Одри не упустила шанс сделать вид, что она была именно вожделенной дичью, а вовсе не охотницей.
— Как приятно слышать твой голос, Бен, — она знала, что он терпеть не может, когда его называют уменьшительным именем, но решила таким образом подчеркнуть свое безразличие и независимость.
Он решил отделаться шуткой. Чтобы узнать то, что ему нужно, он должен встретиться с ней.
— Я приеду в Вашингтон в четверг. Если я пришлю шампанское, ты запасешься гусиной печенкой?
На другом конце воцарилось молчание, но его это не встревожило. Он знал, что она отменит все, что угодно, что встретится с ним тет-а-тет, если только у нее нет заседания в Комиссии по контролю.
— Ну? — с нарочитой резкостью спросил он.
— Лучше в пятницу.
— Если пятница по-прежнему следует за четвергом, то в пятницу я тоже у тебя буду. Скажем, около девяти тридцати.
Она никогда толком не понимала его с первого раза.
— Утра? — она напряженно засмеялась.
— Нет, Одри. В девять тридцать вечера, в четверг.
— Я охлажу шампанское, сэр, — сказала она низким, хриплым голосом.
— Не охлади еще что-нибудь.
Разумеется, Ян видел Луизу. Он отчасти надеялся, отчасти страшился, что она может появиться в похоронном бюро «Кемпбелл». Увидев, что она машет рукой, пытаясь привлечь его внимание, он отреагировал спонтанно, примерно так, как протекают химические реакции в лабораторной колбе. Его тело непроизвольно развернулось, обратившись в бегство, на коже выступила испарина, словно от ужаса. И только быстро шагая по Мэдисон-авеню, не глядя на светофоры и осыпаемый ругательствами, он полностью осознал сделанное.
Ему представился великолепный шанс. Случайная встреча со своим врагом в решающий момент его карьеры. Очень скоро об этом объявят в газетах, но он мог бы откровенно сказать Луизе, что в новом году его снова переводят в Соединенные Штаты, где он возглавит стремительно расширяющееся американское отделение компании «К.Эвербах». Спустя четырнадцать лет после того, как Луиза и Бенедикт Тауэрс показали, что о нем думают, вытеснив из основного русла, сослав на работу без будущего в застойных водах Голландии, он не только возвращался в Нью-Йорк президентом крупной компании, он возвращался, наделенный большими полномочиями.
Конечно, об этом будет объявлено, но ему был дан зеленый свет также и на приобретение или создание косметической фирмы, и что касается его, он готов жизнь положить, чтобы построить компанию, которая превзойдет во всех отношениях, опередит и обойдет фирму «Луиза Тауэрс, Инкорпорейтед».
И вот он проворонил свой шанс, однако, утешал он себя за чашкой кофе, это только к лучшему. Луиза, которая была и осталась колдуньей — и такой же красивой, что он заметил даже через весь зал, — наверное, заставила бы его сказать намного больше, чем допускала осторожность. Еще не раз их пути пересекутся в мире, где он в скором времени станет более крупным игроком. Ему не терпелось вступить в борьбу.
* * *Бенедикт опоздал к Одри, приехав к ней домой намного позже, чем собирался; в клубе «Ф-стрит» он неожиданно встретил нескольких сенаторов, которым симпатизировал, и попытался выяснить точную картину всего происходящего во Вьетнаме. Одри кипела, но его это совершенно не волновало. Скоро он обо всем позаботится. Все это было частью игры, а не настоящая жизнь. Его настоящая жизнь — Луиза, и он больше не намерен об этом забывать.
— Уже почти половина одиннадцатого.
— Прошу прощения, мэм. Государственные дела.
Она была одета в прозрачную пижаму бледно-розового, телесного оттенка, так что при свете лампы казалось, будто под пижамой на Одри ничего нет. Возможно, она и была голой. Если так, то она совершила ошибку. С самого начала он говорил ей, что его возбуждает именно загадочность.
Она наклонилась, чтобы наполнить бокалы шампанским — днем он заранее прислал ей ящик «Дом Периньон», — и он заметил, что пижама застряла между ягодиц ее упругого, маленького зада. Он решил обойтись без прелюдии и послать к черту таинственность. Чем скорее он закончит с первой частью программы, тем скорее он узнает то, за чем пришел.
— Иди сюда, лисенок.
Она повернула к нему надутое, злое лицо и увидела, что он вертит в руках колье, похожее на золотое. Оно и было золотым.
