— А вот и шашлычок! — проговорил он вкрадчиво и двинулся в сторону Семиродова, даже не попрощавшись со мной.
— Стой, стой, Гуцул! — Я вцепилась в его запястье — впору за ворот его удерживать, — а когда он дернулся, попытавшись освободиться, прошипела ему в самое ухо: — Это не только твой, но и мой шашлычок тоже.
Он смотрел на меня взбешенным взглядом. Горячий парень, прямо как мотоцикл с хорошо отрегулированным движком и заводится с пол-оборота. Но и я не лыком шита. Хватку не ослабила. Еще не хватало, чтобы мои планы разрушились из-за рокера Кеши!
— Чего?!
— Ничего! Баранина в другой стороне продается. Во-он там. Пошли, провожу. — И, видя его злое выражение лица, добавила для ясности, но уже мягче: — Я сюда, Кеша, не пирожки есть пришла.
Должно быть, он рассудил, что Семиродов никуда не денется, а будет где-нибудь поблизости, и его вполне можно будет отыскать позже, после того, как удастся отвязаться от меня. Поколебавшись, он все же пошел за мной, хотя с видимым неудовольствием.
Мы купили хороший кусок баранины и вышли на улицу под ручку, как дружная семейная пара. Вот только под локоток его держала я. Низковат он был — почти на полголовы ниже меня, а я в этом отношении консервативна — люблю высоких.
— Ты на мотоцикле сюда добирался? Где он?
— Там! — махнул он рукой куда-то вбок. — На соседней улице. Но я не тороплюсь.
— Вот что, Геннадий, вы сегодня Ивана не трогайте, ладно? Не мешайте мне. Я тебе прямо скажу, сегодня вечером он устраивает мне встречу со стариком. А я кое-что обещала Екатерине. Неужели забыл?
— Все я помню.
У рокера испортилось настроение, от его веселости не осталось и следа. Он выглядел сейчас так же ершисто, как тогда перед дракой, когда Косте пришлось свалить его на землю.
— Мы и не хотели его сегодня шлифовать, планировали сделать это перед отъездом. И отшлифуем. Хоть так отыграемся. А сейчас просто сердце взыграло!
— Про Кирилла не забудьте, — напомнила я, и он скривился, как от зубной боли.
— Нет! Сдохнет еще, старый черт.
— Уезжай к своим, Гуцул, и на рынок не возвращайся, — попросила я его по-человечески. — А я, если смогу, приеду на ваш праздник, расскажу свежие новости о делишках дядьки с племянником.
— Не вернусь, ладно, — пообещал мне Кеша и улыбнулся: — А то еще мясо протухнет на такой-то жаре. А ты приезжай, хоть и без Тарзана. Так даже лучше будет, сердцем чую!
— Игривое оно у тебя, сердце.
Урожайный день на мужиков у меня выдался. Если с Костей, то Гуцул уже третий. Правда, самый маленький.
На этом мы расстались, вполне довольные друг другом. Отойдя с десяток-полтора шагов, он обернулся и отсалютовал мне рукой. Я едва ответила ему, обдумывая возможности воздействия на Семиродовых для получения подписи Кирилла на Гансовой купчей.
Как поступил бы на моем месте обычный агент из фирмы, занимающейся махинациями с недвижимостью? После пары слов о невыгодном для погорельцев упрямстве он разложил бы перед Кириллом бумаги и, щелкнув ручкой, объяснил бы, где нужно поставить подпись и дату. Старый вурдалак послал бы его подальше быстро и конкретно.
Юрист от «братвы» — озаботься они вдруг тем же самым, — тоже не стал бы тратить время на долгие убеждения, а предложил бы за подпись деньги, обещав за них спокойствие, душевное и физическое. В таком случае Кирилл мог бы вспомнить старые зоновские связи, подсуетившись, поискать поддержки, что в конечном итоге тоже должно сыграть в его пользу.
