Тысячи людей пришли в траурный зал похоронного бюро «Кемпбелл» в Нью-Йорке, где в течение двух дней лежала в гробу выставленная для торжественного прощания императрица красоты. Хотя для этого Луизе пришлось вернуться раньше, чем было запланировано, из деловой поездки в Калифорнию, что-то заставило ее прийти. До настоящего момента она не понимала, что.
Старая ведьма публично критиковала ее с тех пор, как она открыла первый салон «Луизы Тауэрс», почти одиннадцать лет назад. Мадам обвиняла Луизу во всех смертных грехах, от кражи формул и служащих — последнее соответствовало действительности — до «рабского подражания в мыслях, словах и делах». Она отказывалась от каждого приглашения, которые Бенедикт и Луиза когда-либо посылали ей; она демонстрировала свой гнев и враждебность буквально до последнего вздоха, но сейчас Луиза осознала, что никогда бы не простила себя, если бы не пришла сказать от всего сердца спасибо и прости женщине, показавшей ей, как обрести собственную индивидуальность.
Если бы не Елена Рубинштейн, говорила себе Луиза, она бы не устояла перед страстью Бенедикта и стала бы его содержанкой — а чем бы это кончилось, она боялась думать. Не будь у нее такого подспорья, как деловая карьера в косметической фирме «Рубинштейн», она не сумела бы отвергнуть первое предложение Бенедикта в тот день в Лондоне. А вместо этого она стала не только женой Бенедикта, но теперь, после бурного начала, и его доверенным партнером в деле, где налицо имелись все признаки того, что однажды ее компания станет столь же известной и могущественной во всем мире, как и компания самой Рубинштейн.
Луизе показалось, что среди моря людей, собравшихся в часовне, она увидела знакомого ей человека, человека, с которым ей часто хотелось встретиться снова, чтобы помириться с ним, несмотря на то, что она знала — их дружбу возобновить невозможно. Неужели это Ян?
Ее сердце учащенно билось, пока она пыталась пробиться сквозь толпу к тому месту, где, как она думала, видела Яна Фейнера. Посторонние люди, знакомые и деловые партнеры, все время останавливали ее, стремились вовлечь в бесполезный обмен любезностями, стараясь выяснить, что она чувствует и почему она здесь. Человек, в котором она узнала Яна, теперь находился в дальнем конце зала.
— Ян, это ты? Ян… Ян… — ее голос потонул во всеобщем гвалте. Он повернулся и заговорил с кем-то. Это был Ян. Она порывисто замахала рукой, пытаясь привлечь его внимание, но тщетно. Он явно не заметил ее. Он уходил.
Совсем недавно она где-то читала, что сейчас Ян на пути к вершине в компании «К.Эвери». В течение нескольких последних лет, работая в главном офисе основной компании, Ян своими исследованиями в области коррекции кожи создал себе солидную репутацию.
Она не заикнулась об этом Бенедикту, так как он до сих пор питал странную ревность к Яну, что стало причиной перевода того в Голландию много лет назад. Теперь Бенедикт ничего не сможет с ним сделать, однако не существовало ни малейшей надежды на восстановление продолжительных дружеских отношений, даже если бы обе компании не соперничали между собой. Брат Яна Виктор, тоже работавший в фирме «К.Эвери», никогда не упускал ни единой возможности очернить «Луизу Тауэрс» на страницах печати и в публичных выступлениях. Она знала, что с самого начала Виктор невзлюбил ее лично и люто ненавидел компанию, которую Бенедикт позволил ей построить, назвав своим собственным именем.
Луиза решила, что позвонит Яну в офис «К.Эвери» — если не сегодня, то как-нибудь на неделе. Она позвонит, чтобы пожелать ему удачи и поздравить его с тем, чего он достиг. Она верила, что они смогут поговорить как цивилизованные люди. Возможно, она даже отважится рискнуть и встретится с ним, хотя бы на несколько минут, чтобы сказать, как она рада его успеху. В свое время она поклялась, что больше ничего не станет скрывать от Бенедикта, но это было совсем другое. Она обязана Яну, она должна объяснить, что вечно будет благодарна ему; и не только потому, что успех «Открытия», как оказалось, заложил основу, на которой была построена вся компания, но и за то, что он внушил ей надежду и мужество в черные для нее дни в Лондоне.
Именно Бенедикт позвонил ей в Калифорнию, чтобы сказать о смерти мадам Рубинштейн. Но смерть Мадам, как он дал понять в своей неподражаемой манере, явилась лишь одной из причин, побудивших его позвонить.
