты не первый, кто домогается собственной кузины.
Чужая семья – потемки. И вникать не стану, ну их! Вы мне лучше скажите, почему моя подруга, а твоя милейшая кузина так подло меня подставила?.. Но у Феликса никакого объяснения не нашлось. Он как одержимый вычислял, каково их с Корой кровное родство в процентах.
– Теперь можно не беспокоиться, что ты с ней переспал? – ухмыльнулась я.
Феликс покраснел.
– Да не спал я с ней!
Как прикажете вас понимать? Должно быть, вся эта ваша итальянская афера затянулась так надолго оттого, что Кора вдруг, уж бог знает почему, постеснялась ложиться в постель с двоюродным братом? Или же Феликс сам, как бы втайне ни вожделел свою рыжую кузину, устыдился своих желаний? Или это она его просто дразнила? Кора любит мучить мужчин: сначала увлечет, надает авансов, раздразнит, а потом обдаст холодом, оттолкнет прочь. Готова в это поверить, это так на нее похоже.
Тьфу! Зачем только я в это лезу? Не мое дело! Стыд один! Пора сменить тему.
– Где же вы были все это время?
– Два дня во Флоренции, потом на море, потом в деревне. Эмилия и Марио сначала были с нами, а потом остались в горах, – отчитался Феликс.
И далее я услышала то, что и ожидала услышать. Кора непредсказуема, это, ей-богу, невыносимо! Переменчива, как погода в апреле. Иногда – ну само очарование: сердечна, щедра, мила, остроумна. То вдруг, будто она сама тяготится своим добродушием, становится злой, холодной, надменной, вредной, черствой, почти жестокой. В таком состоянии, как бы Феликс ее ни нахваливал, как бы ни подлизывался, Кора придиралась к каждому слову, высмеивала, унижала его, называла его примитивным и неинтересным, с ее точки зрения. Как-то раз она всерьез его довела, он молча развернулся и пошел собирать чемодан. Тогда Кора прибежала в его комнату, стала просить прощения, обниматься, едва не соблазнила.
– Значит, вы спали в разных комнатах? – зацепилась я.
Феликс кивнул. Да, жили раздельно, но каждый вечер Кора заходила перед сном в ночной рубашке, вернее, в том, что она считала таковой. Залезала к нему на кровать с сигаретой, прокуривала его комнату и при этом преподавала ему итальянский. В первый вечер это было несколько полезных повседневных фраз, потом появился легкий двусмысленный оттенок, потом пришлось повторять за ней и вовсе какие-то пошлости. А ученик он, к сожалению, неспособный. К языкам особенно. Они у него никогда не шли, включая латынь. Он потому и стал изучать машиностроение, а не итальянский. Если он хорошо усваивал урок, то в награду получал поцелуй. Но чаще было как раз наоборот. И тогда…
– И что тогда? – полюбопытствовала я.
Ничего. Феликс промолчал. Больше я ничего не узнала о педагогических талантах.
Феликс поднялся, взял бумажник.
– Если хочешь, поехали со мной, поговорим по дороге, – предложил он. – Вообще, ты должна обязательно познакомиться с моим дедом. Он больше всего любит молодых женщин. Бабуля может сидеть у его кровати до бесконечности, просто умереть от скуки. Мы их оставим одних, а сами сходим в парк или посидим в кафе.
Шарлотта Шваб, очевидно, по мне не скучала и не слишком мне обрадовалась. Но не сказала ни слова. Она молча села в машину рядом с Феликсом, я осталась на заднем сиденье и в их разговоре почти не участвовала. Слушать их разговор было интереснее. Бабушка тоже хотела знать, как поживает Кора.
– Почему же она не приехала за Майей… – посетовала она.
Феликс явил чудеса дипломатии и обмана. Хотя я все-таки вру виртуознее. Но и он не сплоховал: не стал грубо врать старушке, не испугал, не стал зря волновать, просто не стал ей рассказывать всего, и все.
Однако бабуля Шваб могла сложить два и два.
– Кора, крошка моя! – с пафосом воззвала она. – Я так ее люблю, и так за нее сердце всегда болит.
– За Кору можете не волноваться, фрау Шваб, – не выдержала я, – Кора по жизни не пропадет!
Шарлотта помолчала, подыскивая слова.
– Я отвечу словами Гете, – и она продекламировала:
Феликс усмехнулся. А меня эти слова очень тронули. До самого дома престарелых мы молчали. И тут Шарлотта опомнилась: букет цветов для Хуго остался у нее на кухне!