— Ох, Бен-е-дикт…
— У тебя ведь день рождения через месяц, правда? Ты будешь себя вести, как хорошая девочка, и перестанешь мучить меня?
Он отчетливо видел неуверенность на лице Одри. Следует ли ей пойти ему навстречу или выждать положенное время, которое, как считает каждая женщина ее возраста, должно пройти прежде, чем сделать окончательный шаг? Она хотела его, все в порядке. Она изголодалась по ласкам, но — Бенедикт вздохнул про себя — он заранее устал от сцены, которую придется разыграть, чтобы она ни в коем случае не думала, будто ее «ценят слишком дешево».
Одри была дурой, решил он, дурой, которая несмотря на непосильную, утомительную работу в своем агентстве никогда не продвинется по служебной лестнице. Ей недоставало необходимого блеска, воображения и, да, смелости, которые должен иметь каждый, кто хочет преуспеть в джунглях бизнеса. Она представляла как раз такой тип наемных служащих, каких он презирал: исполненных потенциальных сил, сообразительных и умных, но чересчур старавшихся не заступить за черту, неспособных пробежать одну лишнюю милю, чтобы добиться успеха. И по этой причине, несмотря на то обстоятельство, что он наперед знал, что она скажет или сделает, ему придется мириться с ней, так как она являлась единственным абсолютно надежным источником информации в Комиссии по контролю, и потому без шуток становилась очень полезной дурой.
Она медленно приблизилась с бокалами шампанского к низкому диванчику. Они чокнулись, причем Бенедикт пристально смотрел ей в лицо, желая, чтобы она выпила.
— Наклонись, — он надел ей колье. — А теперь взгляни на себя в зеркало и принеси шипучку сюда.
Через тридцать минут Одри выпила полбутылки «Дом Периньон», тогда как Бенедикт сделал лишь несколько глотков.
Он ослабил узел галстука, поднял ноги на кофейный столик и небрежно обнял ее за худенькие плечи, и со стороны казалось, что он отдыхает от груза забот и изнурительной работы, которую предполагал его сверхнасыщенный график. Он без труда представил ей картину той жизни, какую — она верила — он вел, картину, которая также объясняла, хотя прямо он об этом никогда не говорил, почему он редко ее навещал: слишком много работы, слишком много разъездов, отсутствие домашнего уюта и покоя, жизнь с Луизой Тауэрс, женщиной такой же амбициозной, как и любой мужчина, если не больше.
Когда часы пробили полночь, вторая бутылка была наполовину пустой, а красивая голова Бенедикта покоилась на коленях Одри. Она испытывала гордость при мысли, что в ее силах было помочь великому Бенедикту Тауэрсу расслабиться настолько, чтобы поделиться с ней некоторыми из своих проблем. Как изумились бы ее боссы, если бы узнали, что она имеет такую власть над одним из крупнейших промышленников страны. Она жаждала лечь с ним в постель — последний раз это было так давно, что она начала думать, что больше это никогда не произойдет, — но несмотря на то, что очень сильно хотела его, она чувствовала эйфорию, просто сидя вот так рядом с ним. Они походили на счастливую семейную пару, сказала она себе, когда он печально пожаловался ей — даже по-ребячески, подумала она, — как он был рассержен, узнав недавно, что Ян Фейнер, человек, который, как он подозревал, некогда был любовником его жены в Лондоне, возник из небытия, чтобы выступить в роли руководителя проекта по созданию важного нового швейцарского препарата для лечения кожных заболеваний под кодовым названием АК-3.
Рассказывая, Бенедикт протянул руку и начал играть с колье у нее на шее. Он почувствовал, как напряглось в ответ ее тело, но он не убрал рук — еще не время. Он продолжал сонно говорить об их собственных исследованиях, начал и замолчал, так как Одри открыла свой глупый рот, чтобы сказать то, что он хотел знать.
— Да, клинические испытания фирмы «Эвербах» вызывают большой интерес в Европе, но лаборатория Клигмана на пороге какого-то открытия в Пенсильвании. Ты финансируешь какие-то его исследования? Ох, как хорошо… — Одри изогнулась, почувствовав, как палец Бенедикта проделал путь от ее подбородка до колье и обратно.
— А что ты слышала? — лениво спросил он, уронив руку и положив ей на бедро.
— Мы слышали, что фирма «Эвербах» собирается сделать заявление о запуске препарата на европейский рынок… Но они еще не готовы для нас, и Клигман может опередить их здесь. Нет, конечно, не ты финансируешь его работу. Это «Орто» от «Джонсон и Джонсон», так ведь? И все равно…
— Это Фейнер? — он принялся поглаживать ее бедро.