— Фирма «Рубинштейн» со своими филиалами по всему миру оценивается примерно в сто миллионов, однако на ее создание потребовалось семь десятилетий. Мы уже проделали добрую часть пути, а мы лишь в начале второго десятилетия, — радостно заявил он ей. — Как тебе известно, некогда я серьезно думал о покупке «Рубинштейн», но сейчас у меня есть собственная, домашняя звезда. Итак, что ты думаешь о ранчо, принадлежащем той кинодиве? Там полно паразитов, но Сьюзен и Дэвид рассказали мне о парне, который успешно справился с осушением тоней вокруг Нассау для Лайфорд Кей, и, возможно, он сделает то же для нас. Мне нравится идея открыть водные лечебницы «Луизы Тауэрс» на обоих побережьях, одну на зимний сезон, другую на летний.
— Я думаю, что ранчо со всех сторон окружено горами. Сейчас еще весна, но там практически нечем дышать, — ответила ему Луиза. — Летом там, наверное, будет душно. Мне кажется, что нам, вероятно, следует выбрать место с более прохладным климатом по контрасту с Флоридой. Я бы назвала Мэн, если бы там уже не было «Элизабет Арден». Быть может, подойдет Колорадо или Вермонт, или где-нибудь поближе к Нью-Йорку — в Коннектикуте. Если мы выберем Колорадо, то там можно открыть лечебницу, которая работала бы круглый год, и предлагать катание на лыжах как часть оздоровительной программы для тех, кто предпочитает снег солнцу.
Теперь он стал считаться с ее мнением, как никогда прежде. А она, что ж, она старалась, чтобы у Бенедикта никогда не возникало поводов сомневаться, что все ее помыслы, во сне и наяву, были только о нем.
Именно в этом, убеждала она себя, истинная причина того, что она предложила, а Бенедикт согласился, поручить Чарльзу международный отдел «Луизы Тауэрс» с тем, чтобы освободить ее от бесконечных поездок. Бенедикт никоим образом не мог обойтись без нее столь продолжительное время. Чарльз замечательно работал в компании, хотя разъезды, увы, не сделали его брак счастливее.
— В райском саду проблемы, — предупредил Бенедикт Луизу на Пасху, когда Блайт не появилась на традиционном пасхальном ленче «Тауэрс фармасетикалз». Во время этого мероприятия, проводившегося ежегодно в главном офисе компании, Бенедикт весьма торжественно объявлял об огромном финансовом пожертвовании городским больницам и разбивал пасхальное яйцо, добытое в Центральном парке. Присутствие на приеме было обязательным для всех членов семьи, и на него явились Сьюзен и Дэвид с двумя детьми — Кристофером, или, как его теперь все называли, Киком, и Фионой; Леонард и Марлен со своей пухленькой дочерью Зоей, только начинавшей ходить; а также избранные среди кузенов, нянюшек и слуг — и, конечно же, Чарльз.
Он около часа беседовал наедине со своим отцом после того, как все разъехались, пребывая в разной степени восторга и изнеможения; Чарльза не пришлось долго уговаривать, чтобы он поехал в апартаменты на Парк-авеню на пару стаканчиков отменного бренди из личных запасов Бенедикта. Луиза почувствовала, что о Блайт лучше не вспоминать. Потом Чарльз, нетвердо державшийся на ногах, сел в лимузин «Тауэрс», и его отвезли домой, в район Семьдесят третьей улицы. Бенедикт даже похвалил Луизу за то, что ей удалось развеселять Чарльза и отвлечь его мысли от семейных забот.
И она постоянно отвлекала Чарльза от невеселых размышлений. Сегодня, собираясь отдать последний долг Мадам, она попросила его сопровождать ее, и он ждал в центральном холле «Кемпбелл», когда она вышла из лифта, бледная, красивая, печальная.
— Я даже не представлял, как много она значила для тебя, — сказал он, когда в машине она сняла очки, и он увидел то, чего не видел почти никто и никогда — слезы, блестевшие на глазах Луизы Тауэрс.
Чарльз тоже казался несчастным. Он похудел, но выглядел лучше, чем когда-либо, все больше напоминая своего отца, его более мягкую, добрую, молодую копию. Он ласково и сочувственно смотрел на нее, подумав, что она оплакивала Мадам. И это было так, но еще она оплакивала и себя. Все осталось по-прежнему. Как только она встречалась с Чарльзом наедине, а такое она теперь позволяла себе нечасто, ее охватывало все то же странное желание. Ей хотелось прислонить голову к его плечу и забыть обо всем на свете. Ей хотелось, чтобы его сильные, молодые руки прижали ее к груди. Ей хотелось… Она не разрешала себе думать о том, чего ей хотелось.
Она вложила свою руку в замшевой перчатке в его и сказала:
— И я тоже не осознавала, как много она значит для меня. Мне очень, очень грустно, что она так и не дала мне возможности поблагодарить ее.