Я же поражений не приемлю в принципе и поэтому обставлю дело так, что продажа пепелища со всеми головешками будет для старика Семиродова не просто выгодна — на выгоду он плевать хотел, — а окажется для него единственным приемлемым выходом из той непростой ситуации, в которой он скоро окажется не без моей помощи.
Потому и не буду спешить раскладывать перед ним бумаги. Возможно, сегодня и не дойдет до них очередь. Может быть, завтра. Как там в гадании выпало? «Действуй в соответствии с обстоятельствами и будешь удачлив в достижении цели». Значит, утро вечера мудренее. Но это справедливо в том случае, когда утренняя мудрость основана на вечернем разумном действии.
Во двор Ивановой пятиэтажки машину я загнала уже в сумерках. А до этого минут тридцать кружила по району пешком, отыскивая дом с нужным мне номером. Нагулявшись досыта, я, как полагается, поволновалась перед ответственным событием, но, рассудив, что предугадать, как все обернется, невозможно и поэтому бесполезно заранее сочинять какие бы то ни было варианты, пугая себя всякими сложностями, успокоилась.
Собственно, двора как такового не было. Был дом и асфальтовая полоса перед подъездами, ограниченная с другой стороны высоким зеленым забором, общим для нескольких частных домов, чудом сохранившихся между рядами многоэтажек.
Машина хорошо поместилась у навеса над одним из подъездов. Заперев ее, я постояла, с сомнением глядя наверх — а не шарахнут ли по ней шутки ради с какого-нибудь балкона пустой бутылкой. Но другого такого же удобного места в этом, с позволения сказать, дворе не было, а оставлять ее в соседнем мне не хотелось. Прибыв на встречу с убийцей, машину надо иметь поблизости.
Квартира Ивана оказалась на пятом этаже. На мой стук никто не отозвался. Кнопки звонка на косяке не оказалось, и стучать пришлось еще и еще раз. Уговаривая себя не огорчаться неудачей, а набраться терпения и ждать хозяев, я вернулась на улицу.
Машина была пока в порядке, уличные фонари еще не загорелись, а у забора нашлась симпатичная лавочка, на которой, как на завалинке, сидели несколько человек, видимо, из местных. При моем приближении они подвинулись, предоставив мне место с краю, и я поблагодарила их за любезность.
— Ты к кому приехала, дочка? — сочным голосом спросила меня дородная пенсионерка, оказавшаяся рядом.
— К Семиродовым.
Она кивнула:
— К Ванюше, значит. А к нему вчера жена приходила.
И посмотрела на меня так, что понять ее можно без слов: вот, мол, на тебе, каково? Я не отреагировала на ее слова, и ей стало неинтересно. Шумно зевнув, пенсионерка включилась в обсуждение внутренней политики нашего государства с соседями по лавочке. Не по душе была им эта политика.
Из подъезда то и дело выходили и входили в него люди. Старые и молодые, большие и маленькие, но Ивана среди них не было. Уже стемнело, и наконец-то зажглись фонари. Сидевшие рядом соседки разбрелись по домам, и я осталась в одиночестве, кипевшая от долгого ожидания, как вода в забытом на огне чайнике. А буквально через минуту, вынырнув из темноты между домами, ко мне подошел Кирилл Федорович.
— Терпеливая, давно ждешь? Здравствуй, — проговорил он, усаживаясь рядом.
Я смотрела на него зло и удивленно, еле сдерживаясь, чтобы не нахамить. Но претензию все-таки высказала:
— Зачем в прятки-то играешь?
— А зачем сидела? Не могла встать и пройтись? Я бы тебя окликнул.
«Бирюк ты нелюдимый!» — обругала я его про себя, но вслух сказала:
— А ты что, людей боишься? Окликнул бы при них, я бы не обиделась.
— Ладно! — прервал он меня с досадой. — Вам бы, бабам, лишь бы отношения выяснять.