— А что ты слышала? — лениво спросил он, уронив руку и положив ей на бедро.
— Мы слышали, что фирма «Эвербах» собирается сделать заявление о запуске препарата на европейский рынок… Но они еще не готовы для нас, и Клигман может опередить их здесь. Нет, конечно, не ты финансируешь его работу. Это «Орто» от «Джонсон и Джонсон», так ведь? И все равно…
— Это Фейнер? — он принялся поглаживать ее бедро.
— Да, я постоянно слышу именно эту фамилию. Ян или Джон Фейнер, который, как я слышала, сменил своего брата Виктора на руководящем посту здесь — он будет управлять «Эвери». Его брат наделен блестящими способностями, но он слишком амбициозен и склонен к саморекламе. Ох, не останавливайся. «Эвербах» определенно собирается расширить свой филиал в Штатах; если АК-3 действительно стоящая вещь, как все говорят, мы, несомненно, еще услышим о них, но тебе не стоит беспокоиться, ох, не останавливайся… — застонала Одри.
Бенедикт резко сел. Он не ожидал услышать подобное о Фейнере, хотя все выглядело совершенно логично. Знает ли Луиза? Ревность, о которой он не вспоминал годами, снова заявила о себе. Знает ли Луиза, что ее поклонник, тщедушный химик, возвращается, чтобы расширить сферу деятельности в Америке главного соперника «Тауэрс» на европейском рынке? Ему стало физически нехорошо от одной мысли об этом.
В то время как Одри пыталась вернуть его руку на свое бедро, он понял, что ему необходимо выбраться из квартиры. Он узнал достаточно. Он больше ни одной минуты не хотел — не мог — играть спектакль, который знал, как свои пять пальцев. Следовательно, ему придется покинуть женщину разочарованной и взбешенной. Не в первый и не в последний раз он обращался с женщинами подобным образом. Ему всего лишь придется на совесть поработать в следующий раз, если, прости Господи, этот другой раз наступит. И тем не менее он хорошо знал, как уйти, избежав сцены. Ему не хотелось возвращаться домой с красноречивыми царапинами на лице.
Он взял Одри на руки, почувствовав сквозь тонкую пижаму нагую плоть. Она испускала стоны и вздохи по дороге в спальню, где он мягко опустил ее на постель, о которой она говорила: размером «иногда на двоих» — больше, чем односпальная, но и не совсем двуспальная кровать, так как ничего другого в комнату было втиснуть невозможно. Одри выскользнула из пижамы и послушно перевернулась на живот, но даже это его не возбудило.
Он обязан выяснить, знает ли Луиза о возвращении Фейнера в Штаты в качестве их грозного соперника. Он наклонился и поцеловал упругую плоскую задницу, но как раз в тот момент, когда Одри начала вскрикивать от удовольствия, он начал отступление к выходу со словами:
— Дорогая, мне надо идти… надо возвращаться в Нью-Йорк на встречу рано утром… Прости, но я вернусь…
Ее вскрики превратились в завывание, и она завопила:
— Только через мой труп! Только через мой труп.
Он слышал, как она рыдала и проклинала его, пока дожидался лифта. Когда он ступил в кабину, она рывком распахнула дверь и швырнула ему колье. Но двери лифта уже закрылись, и украшение отскочило назад на лестничную клетку.
Покинув многоквартирный дом, Бенедикт почувствовал, что, задыхаясь, ловит ртом свежий воздух. Он глубоко вдохнул и помедлил секунду, прежде чем направиться к своей машине. И в этот момент он услышал, как со стуком поднялось окно, а затем последовал звон металла. Колье ударилось о тротуар прямо у его ног. Одри не стала кричать в окно, как он и ожидал. Он знал, что основным принципом в жизни Одри было «что могут подумать люди».
Он нагнулся поднять колье, которое теперь состояло из двух частей. Он отдаст его починить и вернет ей в паре с соответствующим браслетом, а также сочинит записку, которая позволит ей сохранить в своих глазах имидж роковой женщины. Ему придется. Он не сомневался, что когда-нибудь ему снова понадобится полезная дура. По дороге в аэропорт, где его ждал личный самолет, он мысленно сделал заметку — выяснить рыночную цену фирмы «Эвербах». Из информации, полученной от Одри, следовало, что цена скоро стремительно подскочит. Причина предстоящего взлета акций была ему отвратительна, но по крайней мере он заработает на этом хоть какие-то деньги.