Она вложила свою руку в замшевой перчатке в его и сказала:
— И я тоже не осознавала, как много она значит для меня. Мне очень, очень грустно, что она так и не дала мне возможности поблагодарить ее.
Она изумленно уставилась на Чарльза, когда он расхохотался. Точно так же она изумлялась, когда Бенедикт начинал смеяться над чем-то, чего она не понимала.
— Извини, Луиза, не смог сдержаться, но меня позабавило, как ты могла ожидать, что мадам Рубинштейн охотно примет твою благодарность за то, что ты отняла у нее стольких покупателей? Ей не за что было благодарить тебя, и она тоже явно не желала твоей благодарности. — Чарльз, удивляясь, покачал головой. — Вот это и делает тебя совершенно особенной. Ты на самом деле думаешь не так, как большинство людей. Мне кажется, ты даже не понимаешь, как необходима ты стала женщинам. Елена Рубинштейн умерла, сознавая, что Луиза Тауэрс представляет самую большую угрозу делу ее жизни. Держу пари, она думала о тебе каждый день.
— А ты думаешь обо мне?
И как только вырвались у нее эти слова? Это произошло потому, что сегодня она была особенно уязвимой, слишком близко соприкоснулась со своим горьким прошлым. Чарльз произнес совсем не те слова, которые она хотела услышать от него.
— Я? Ты, наверное, шутишь. Я работаю, как ненормальный, для «Луизы Тауэрс», компании и женщины. — Он стиснул ее руку. — Ты для меня — все на свете. Я говорил отцу. — Он захлебывался словами, точно ребенок. — Как раз на Пасху я говорил ему, как искренне я надеялся на такой брак, как ваш с ним, и тем глубже я чувствую свое поражение. — Он с отчаянием посмотрел на Луизу. — Уверен, Сьюзен тебе уже сказала, если этого еще не сделал отец. Блайт хочет развестись.
Он выпустил руку Луизы и уставился прямо перед собой, с горечью поджав губы.
— Она обвиняет «Луизу Тауэрс», говорит, что ни один брак не выдержит такого графика поездок, как мой, но дело совсем не в этом. Она встретила другого, тоже теннисиста, племенного жеребца, ничтожество…
Эти слова будут преследовать ее потом много месяцев, но сейчас Луиза сказала:
— Что ты намерен делать?
— Не знаю. Отец говорит, что я не должен сдаваться, если все еще люблю ее. Что я должен увезти ее куда-нибудь на пару месяцев, если хочу все поправить.
— А ты?
— В том-то и дело. Я не знаю. Я скучаю в разлуке с ней — ужасно. Я хочу ее — ужасно.
Луизе захотелось заткнуть ему рот. Было невыносимо слышать от него подобные вещи, и она все надеялась, что он поймет — она не хочет, чтобы он продолжал, но он ничего не заметил.
— А потом, когда мы встречаемся, наши отношения становятся такими натянутыми, столько между нами напряжения, скорее, ненависти, что мне хочется вырваться на свободу. — Он закрыл лицо руками, и в его приглушенном голосе послышались слезы. — Я не хочу потерять ее, но не думаю, что мы и дальше можем жить вместе.
— Почему бы тебе самому не уехать на пару дней? Забудь о делах, поезжай куда-нибудь и все хорошо обдумай. — Когда Луиза так говорила, она не переставала убеждать себя, что Чарльз на самом деле не любит Блайт — страдает его гордость. Они никогда не подходили друг другу; Блайт была бесчувственной; его всегда интересовало только имя Тауэрс. Она никогда не была ему настоящей женой, вечно уезжала на какие-то теннисные турниры, хотя ни разу даже не приблизилась к успеху.
— Нет, я пытался вести независимый образ жизни. Я даже… — Чарльз откинулся на спинку сиденья с закрытыми глазами. — Мне не стоило бы говорить тебе об этом, но я даже спал с другой женщиной, когда в феврале поехал кататься на лыжах после заключения исследовательского соглашения в Женеве. Это был один из редких случаев, когда Блайт поехала со мной в деловую поездку. Именно тогда я узнал о том теннисисте. Я сходил с ума, я настолько обезумел, что мне хотелось застрелить его или еще кого-нибудь. Я бросил Блайт в отеле, поднялся в ту маленькую деревушку высоко в Альпах и просто… просто переспал с первой же попавшейся мне хорошенькой девушкой.
Сошел с ума? Она тоже сходила с ума, только выслушивая его. Он переспал с другой женщиной… только и всего… с первой встречной хорошенькой девушкой. Машина подъехала к главному зданию «Тауэрс». Она забыла, что должно состояться совещание по вопросам новых исследований и разработок, где она обещала присутствовать, раз уж вернулась в Нью-Йорк. Она чувствовала себя опустошенной, больной, и никогда еще она с такой ясностью не осознавала, что они с Чарльзом воспринимают друг друга совершенно по-разному.
