Ян подозвал официанта, который приблизился к ним и наполнил опустевшие бокалы. Откинувшись на спинку удобного мягкого стула, он заметил, что Луиза расстроена. Он не рискнул бы поручиться, будто точно знает причину, но полагал, что его догадки верны. Невольно он затронул больную тему. Это казалось почти невероятным и тем не менее объясняло множество загадок, ставивших его в тупик, когда речь шла о компании «Луиза Тауэрс». Бенедикт не желал слишком успешного развития фирмы собственной жены. Если Тауэрс ревновал к нему, в то время глубоко не уверенному в себе, ничтожному, нищему и не игравшему никакой роли в жизни Луизы, может ли быть, что Тауэрс ревновал также и к своей жене?
Ян изгнал малейшие оттенки чувства из своего голоса, стараясь сохранить деловой тон, насколько это вообще было возможно в присутствии женщины, которой никогда не суждено узнать, как на самом деле он к ней относится.
— Как тебе, наверное, известно, сейчас фирма «Эвербах» собирается заняться косметическим бизнесом не только в Европе, но и в Соединенных Штатах. Мы провели исследование, из которого совершенно очевидно, что производство косметики имеет широкие перспективы. И это не детские игрушки. Мы просто вынуждены вложить большие средства в развитие этого направления. Я предложил купить компанию «Луиза Тауэрс», и проект получил одобрение моих боссов в Цюрихе. Договариваясь о цене, в качестве части мы хотели бы предложить десять процентов акций, контракт, возобновляемый через пять лет, и заработную плату для начала в размере трехсот тысяч долларов в год с гарантированным повышением не менее чем на десять процентов ежегодно, с предоставлением значительного расходного счета и недифференцированной пожизненной пенсии.
Его предложение было в высшей степени выгодным. Они оба понимали это, однако восхищение Яна лишь возросло, когда Луиза ничем не проявила своего отношения к сказанному. Как повезло Бенедикту Тауэрсу, снова подумал Ян. И не потому, что его жена была такой необыкновенной женщиной: она от природы обладала одним из самых важных достоинств императрицы красоты — загадочностью. Несмотря на неуклюжую, приземистую фигуру, мадам Рубинштейн умела производить впечатление таинственности — пока не открывала рот. Ян знал, в отличие от многих, что Луиза всегда владела этим даром, а за годы жизни с Бенедиктом Тауэрсом она научилась им пользоваться в совершенстве. В определенном смысле она походила на великую кинозвезду, стоявшую высоко на пьедестале, чтобы мир поклонялся и восхищался, но ее власть была гораздо больше. Одно милостивое, одобрительно слово из ее уст, и люди открывали кошельки и покупали, покупали любые чудодейственные средства, что бы она ни посоветовала.
Ян мысленно поздравил себя, что добился согласия боссов сделать столь экстраординарное предложение Луизе. Он тщательно исследовал свою совесть в поисках корыстных мотивов и не нашел ни одного. «Луиза Тауэрс» была золотым дном и как нельзя лучше устраивала «Эвербах». Если фирма «Тауэрс фармасетикалз» была не особенно заинтересована в производстве косметики, она сама ухватится за цену, которую компания «Эвербах» готова заплатить за детище Луизы.
Возвращаясь пешком в «Ритц», они оба не заметили мотоциклиста, следовавшего за ними на приличном расстоянии. Когда Ян вошел вместе с Луизой внутрь, секретный агент остался ждать на улице, так как его предупредили, что месье Фейнер остановился не в «Ритце», а в «Крилльоне», и что он обязан доложить, надолго ли Фейнер задержится в «Ритце», прежде чем вернуться к себе.
«Меньше пятнадцати минут, — с полным правом записал агент в своем блокноте. — Месье Фейнер прибыл с мадам Тауэрс в отель «Ритц» в 21:20 и покинул отель в 21:32».
Всего двенадцать минут, но их вполне хватило, чтобы Ян начисто позабыл всю свою деловитость, взял Луизу за плечи, прикрытые тюлем, и, с тоской посмотрев на нее, сказал:
— Мы оба прошли долгий путь со времен «Открытия». Сейчас я надеюсь, что дальше мы снова пойдем вместе. Я хочу сделать твое имя первым в мире косметики, и это только будет справедливо, так как ты самая красивая женщина на свете, — он постарался, чтобы его слова прозвучали беспечно, но ничего не получилось. — Я хочу, я могу и сделаю это, если ты согласишься с тем, что я говорил тебе сегодня.
Ее глаза сияли. Казалось, она была счастлива.
— Спасибо тебе, Ян, дорогой. Я очень и очень польщена. Дай мне поговорить об этом с Бенедиктом.
— Одно твое слово, и мои финансовые представители свяжутся с твоими.