Прага, 1968
Когда профессор Юта попросил ее зайти до конца рабочего дня, Наташа тотчас подумала, что он хочет сказать ей, что Петера амнистировали, что он возвращается домой и жизнь, которая словно замерла на пятнадцать месяцев, две недели и полтора дня, начнется снова.
Пока она бежала вверх, преодолевая два лестничных пролета, к аскетическому кабинету профессора в ослепительно белой дерматологической клинике, где она заканчивала курс по косметическому уходу за кожей тела и головы, она напевала себе под нос: «Петер возвращается домой; папочка Кристины возвращается домой, Петер возвращается домой…»
В кабинете секретарши не было ни души. Наташа была слишком взволнована, чтобы сидеть. На столе лежал выпуск ежедневной газеты с новыми сообщениями о том, что намерен осуществить потрясающий Александр Дубчек. Они с матерью с трудом верили тому, что читали с тех пор, как отменили цензуру.
Теперь они могли прочесть в своих газетах, что говорила о них пресса за рубежом. Там называли это «пражской весной марксизма с человеческим лицом», но сейчас уже начало июня, лето! С момента вызывающего изумление назначения Дубчека на пост первого секретаря в январе планы его реформ становились все смелее, и наглядным свидетельством перемен было освобождение политических заключенных и свежее молоко в магазинах на прошлой неделе.
Однажды ужасным, очень холодным мартовским вечером год назад Петер не вернулся домой с работы. В одиннадцать часов ей сказали, что его перевели в Хомутов, один из самых загрязненных промышленных городов Чехословакии. С тех пор она потратила все их сбережения до последнего гроша и все свое свободное время, пытаясь выяснить, какое Петер совершил преступление и как добиться его освобождения. Все безрезультатно.
Коллеги Петера по работе были слишком напуганы, чтобы говорить, и ей удалось узнать только одно: он каким-то образом участвовал в распространении «вредительских документов, направленных против партии». Она знала, что это ложь, но через неделю ей дали два часа на то, чтобы покинуть их милую квартирку на последнем этаже, сказав, будто они с Петером жили там незаконно, и ей повезло, что она сама избежала ареста.
Вместе с маленькой дочкой Кристиной она вернулась в дом своей матери и в салон красоты. И там прошлым летом она неожиданно получила приглашение, скорее напоминавшее приказ, поступить на курсы высокой квалификации по удоду за кожей и волосами в престижной пражской клинике, где занятия проводились три раза в неделю. Наташа была уверена, что Людмила каким-то образом устроила это, хотя ее имя никогда не упоминалось, а в тех редких случаях, когда они имели возможность поговорить по телефону, Наташа совершенно забывала спросить сестру.
Без сомнения, учеба в клинике помогла пережить боль разлуки с Петером и сделала не таким скучным обслуживание стареющих и словоохотливых клиенток матери. Поскольку профессор Юта был человеком выдающегося ума и сумел собрать вокруг себя группу одаренных учителей, впервые в жизни Наташа почувствовала, что ей нравится ухаживать за чужой кожей и волосами. В прошлом году на занятиях часто не хватало необходимых для работы средств, но это даже было своего рода вызовом; Юта и его небольшой коллектив сотрудников показывали студентам, как использовать растительные вещества, простоквашу и фрукты, чтобы приготовить различные эмульсии, настойки и лосьоны. Одним из самых необыкновенных средств была повязка из паутины, которой студенты бинтовали царапины на руках. С каким благоговейным трепетом они следили за процессом заживления и обнаружили, что паутина, похоже, действительно способствует заживлению ран.
Наташа подпрыгнула на месте, когда профессор Юта дружески положил ей руку на плечо. Встретив взгляд ее искрящихся глаз и улыбку, от которой на щеках появлялись ямочки, он подумал: какая же прелестная, чистая и неиспорченная эта девушка.
— У меня есть для вас интересные новости, дорогая, — начал он.
— Да-да. Это… должно быть… Петер…
Юта нахмурился, потом опять кротко улыбнулся.
— Еще нет, еще нет, но, конечно, я уверен, можно надеяться на известие о возвращении вашего мужа скоро, очень скоро. В настоящий момент вам представилась возможность, о которой я смело могу сказать, что она исключительная.
Выражение лица Наташи моментально изменилось: о чем это он, что такого интересного мог сказать ей профессор, помимо новостей о возвращении Петера? С тех пор, как его сослали, она получила от него всего лишь пять-шесть писем, причем два из них за последний месяц, и при чтении складывалось впечатление, будто они написаны под диктовку.