— Извините, милая, мне нужна горничная из порядочного дома.
Оболенская опустила лорнет и придвинула ближе развернутую книгу. Катерина Александровна побледнела более обыкновенного. Ее обдало каким-то холодом от этого приема.
— Мой отец был чиновник, — в смущении проговорила она.
— Вы меня не поняли, — лениво и небрежно проговорила Оболенская, не поднимая глаз от книги. — Мне нужна горничная, жившая в порядочном доме.
Барыня подняла свои глаза и еще раз с пренебрежением осмотрела наряд Катерины Александровны. Последняя только теперь поняла, что ее платье действительно могло сразу обличить, что она еще не успела обворовать никаких порядочных господ.
— Но я, поверьте мне, я могу все… — начала она.
— Я вам верю, но вы понимаете, что мне такая горничная, как вы, совсем не нужна, — перебила ее барыня заметно раздраженным голосом. — Я даже не понимаю, как вас впустили сюда.
Катерина Александровна поняла, что если Оболенская раскаивается, что прислуга впустила такую невзрачно одетую посетительницу, то легко может случиться, что прислуге будет отдан приказ выгнать непрошеную гостью. Прилежаева неслышно вышла из кабинета.
— Что, не взяли? — спросил у нее молодой лакей.
— Нет!
— Эх, жаль! — промолвил он. — Я так и думал, глядя на ваше платье, да уж впустил наудалую, думал, сова-то не рассмотрит в темноте… А все бы повеселей было с вами, хорошенькая барышня.
Он подмигнул Катерине Александровне своими масляными глазами. Она ничего не ответила и задумчиво вышла из дома. Она шла потупив голову тихими шагами. Завернув еще в один дом, не застав там хозяев, она пошла домой по направлению к Большому театру.
— Так прекрасны и так печальны! — раздался позади ее молодой голос.
Она не оборачивалась, она почти не слыхала этого восклицания. Ее мысль была занята вопросом, что делать, как выйти из тяжелого положения. Чем более думала Катерина Александровна, тем менее оставалось у нее надежды на получение частного места без рекомендации. Она уже успела побывать после смерти отца не у одних Шершневых и Оболенской, она стучалась и в другие жилища. Неудачи следовали одна за другой, и каждый раз Катерину Александровну поражали те причины, вследствие которых ее не брали на место. Шершнева боялась ее красоты, Оболенская смотрела с презрением на ее наряд, купчиха Микулина испугалась, что она из благородных, и заметила прямо, что ее и обругать будет нельзя; чиновница Макарова объявила, что ей старушку няню нужно, которая и детское белье стирала бы, и полы подмыла бы, и помогла бы кухарке постряпать, и повязала бы вечером чулочки для детей; иногда причины, по которым получался отказ, были еще нелепее, еще смешнее.
Молодая девушка задавала себе вопросы: может ли быть верным служение у подобных господ, не будет ли это зависеть от самых нелепых капризов, от чисто случайных, бессмысленных выходок этих людей, не будет ли оно простою станцией после минутного отдыха, за которой придется снова нуждаться и искать таких же неверных мест; но если это так, то можно ли на таком шатком основании осуществить свои планы воспитания Антона, на которое потребуется и много денег, и, может быть, много лет.
— Послушайте, что же вы молчите? К чему такая суровость, прелестная незнакомка! — снова раздался над ухом молодой девушки все тот же неотвязчивый молодой голос.
Катерина Александровна по-прежнему не обратила на него внимания и продолжала думать. Она видела невозможность ожидать чего-нибудь верного от частных мест и решилась во что бы то ни стало искать казенного места. В ее голове созрел какой-то новый план. «Никакие Вороновы не запугают меня, — думалось ей. — Чего бы ни стоило, а уж я добьюсь встречи с княгинею».
— Так вы так-таки и не хотите говорить со мною? — настойчиво продолжал молодой голос.
Катерина Александровна подняла голову и взглянула на лицо своего спутника. Это был молоденький, красивый, стройный прапорщик, с едва пробившимся черным пушком над верхнею губой и на щеках. Его прелестное пухленькое личико походило на женское лицо или на лицо шаловливого мальчугана, только что оставившего классную скамью и желавшего казаться уже хлыщом и фатом, чтобы его не звали красной девушкой и милым мальчуганом. Катерина Александровна весело улыбнулась.
— Я привыкла ходить без лакеев, — промолвила она. — Если вам хочется принять на себя эту должность — идите. Но вам придется идти очень далеко.
Девушка замолчала и пошла своей дорогой. Она была не только покойна, но даже чувствовала прилив веселости, как это всегда бывало с нею, когда ей удавалось окончательно решиться на что-нибудь. Уличный шалопай между тем не отставал и начинал переходить из любезного тона в нахальный.