Эти слова меня охладили. Ведь он прав — мои претензии не имеют к делу никакого отношения.
Света здесь было маловато, и полумрак скрадывал уродливость его обезображенного лица. А белеющая в темноте копна седых курчавых волос, нимбом венчающая голову старика, была даже по-своему красива.
«Как к нему обращаться?» — подумала я, пока мы молча разглядывали друг друга. Оказалось, что думали об одном и том же.
— Как твое имя, муха назойливая?
Ладно, прощу я ему «муху», из уважения к седой копне не обращу внимания на это презрительное обращение. Но ответить надо в тон, чтобы лишить его хамовитого преимущества.
— Называй меня Татьяной, Керя.
Он повернулся всем телом и, посмотрев в упор, коротко просопел:
— Таня так Таня.
Значит, не обиделся и рассчитала я верно. «Керя» — дружески-уменьшительное от несомненно близкого ему «кореш». И по имени подходит. Проглотил, не поперхнулся.
— Зачем ты сжег дом, Кирилл?
Он вздохнул и коротко рассмеялся, тряхнув седыми кудрями.
— Хлопотлива ты не в меру. Ну, баба, тут уж ничего не поделаешь. Сразу, с ходу — за рога старого беса. А?
— Говори, говори, я слушаю.
— Не-ет! — он все еще посмеивался. — Сначала ты расскажи, кто ты, от кого и почему я должен отвечать на твои вопросы.
Пришло мое время усмехнуться.
— Был бы ты, Керя, помоложе годков на двадцать, ударила бы я тебя по кудрявой головушке, несмотря на твою лихость, затолкала бы в машину, отвезла бы туда, где люди редко бывают, и все, что надо, из тебя выколотила. — Он было дернулся, но я повысила голос, не давая себя перебить. — Это если бы сама в форме и в настроении была. А если нет, отдала бы тебя специалистам.
— Хлопотлива ты, я же сказал. И ответить на мой вопрос не хочешь, виляешь. А придется ответить-то. Не ты мне, а я тебе нужен. Вот и говори, Таня.
Да это все равно что голодному консервную банку грызть! Кирилла еще суметь распечатать надо. Один-ноль, ведет он. Заставил меня представиться, а теперь допрашивает, настойчиво и спокойно. Далеко племяннику до дядьки!
— Если я хлопотлива, то ты любопытен не по теперешнему твоему чину. Много ты о себе представляешь и много чего лишнего взял на себя за последние дни. Хорошо, я тебе отвечу, хотя по делам твоим имею право забыть, что ты уже стар, и спросить с тебя в другом месте и по-другому. Я не из «конторы», это понятно. А озабочена одним — проследить, чтобы имущество покойного старика Лозового досталось его внучке, Екатерине. Кто я — тебе сказано, Татьяна, а от кого и почему спрашиваю, думаю, сам понимаешь. В прошлом ты слыл умным, Кирилл Федорович.
— Эхе-хе! — вздохнул он, сгорбившись. — В прошлом много кой-чего было.
— Да, пожар, например, — не отступала я от своего.
— Разве его забудешь, прошлое-то. Разве в прошлом такая, как ты, Татьяна, могла с меня спрашивать?
Куда только его стройность и сила подевались. Рядом со мной сидел согнутый годами и жизненными бедами старик и вспоминал о своем прошлом, шлепая тонкими губами кривого рта.
— Вот ты, Таня, едва меня увидела, сразу про пожар. А нет чтобы поговорить со стариком, уважить его, представиться, от старых друзей привет передать, рассказать, как живут они, может, помер кто уже от какой болезни. Много ли мне надо? Уважение окажи, а потом и спрашивай. А ты сразу обвинять! Зачем дом сжег! А может, я и не виноват ни в чем? А?