Ян быстро поцеловал ее в губы, потом решительно повернулся и вышел на Вандомскую площадь, а потом он больше часа бесцельно бродил по Парижу, прежде чем вернуться в «Крилльон»; и все это время за ним неотступно следовал мотоциклист.
Когда Бенедикт прилетел в венский аэропорт, Луиза уже ждала его. Она обещала ему, что будет его встречать, потому что очень соскучилась, и всю дорогу до отеля «Империал» он ждал, когда жена заговорит о своем обеде с Яном Фейнером.
Он ждал, что она упомянет об этом по телефону, с тех пор как пять дней назад прочитал донесение службы безопасности. Разумеется, убеждал он себя, ее мысли заняты предстоящим приездом Наташи. Конечно, она сейчас не может думать ни о чем другом. И тем не менее Луиза знала о его отношении к Фейнеру. Когда она намерена объяснить ему, почему согласилась пообедать с президентом конкурирующей компании, с человеком, который что-то значил для нее в прошлом, с человеком, которого он ненавидел? И о чем они так долго говорили наедине?
Она казалась напряженной и с тревогой ждала новостей от Наташи, все еще находившейся в Братиславе. А та задержалась там из-за какого-то дурака бюрократа, которого не удовлетворили документы Юты, и он не был готов позволить Наташе выехать из страны на встречу со своей знаменитой сестрой без профессора.
Бенедикт не собирался пугать Луизу еще больше, но хотя сначала казалось, будто Дубчек добился некоторой передышки для осуществления своих либеральных реформ, теперь же русские снова поносили чешского лидера за «предательство интересов международного социализма» и выдвигали другие вздорные обвинения, называя его преобразования «служением империализму».
Бенедикт передал Луизе единственную хорошую новость, которую ему удалось узнать, рассчитывая, что она придет в себя, обретет дар речи и сможет говорить о чем-то еще, кроме спасительной миссии, которой он занимался в сотрудничестве с американским посольством в Праге, начиная с ранней весны.
— У тебя будет возможность с первых слов порадовать свою младшую сестренку: ее муж вернулся в Прагу и сейчас находится вместе с ее матерью и дочерью.
— Ой, как замечательно.
Луиза посмотрела на него так, как он всегда хотел бы, чтобы она смотрела: как на спасителя, божество, на мужчину, перед которым она навеки в долгу. Она взяла его под руку и положила голову ему на плечо. Он был доволен, что разрешил ей подстричь волосы, хотя с его стороны это была большая жертва — отказаться от удовольствия играть ее тяжелыми локонами. Стрижка подчеркивала безупречную симметрию ее головки, и это возбуждало его сексуально с первых минут, как она предстала перед ним в своем новом облике, воскрешавшем черты той Людмилы, уязвимой и наивной, в которую он так безрассудно влюбился.
Они занялись любовью сразу, как только приехали в роскошный номер отеля «Империал». Из-за того, что Бенедикт терзался ревностью и подозрениями, Луиза возбуждала его сильнее, чем когда-либо. Она не была похожа ни на одну из женщин, которых он знал: и в любви он редко чувствовал, что целиком обладает ею, даже когда слышал, как она кричит в экстазе, или тогда, когда он жестоко покидал ее, стоило ей приблизиться к оргазму, только затем, чтобы потом снова взять ее, когда она меньше всего этого ожидала — иногда спустя несколько часов, когда она уже была одета и собиралась уходить, когда он знал, что под элегантной одеждой она остается все той же трепетной, исполненной ожидания. Больше всего на свете его волновала мысль, что под сдержанной, часто холодной внешностью его жены скрывается ненасытное, вулканическое пламя, страсть, сильнее которой он никогда не встречал.
Освеженные ванной и одетые, они заказали обед в номер. Бенедикт молча ел, не отвечая ей, когда она обращалась к нему, надеясь своей холодностью вынудить ее рассказать об обеде с Фейнером. Она догадалась, чего он ждет, и не разочаровала его, хотя он с недоверием отнесся к небрежному, беспечному тону, каким она начала рассказывать о той встрече.
— Я говорила, что столкнулась в Париже с Фейнером?
Он промолчал, поигрывая вилкой, и не отрываясь следил за выражением ее лица, выискивая предательские признаки тревоги или беспокойства. Но так ничего и не увидел.
— Он сказал, что хочет поговорить о делах, о чем-то, что нас заинтересует. Он пригласил нас на обед, а потом, конечно — тебя же не было, — я решила выслушать, что он скажет, зная, как важна для нас фирма «Эвербах» в Европе.
Он промолчал, поигрывая вилкой, и не отрываясь следил за выражением ее лица, выискивая предательские признаки тревоги или беспокойства. Но так ничего и не увидел.
— Он сказал, что хочет поговорить о делах, о чем-то, что нас заинтересует. Он пригласил нас на обед, а потом, конечно — тебя же не было, — я решила выслушать, что он скажет, зная, как важна для нас фирма «Эвербах» в Европе.