— Вы не только лакеем хотите быть, но желаете и с полицией иметь дело? — промолвила Катерина Александровна, снова взглянув на непрошеного спутника. — Я могу, если угодно, позвать первого попавшегося городового.
— Дура! — пробормотал прапорщик, увидав, что Катерина Александровна тем же спокойным и ровным шагом переходит к будке.
Молодая девушка осталась одна и, пройдя еще несколько улиц, добралась до дома.
— Где ты запоздала? — промолвил Антон, встречая ее на улице. — Я уж хотел идти отыскивать тебя. А мы тоже сегодня находились с матерью. Кланялись, кланялись, — завтра, говорят, покланяйтесь…
Сестра нагнулась к брату и поцеловала его.
— Погоди, все скоро кончится, все кончится, — проговорила она.
Брат посмотрел на нее и удивился, что его Катя так весела.
— Да ты нешто место достала? — спросил он.
— Кажется! завтра узнаешь, — успокоила она брата. На следующий день она снова шла к дому княгини Гиреевой. Подойдя к парадному подъезду, она стала ходить у дома. Погода была довольно ясная, хотя и холодная. Но Катерина Александровна, по-видимому, решилась не обращать внимания на холод. Она уже раз десять прошлась мимо дома, когда наконец ее заметил старый телохранитель княгини. Он начал следить за нею из окна. Молодая девушка не переставала мелькать перед его окном. Старик покачал головою и неторопливо вышел на подъезд.
— Что вы, голубушка, тут прохаживаетесь? — спросил он у Катерины Александровны, когда она поравнялась с ним.
— Княгиню жду, — ответила она.
— Что же, разве ее сиятельство княгиня Марина Осиповна назначила вам, чтобы вы ее здесь ждали? — спросил старик.
— Нет, не назначала, — послышался ответ. — Но до нее иначе не добраться. Вот я и решилась ждать ее здесь.
— А если она не поедет никуда сегодня?
— Завтра приду.
— Ну, а если вас гнать станут?
— Посмотрим, авось и не прогонят.
— Гм! вот как! — промолвил старик. — А холодно! Ишь солнце-то нынче светит, а не греет. Вы войдите-ка на подъезд.
Катерина Александровна вошла в теплые сени. Старик вынул, табакерку и пощелкал по ней пальцами.
— Так-так, вы и решились ждать ее сиятельство княгиню Марину Осиповну на улице? — глубокомысленно произнес он, поднося открытую табакерку к носу.
— Да.
— Это вы на днях заходили сюда?
— Я.
— Ну что же: просьбу подавали?
— Подавала, только ответа нет, да, кажется, и не будет; Воронов у вас никого не допускает к княгине.
— Не велено, значит, — со вздохом качнул головою старик.
— Неужели княгиня не желает помочь тем, кому она может помочь?
— Ее сиятельство княгиня Марина Осиповна — ангел, — внушительно произнес швейцар. — А принимать посетителей она сама не может, потому что их как собак нерезаных, а она одна. Вот и заведен такой порядок, чтобы в домовую контору просьбы подавались.
— А Воронов о них и не докладывает!
— Это его дело! — как-то уклончиво произнес швейцар. — Ее сиятельство княгиня Марина Осиповна ангел.
— Ну, так вот вы и дайте мне возможность ее видеть, — попросила Катерина Александровна.
— Ни-ни! Не могу, — замотал головою старик. — Не приказано! Сверху не приказано!
— Ну так я буду ждать ее на улице, — решила Катерина Александровна, направляясь к двери.
Старик пристально посмотрел на нее и молча, с какой-то таинственной миной, остановил ее за рукав салопа.
— Стойте!..
Он неторопливо подошел к дверям, замкнул их на ключ и, возвратясь к Катерине Александровне, провел ее в низенькую дверь под лестницей. Они очутились в маленькой комнатке с небольшим окном, это была чистенькая крошечная конура старика.
— Слушайте, — тихо заговорил он. — Очень мне вас жаль стало, понапрасну вы будете здесь пороги обивать. Поедет ее сиятельство княгиня Марина Осиповна, выйдут с нею два лакея и отгонят вас от кареты. И я помогу им, а она скажет вам на ходу: обратитесь в домовую контору. Так ничего и не выйдет.
Старик стал нюхать табак. Катерина Александровна начала терять всякую надежду. Ее собеседник встал, выглянул из дверей своей конурки, осмотрел сени и потом снова возвратился на свое место.