Он глянул на меня искоса, насмешливо, будто предлагал перебить себя, но не дождался и продолжил все так же жалостно:
— Одним порадовала — стародавней моей кликухой уши обласкала. Ее и Ванька-то уж забыл, наверное. Если б не это, я бы с тобой совсем разговаривать не стал, послал бы туда, откуда явилась. А если и пришлось бы ответ держать, то перед кем-нибудь поумней тебя. Хотя вам, молодым, сейчас один хер… Ну тогда дерите шкуру на барабан, не жалко, отжил уже, но с разговорами не лезьте, не делайте вид, что по «понятиям» поступать пытаетесь.
Сработало, черт возьми! Керя принял меня то ли за представительницу какого-то бывшего, но до сих пор сохранившего силу авторитета, то ли еще за кого-то из их гнилой среды, и все это благодаря кличке, на которую я наткнулась случайно, по какому-то сверхъестественному чутью. Полномочия я свои пока еще не подтвердила, еще не время, весь серьезный разговор впереди, но заявку на них сделала. И она им была принята.
Я почувствовала азарт оттого, что одурачила старого урку, и поняла, что одного неосторожного слова будет сейчас достаточно, чтобы испортить все дело.
— Почему Катька о тебе ничего не говорила? И почему объявилась ты только сейчас, а не раньше? Приехали-то вы вместе?
— Ох, сколько вопросов, Кирилл Федорович!
Он отбросил свою старческую растерянность и опять стал крепким и волевым стариком. Я же была сейчас сама любезность с плавными жестами и елейным голосом.
— Спрашивал бы до того, как Ванька твой меня в коридоре задушить пытался. За эти дни вы с ним столько натворить успели, что не мне, а тебе отвечать надо.
Кирилл промолчал, только фыркнул. Достав сигарету, настороженно покосился, когда я полезла в сумку за тем же самым.
— Лозовая обо мне только вчера узнала, когда возникла необходимость разобраться со всей этой историей. И то, думаю, она не до конца поняла, кто я такая. Да ей это и ни к чему. Заявилась я, как ты изволил выразиться, не сейчас, а в тот момент, когда все еще на лад можно было повернуть, то есть в самое время. И приехали мы с Лозовой не вместе. Дед ее уважаемым человеком был, ты сам знаешь. И знаешь, что последнюю волю такого человека надо выполнить. Надо, Семиродов, а? Так пусть внучка его получит все, что ей дедом завещано. Получит и живет дальше, как сможет, потому что сама по себе она ни для кого интереса не представляет.
— Складно ты говорить умеешь. — Кирилл Федорович сдвинул брови и, не поднимая головы, выпускал дым из ноздрей искалеченного носа. — Умная ты, видно, баба. Ну да на такое дело дуру не пошлют. Слушай, зачем я дом сжег. И тебе говорю, и тем людям, что тебя послали. Как на духу, Таня. Керя никогда крысой не был, никогда чужое, а уж тем более общаковое к рукам не прибирал. Лозовой меня знал. Он мне верил и поэтому дом свой здешний поручил моей совести. И Катька меня видела, когда еще малышкой была. Сколько раз при ней Лозовой говорил, что все тарасовское ей должно отойти. А я дом-то сжег. Вот так, Таня, жизнь шутить-то может. Думаешь, мне просто было на такое решиться? Эхе-хе!
Он замолчал, задумавшись о чем-то тягостном, и я ему не мешала, не поторапливала, а терпеливо дожидалась продолжения. Хотя и любопытно было донельзя, как старик будет врать и как объяснит убийство Аладушкина. О том, что я о нем знаю, ему наверняка уже Иван рассказал. У Кирилла было достаточно времени, чтобы все прокрутить в голове и составить свой вариант произошедшего. Похоже, я добилась-таки чести выслушать его версию.