Когда она запнулась, Бенедикт едва не выдал себя.
— Почему ты не… — он чуть было не сказал «… не пообедала в отеле». Он не мог ляпнуть такую глупость. Тогда он изменил вопрос: —…не посоветовалась со мной по телефону, прежде чем согласиться на эту встречу?
— Честно говоря, моя голова была… и сейчас занята мыслями о Наташе. Я не подумала. Мне следовало бы позвонить тебе, однако… мне кажется, сейчас не время вдаваться во все подробности того, что он сказал. Короче говоря, суть в том, что он ездил в Цюрих, чтобы обсудить вопрос о новых приобретениях «Эвербах». Они… их… интерес к косметическому бизнесу очень высок.
Луиза коротко передала Бенедикту суть разговора с Яном, умолчав лишь о том обстоятельстве, что, по мнению Фейнера, его головная фирма слабо финансирует собственное отделение «Луиза Тауэрс».
— Фирма «Эвербах» заинтересована в приобретении «Луизы Тауэрс», — сказала она наконец, сопроводив свои слова совершенно беспомощным движением руки. — Ян, — она тотчас поправилась, — Фейнер назвал невероятно большую цифру жалованья для меня. — Она застенчиво взглянула на Бенедикта. — Триста тысяч с гарантированным повышением на десять процентов ежегодно и контракт на пять лет. Я не поверила своим ушам. Это меня убедило в конце концов, что фирма «Эвербах» готова заплатить огромную сумму за компанию. Я не особенно об этом задумывалась, так как, разумеется, никому не известно, что может произойти на самом деле, когда начнется обсуждение финансовых условий сделки, но мне в голову пришло одно соображение. Если ты не заинтересован в продаже, то они, без сомнения, намерены купить что-то и вложить большие деньги. Это приведет к жестокому соперничеству и…
— Ты хочешь работать на Фейнера? — перебил ее Бенедикт, не в силах скрыть чувство враждебности и возрастающий гнев.
— Нет, конечно. Я даже мысли такой не допускала. Если только…
Зазвонил телефон. Бенедикт распорядился, чтобы их не беспокоили, если только не будет ничего срочного, и потому снял трубку и слушал, что ему говорили, с мрачным, застывшим выражением на лице. Луизе стало нехорошо.
— Да-да, мы там будем, — положив трубку, Бенедикт снова улыбнулся. — Мы сможем увидеть Наташу через два дня. Ей предоставлена выездная виза на восьмое число. Нас просили приехать на границу в Остер к восемнадцати ноль ноль.
По щекам Луизы заструились слезы, когда она бросилась обнимать его. Он взял ее лицо в ладони.
— Я не позволю этому швейцарскому денежному мешку сломать тебя, уничтожить. Позже поговорим об этом. Я хочу узнать обо всем в мельчайших подробностях, но ты не выставляешься на продажу, любовь моя. Никогда, ни за что, только через мой труп.
Луиза почти не слышала, что он говорил. Каждая клеточка ее тела трепетала от возбуждения. Она не могла думать ни о чем и ни о ком, кроме Наташи и восьмого августа.
— Что… что еще тебе сказали? На чем она приедет? С Ютой, разумеется, но на чем? Конечно, на машине, да?
Удивительно, но впервые за много лет Бенедикт уловил в произношении жены иностранный акцент. Он покровительственно обнял ее за плечи.
— Они с Ютой приедут на фисташковой «татре», поведет которую комми из Братиславского университета.
— «Татра»! — Луиза выглядела встревоженной.
— И что? Что в этом такого?
Она медленно заговорила, словно вслед за словами в ее сознании рождались картины прошлого.
— Я хорошо помню, как отец предупреждал нас о «татрах». «Где «татра», — говорил он, — там тайная полиция». Они все ездили на таких машинах. Это являлось символом влияния, власти, — она содрогнулась.
— Ну, а теперь это символ свободы. Ты не можешь знать об этом, ты слишком молода… — На сей раз в голосе Бенедикта не было ни тени сарказма, когда он упомянул о разнице в возрасте между ними. — Прежде чехи славились своими автомобильными заводами. Им завидовала вся Европа. Кстати, я смутно припоминаю, что «машина для народа» Гитлера — «фольксваген» — был спроектирован на заводе «Татра». Да, уверен, что не ошибаюсь.
Луиза опять его не слушала. В ее жизни вот-вот должны были произойти серьезные перемены, событие, которого она ждала в течение двадцати лет. Она не знала, как переживет оставшиеся два дня.
Хотя Бенедикт больше не заговаривал с женой о предложении Яна Фейнера, он начал действовать, не теряя времени даром. На следующий день он позвонил человеку, которому по-прежнему доверял больше всех других в компании, верному Норрису. Бенедикт кратко пересказал сообщение Луизы.