— Ни-ни! Не могу, — замотал головою старик. — Не приказано! Сверху не приказано!
— Ну так я буду ждать ее на улице, — решила Катерина Александровна, направляясь к двери.
Старик пристально посмотрел на нее и молча, с какой-то таинственной миной, остановил ее за рукав салопа.
— Стойте!..
Он неторопливо подошел к дверям, замкнул их на ключ и, возвратясь к Катерине Александровне, провел ее в низенькую дверь под лестницей. Они очутились в маленькой комнатке с небольшим окном, это была чистенькая крошечная конура старика.
— Слушайте, — тихо заговорил он. — Очень мне вас жаль стало, понапрасну вы будете здесь пороги обивать. Поедет ее сиятельство княгиня Марина Осиповна, выйдут с нею два лакея и отгонят вас от кареты. И я помогу им, а она скажет вам на ходу: обратитесь в домовую контору. Так ничего и не выйдет.
Старик стал нюхать табак. Катерина Александровна начала терять всякую надежду. Ее собеседник встал, выглянул из дверей своей конурки, осмотрел сени и потом снова возвратился на свое место.
— А если вы хотите чего-нибудь добиться и если только вы меня не выдадите, так я вам скажу, что делать.
Молодая девушка дала честное слово старику, что она не выдаст его.
— Вы воспитывались под ведением ее сиятельства княгини Марины Осиповны, — заговорил он. — Так, может, вы знаете камер-юнгферу нашу, Глафиру Васильевну, Она к вам в школу ездила.
Прилежаева ответила утвердительно.
— Чего ж вы к ней-то не шли? Думали-то чего?
— Из памяти она вышла.
— То-то: из памяти она вышла! — повторил старик. — А ее надо помнить: как она что скажет, так тому и быть. Ее сиятельство княгиня Марина Осиповна ангел! Ну так вот идите вы к нашей камер-юнгфере Глафире Васильевне и просите ее. Да смотрите, ни гугу о том, что я это вам совет дал.
Старик встал, снова осмотрел сени и тайком выпустил Катерину Александровну на улицу.
Через пять минут девушка уже сидела в комнате худенькой высокой старушки в темном шелковом платье, в тюлевом чепце. Старушка ласково хлопала Катерину Александровну по плечу и поила ее кофеем. Эта старушка была Глафира Васильевна, бывшая крепостная, выросшая вместе с княгиней и оставшаяся навсегда в девушках только потому, что княгиня не хотела ее отпустить от себя и говорила, что без Глафиры она, княгиня, не может жить. Глафира Васильевна, как бы в вознаграждение за жертву, принесенную ею барыне, пользовалась сильным влиянием на Гирееву. Она, усадив Прилежаеву, поминутно выбегала из своей комнаты в комнаты только что проснувшейся княгини и каждый раз говорила Катерине Александровне:
— Погодите, погодите! Сейчас вернусь! Ах, бедная, бедная!
Катерина Александровна рассказывала старушке свою историю. Наконец история была досказана. Глафира Васильевна допила кофе.
— Ну, повернитесь-ка передо мною, — обратилась она к Прилежаевой и начала оправлять ее платье. — Так хорошо! Теперь ступайте к княгине.
— Как же без доклада? — удивилась Катерина Александровна.
— Как без доклада? Да я уж ей и историю-то вашу всю рассказала, она уж с четверть часа ждет, когда вы кофей допьете.
Катерина Александровна не могла прийти в себя от изумления. Миновав небольшую гардеробную и раздвинув двойные тяжелые занавесы, отделявшие вместо дверей эту комнату от следующей комнаты, Катерина Александровна очутилась в уютной, убранной цветами спальне княгини. Княгиня сидела на маленьком диванчике и быстро поднялась с места, увидев Катерину Александровну.
— Черненькие глазки, милые черненькие глазки! — заговорила она и, взяв своими пухленькими руками голову молодой девушки, поцеловала ее в лоб. — И не стыдно забыть меня! столько горя перенести и не обратиться ко мне!
— Я боялась… — начала Прилежаева.
— Меня-то, меня-то боялась? — быстро перебила ее княгиня, качая своею седою головой.
— Боялась беспокоить вас.
— Да кого же вам и беспокоить, как не меня. Я должна быть матерью тех детей, которые воспитывались у меня.
— Я подавала вам просьбу…
— Когда?
— Неделю тому назад.
— Глафира, Глафира! — позвала княгиня.
— Я здесь! — отозвалась из гардеробной Глафира Васильевна.
— К нам опять письмо не дошло. Каково это тебе покажется?
— Что ж тут удивительного! — отозвалась Глафира Васильевна, гремя ключами.