Вранье скрывает правду, но в любом вранье есть и ее доля. Моя задача выслушать Кирилла молча, без разоблачений — бесполезны они сегодня, — и по его вранью уточнить свои представления о правде, а в будущем этой правдой его и прихлопнуть, заставить расписаться на купчей и, если повезет, заставить заплатить Лозовой за сожженный дом. Впрочем, будем действовать по обстоятельствам.
— Я ведь все по чести хотел, как полагается.
Он бросил сигарету под ноги, растоптав тлеющий в темноте окурок.
— Зачем Катьке дом в Тарасове? Да еще старый? Я давал за него хорошие деньги, и она их согласилась взять, а меня оставить в покое, чтоб доживал на привычном месте. Так я, Таня, «закон» хотел исполнить, ведь дом-то на меня записан был. Ну ты об этом должна знать. А Лозовой-то как раз — хоть о покойниках плохо говорить не следует — «закона» плохо держался. Сколько его знаю, всю жизнь заботился о своих карманах. Но человек он все же был хороший, справедливый, потому воры и уважали его. А что побрякушки золотые покупал, так не на общаковые. И отдавал, бывало, их на «грев» для общества. Поэтому и терпели это его пристрастие. И только раз попытались на правеж вытянуть, здесь, в Тарасове. — Кирилл взглянул на меня, видно, ожидая от меня каких-то вопросов, но, не дождавшись, продолжил: — За дом и за побрякушки с камешками! Дом-то отгрохал по тем временам — аховый! Не знаю я, — развел он руками, — может, напоследок он из ума выжил, может, раньше его лишился, а только сказал он внучке перед своей кончиной, что помимо дома ей принадлежат еще и горсти «рыжья», золота то есть. Главное, Таня, живу я здесь давно, к нему не раз ездил и с отчетами, и в гости, а никогда он ни при внучке, ни без нее не заговаривал ни о чем таком, кроме хозяйства, и поручений на этот счет не давал.
В общем, пока я деньги за дом доставал, моча ей в голову ударила. Приходит и заводит речь о золоте. Я говорю, ты что, мол, родимая, опомнись! Сама подумай, побрякушки — не дом, их при себе иметь можно. Если и сохранилось что, поищи у деда в имении, где он помер. Ответила она мне грубо. Вроде тебя, такая же горячая. А главное, послушай, какую дуру задвинула. Я, говорит, деньги за дом получу, все сто восемьдесят тысяч, здесь ты никуда не денешься, а потом этот дом вместе с тобой, хрычом старым, сожгу, если не отдашь все остальное. И это после того, как я столько лет дом для нее берег!
Кирилл даже прослезился — до того расчувствовался.
— Обидела она меня так, что напился я в тот вечер, как давно себе не позволял. А наутро решил этот дом спалить. Ты пойми, Таня, — он возмущенно постучал себя в грудь, — она не только меня, она память деда своего обидела. Он-то мне верил, а уж на что был человек опытный!
Вот и сжег я дом, туда ему и дорога! Суди меня, если право имеешь. Но и про нее не забудь!
— Не забуду, Кирилл Федорович, — пообещала я, задумавшись на короткое время больше для приличия. На самом деле меня интересовал один-единственный вопрос — при чем здесь «капли», о которых говорили Иван и Екатерина Лозовая.
— А какие «капли» она с тебя требовала, Кирилл?
— Что? — Он достал новую сигарету. — Вот именно, «капли»! Камушки это. В золоте. Лозовой их так называл. Из-за этих-то «капель» и вся неприятность, мать их так!
Ну вот, добрались наконец мы до сути. Аккуратно старый врет, правдоподобно. Впору поучиться у него, себе в пример поставить. Порой бывает полезно вовремя соврать.
— И много «капель» Лозовая с тебя требует?
Старик задумался, глядя на сигарету, и решительно затолкал ее обратно в пачку.
— А того хмыря, что у тебя на фотографиях, я убил, а не Ванька.
Я даже вздрогнула — настолько неожиданно прозвучало это признание, понадеялась, что в темноте он не заметил моей слабости.