— Я хочу, чтобы наши юристы послали суровое официальное предупреждение проклятому выскочке. Там без обиняков должно быть сказано, что «Луиза Тауэрс» не продается и никогда не будет продана. А также необходимо довести до его сведения, что я сочту личным оскорблением, если узнаю, что к моей жене снова обратились с подобным предложением, или к любому из служащих «Тауэрс» в этой же связи. Дайте ему понять самым решительным образом, что вопрос закрыт раз и навсегда.
Норрис, забывший, когда в последний раз видел старика злым, не нуждался в объяснениях. Он знал, что Бенедикта безумно раздражало, как высоко поднялся химик, который создал духи «Открытие», принесшие первый успех «Луизе Тауэрс». С точки зрения внешности Фейнера Норрис всегда считал его ничтожеством, но кто знает, нравился ли он когда-нибудь Луизе Тауэрс? Конечно, его и сравнивать нечего с Бенедиктом, однако Норрис прекрасно понимал ярость старика. Женившись, Норрис сам узнал, что такое ревность.
Бенедикт сказал еще не все.
— После возвращения, когда закончится этот кошмар, я хочу встретиться с Филлипсом. И как можно скорее. Я хочу быть уверенным, что гнусный ублюдок Фейнер никоим образом не сможет наложить лапу на «Луизу Тауэрс», что бы со мной ни случилось. Я хочу еще раз хорошенько обдумать организацию нашего косметического подразделения. Прежде всего, чтобы защитить интересы Луизы, но еще и для того, чтобы получить гарантии, что у нее нет шанса наделать глупостей, на случай, если меня не окажется рядом и некому будет дать ей совет. Я хочу пересмотреть все свое завещание, все досконально.
Шел сильный дождь, когда восьмого числа в шесть часов дня они подъехали к австрийской границе. Через нейтральную полосу было невозможно рассмотреть ни мост через Мораву, приток Дуная, ни строго охраняемые чешские сторожевые ворота.
Луиза не могла усидеть в машине. Шофер раскрыл огромный зонт, и они с Бенедиктом стояли под ним, тесно прижавшись друг к другу, вглядываясь вдаль. Прошло тридцать, сорок минут, но Луиза потеряла счет времени. Дождь навел ее на размышления о том, что обычно приходит в голову, когда человек тонет, — перед мысленным взором проносится целая жизнь. Она пыталась вспомнить, как выглядели отец, мать и даже Милош, мужчина, с которым она так ужасно обошлась, использовав его как трамплин, неодушевленную ступеньку на пути в новый мир, к иной жизни. Когда она думала о Наташе, то представляла ее такой, какой видела в последний раз — серьезной маленькой девчушкой семи-восьми лет, эдакого ангелочка с золотисто-рыжими хвостиками и веселой открытой улыбкой, кружившуюся у очага на кухне в балетной пачке, которую мать сшила для нее.
Луиза не могла соединить в своем сознании стройную девушку на свадебной фотографии с той маленькой девочкой так же, как и невозможно было найти хоть какое-то сходство восьмилетней Наташи из ее воспоминаний с молодой мамой на прошлогодней фотографии, где сестра, очень пополневшая, держала на руках ребенка, а муж стоял чуть сзади.
— Кажется, идет машина, — сказал Бенедикт, ласково убирая со лба Луизы намокшую прядь волос.
Луиза посмотрела на часы. Золотые, с бриллиантами — от знаменитого швейцарского часовщика Тюрлера из Цюриха. Они будут первой вещью, которую она подарит Наташе, когда та ступит на свободную землю. Без десяти семь. Медленно, напоминая проявляющийся снимок в затемненной комнате, в поле зрения появился автомобиль. Луиза задохнулась от слез. Это была не «татра», с лонжеронами, напоминающими плавники, и выступающими очертаниями двигателя, расположенного сзади. Это была жалкая, являвшаяся предметом постоянных насмешек, чешская «шкода», что даже в переводе на английский значило «жалость» или «стыд». Кто осмелился занять место ее обожаемой сестры в этом жалком подобии машины?
Луиза отвернулась, по лицу ее потекли слезы боли. Когда она снова посмотрела в ту сторону, машина все еще стояла у австрийской пограничной заставы. Через десять минут автомобиль медленно двинулся вперед. Дверца резко распахнулась. Высокий, нескладный человек в костюме, который был ему слишком велик, помогал выйти второму пассажиру. Высокой, изящной женщине в старомодном плаще безвкусного розовато-лилового оттенка. Женщина нервно осмотрелась по сторонам, потом взглянула на Бенедикта и Луизу, стоявших под зонтом. Она неуверенно шагнула к ним. Только тогда Луиза заметила, что «шкода» была фисташкового цвета.