— Она ничему не удивляется! — добродушно махнула рукой княгиня. — Как же вы, мой друг, послали просьбу, хорошо ли написали адрес?
— Я сама ее передала господину Воронову.
— Глафира, Глафира! — позвала княгиня. — Ты слышишь, она сама Воронову отдала просьбу. Это он опять позабыл передать.
— Ну да, позабыл! — Сердито отозвалась Глафира Васильевна и хлопнула дверцами шкапа.
— Сердится! — тихо проговорила княгиня.
— Он вам и никогда ни одной просьбы не передаст, — послышался голос Глафиры Васильевны.
— А я его выгоню, вот и все! — ответила княгиня.
— Вы выгоните! — с упреком отозвалась Глафира Васильевна.
— Ну, теперь пойдет ворчать! — добродушно промолвила княгиня. — Ведь он мой крестовый брат, — обратилась она к молодой девушке. — Он пятьдесят лет нам служит. Сколько он тоже вынес на своем веку! — вздохнула старушка и задумалась.
Прошло около двух часов с той минуты, когда Прилежаева вошла в комнату Глафиры Васильевны, а между тем в эти два часа судьба девушки уже совершенно переменилась. Она уже имела верную надежду получить место помощницы в приюте графов Белокопытовых; она уже могла не заботиться о своей одежде, так как у нее в руках был целый узел довольно дорогих нарядов; она уже могла не бояться голодной смерти, так как в ее кармане было пятьдесят рублей денег и ей было дано позволение обращаться со всеми просьбами к княгине.
— Только в контору не ходите, — говорила ей Глафира Васильевна. — Там ведь псы наши да телохранители стерегут княгиню. Она, видите, добра, так к ней на шею и насели разные родственники. Вот, слышите, заливаются в ее спальне, — это племянники, племянницы, сиротки. У самих тысячи, сами в пажеском корпусе воспитываются, в гвардии служат, а у тетушки на шее сидят. Они с Вороновым, с холопами стакнулись, каменную стену около княгини выстроили, чтобы она бедным гроша не могла дать лишнего. И на меня зубы точат, ну, да это еще углем в трубе писано, кто кого переселит. Небось, когда она больна, так ночей-то я не сплю, а они по балам рыскают.
Еще долго говорила Глафира Васильевна в этом топе, и только к трем часам удалось Катерине Александровне уехать домой с радостной вестью, с веселым лицом. Молодая девушка приехала домой и очень удивилась, застав в своей конуре неожиданного гостя, покуривавшего с очень важным видом грошовую сигару и о чем-то ораторствовавшего таким тоном, каким говорят только в самом избранном кругу. Около гостя стояли, разинув рты, маленькие дети и сидел Антон, облокотясь обеими руками на стол и внимательно вслушиваясь в то, что говорил гость. Этот гость был штабс-капитан Прохоров. Завидев Катерину Александровну, он ловко раскланялся и проговорил:
— Можно ли поздравить с успехом? Пришел осведомиться о результатах наших военных действий против хищной птицы.
— Все кончилось счастливо, очень счастливо! — промолвила Катерина Александровна с улыбкой, пожимая шершавую руку философа.
— Очень рад, очень рад, — произнес он, потрясая ее руку.
Катерина Александровна начала по порядку рассказывать свои похождения. Она настолько смешно передала свои столкновения с Шершневой, с Оболенской, с швейцаром Гиреевой, что Антон и штабс-капитан хохотали от всей души, а Марья Дмитриевна только вздыхала и изредка утирала навертывавшиеся на ее глаза слезы. Когда же Катерина Александровна начала рассказывать, как швейцар запер ее в свою каморку, чтобы дать ей благой совет, как встретила ее Глафира Васильевна, как приняла Гиреева, Марья Дмитриевна окончательно расчувствовалась и расплакалась, поминутно крестясь и благословляя «добрых людей».
— Я рада одному, что матери теперь не придется больше ходить по разным передним и канючить о помощи, — закончила Катерина Александровна. — Я бы, кажется, ни на минуту не задумалась и отказалась бы от подарков княгини, если бы эти подарки не были так необходимы теперь. Они дадут нам возможность не просить более ничего.
— Ну, прелестнейшая Катерина Александровна, — начал своим философским тоном штабс-капитан, — при всем моем уважении к прекрасному полу я не могу согласиться с вами. Отчего же и не просить у тех, кто может дать?
— Да что ж за радость унижаться? — возразила молодая девушка.
— Какое же тут унижение! У одного есть, у другого нет, ну, последний и идет к первому и говорит: поделись-ка, братец ты мой, со мною. Это просто круговая порука между своими.