Чарльз, словно желая еще лучше довести это до ее сведения, сказал с невеселой ухмылкой:
— Извини, мамочка! Не сомневаюсь, что шокировал тебя, но, знаешь, мне стало легче оттого, что я просто поговорил об этом с тобой.
Они направились к дверям здания, но Чарльз вдруг остановился, взглянул на часы и сказал:
— Ловлю отца на слове. Для разнообразия я точно знаю, где Блайт. Я намерен сейчас же увидеться с ней и раз и навсегда выяснить, есть ли у нас шанс на будущее.
— Но, Чарльз…
Чарльз не слышал ее. Он повернулся и побежал в сторону Парк-авеню.
Когда Луиза добралась до дирекции фирмы «Луиза Тауэрс», она была в трансе.
— Я не желаю, чтобы меня беспокоили, — сказала она своей секретарше, не обратив внимания на слова девушки, что только что приехал мистер Ример и хотел бы открыть совещание.
Луиза закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, пытаясь удержать слезы. Что с ней происходит? У нее есть все, что душе угодно. Бенедикт, кажется, доверяет ей и любит по-прежнему. Она гордилась его любовью, гордилась тем, что была его женой, и была полна решимости стать вслед за мадам Рубинштейн ведущим мировым авторитетом в области косметики. И все же приходилось признать, что она жаждала получить то, что было и всегда будет недоступным. Она хотела своего пасынка.
Неужели саморазрушение заложено в ее генах? Найдется ли в Нью-Йорке психоаналитик, которому она могла бы доверять и который разобрался бы в том, что происходит у нее в голове? Может, она влюблена в более молодой вариант Бенедикта? Или она, подобно любой другой женщине в мире, ищет способ продлить свою собственную молодость или то, что от нее осталось? Может, на самом деле она томится по молодому Бенедикту? А если да, то почему? Ее муж все еще сохранял мужскую силу и был требовательным и властным, как всегда.
Луиза, спотыкаясь, побрела к своему столу. Это был красивый стол, вырезанный из цельного куска желтого каррарского мрамора. Бенедикт настаивал, чтобы на столе поддерживался порядок, никаких бумаг и писем, как и на его собственном столе. Он говорил ей, что это признак того, что ситуация под контролем. Подчиненные приносят боссу бумаги, когда они нужны ему, но не раньше. Беспорядок на столе приводит к рассеянному вниманию, потере четкости мышления в вопросах генерального планирования, что должно занимать мозг главнокомандующего тогда, когда он один. Бенедикт неоднократно повторял ей, что во время своих редких визитов в ее офис он хочет видеть только красивые черепаховые украшения, которые он специально заказал для нее — предметы из письменного прибора, стоявшие на столе, словно скульптуры.
Одна такая вещица была выполнена в форме женского торса. Между точеных грудей фигурки покоилось нераспечатанное письмо; секретарша знала, что Луиза захочет, чтобы письмо было там, независимо от мнения Бенедикта. Это было письмо из Праги, Наташино письмо.
Пятью этажами выше, в дирекции «Тауэрс фармасетикалз» Норрис только что представил председателю отчет о тревожащем успехе проекта АК-3 компании «К.Эвербах».
— Похоже, наш мститель, Фейнер, или, вероятно, мне следовало бы употребить множественное число, мстители, братья Фейнер — один здесь, другой в Цюрихе — проводили клинические испытания, применив АК-3 для лечения псориаза в двенадцати медицинских центрах по всему миру, и сейчас они уверены, что третиноин, один из наиболее активных производных витамина А, предохраняет поры кожи от загрязнения, таким образом открывается возможность для лечения угрей. И это, должен заметить, вызывает сдержанный восторг среди крупных шишек в Альпах, которые все до единого осведомлены о том, что происходит с исследованием ретиноловой кислоты у нас в Пенсильвании.
Когда Норрис положил на стол Бенедикту отчет одного из лучших частных сыщиков компании, Бенедикт прочитал только две первые страницы, а затем набрал телефонный номер по своей личной линии связи. Он откинулся в кресле, предвкушая встречу, которую он собирался назначить, примерно так же, как он предвкушал изысканный обед в «Лютеции» или крепкую, высшего сорта гаванскую сигару.
— Одри — ты маленькая лисичка, почему ты пряталась от меня? — Его тон был легкомысленным и игривым. Он знал, что Одри будет благодарна ему за возможность ухватиться за любой предлог, даже если это явная ложь. Он не давал о себе знать в течение многих недель, не видел ее больше пяти месяцев и едва ли вообще о ней вспоминал, за исключением моментов, когда ему требовалась служебная информация из Комиссии по контролю, как, например, сейчас.