Скроив самую независимую физиономию, она для начала решила перекурить на кухне, потому что очень хотелось дождаться чая с Раискиным «Наполеоном». Она его так классно делает! Ни у кого этот стандартный пирог не получается таким нежным и рассыпчатым! Точно! Она дождется чаю и потом сразу уйдет! А эти пусть себе танцуют... Алене это совершенно ни к чему. Ни один из мужей подруг ей и даром не нужен, даже и Сашка-хохмач! У него чрезмерно выпуклые глаза, прямо как у рыбы... как у какого-нибудь зеркального карпа... Нет, Алена, конечно, не Раиска с ее вечным поиском идеала, но все-таки надо, чтобы мужчина не был противен. А рыбьи глаза – это все-таки как-то... Ну а о том, чтобы приблизиться к недомерку... Об этом и думать-то противно, несмотря на то что глаза у него в несколько раз красивее, чем у Сашки, и на рыбу он абсолютно не похож...
Она курила уже третью сигарету и понимала, что на четвертой сломается. И так уже во рту горько и отдает железом. Но когда с сигаретой, то вроде бы при деле... Что-то они не спешат с чаем... Пойти, что ли, предложить? Алена уже собиралась затушить сигарету, от которой здорово тошнило, когда над ухом раздалось:
– Разрешите вас пригласить?
Она обернулась. Перед ней стоял недомерок и хлопал своими длинными ресницами.
– Я... это... не танцую... – гордо задрав подбородок, произнесла она, чтобы он лучше прочувствовал, к кому пристает с банальностями. Что ей, Алене, какие-то самопальные домашние танцы? Не фламенко, поди! И даже не спортивный рок-н-ролл! А Алена – не Раиска, которая, похоже, для него уже на все готова. Бедный Дима!
– Бросьте, – сказал Астахов. – На праздниках надо танцевать и веселиться. На то они и праздники.
– С чего вы взяли, что мне не весело? – с вызовом спросила она. – Мне очень даже весело!
– Не сомневаюсь, – улыбнулся он. – И все же пойдемте?
Она очень независимо пожала плечами, непослушными пальцами затушила проклятую сигарету и пошла впереди него в комнату, исключительно ради того, чтобы Раиска не подумала, будто они на кухне втайне от нее занимаются чем-нибудь эдаким. Да она ни за какие деньги не станет с ним этим самым «эдаким» заниматься! Она еще из ума не выжила!
В комнате Астахов обнял ее за талию, и Алена вынуждена была положить свои руки ему на плечи. Она совершенно не хотела этого делать, но как-то нечаянно посмотрела в его глаза, которые неожиданно оказались чересчур близко. Да они у него бархатные... бездонные... и такие темные, ночные... А он вроде бы и правда не недомерок... Конечно, не из богатырей, но значительно выше ее, а у нее туфли на каблуках, между прочим... Не на высоких, правда, но все же... Алена почувствовала, как у нее что-то сжалось и задрожало в груди. Нет! Только не это! Расслабляться нельзя! Подумаешь, темные глаза! Что она, темных глаз не видела? Да тысячу раз! Она просто сегодня слишком много выпила, вот ей и лезет в голову всякая бредятина...
Алена отвела глаза в сторону и тут же наткнулась на жесткий и неприязненный взгляд Раиски. Еще чего не хватало! Из-за какого-то... какого-то совершенно постороннего мужчины ссориться с лучшей подругой, с которой они дружат с сопливого детства! Да ни за что на свете... Она тут же попыталась отстраниться от своего соседа, но он почему-то не пожелал ослабить своих объятий. Он зачем-то прижал ее к себе еще теснее, и у Алены захватило дух, как в детстве, когда они с Раиской катались на санках с высокой горы. Вовсе не желая злить подругу, она почему-то еще крепче обняла Астахова за шею и почувствовала его дыхание на своем виске. Он ее сейчас поцелует... поцелует... Она это точно знает и... и... совершенно не против... Надо же такому случиться...
Все Аленино тело напряглось в ожидании поцелуя, но музыка вдруг прекратилась.
– Ша, ребята! – железным голосом прекратила танцы Раиска. – Сейчас будет чай с «Наполеоном»...
Комнату огласило громогласное «ура!», потому что все присутствующие обожали Раискин пирог точно так же, как обожала его Алена. Астахов не кричал, потому что еще никогда его не пробовал. Алена кричать не могла. У нее пересохло во рту от того, что тот, кого она еще несколько минут назад продолжала называть недомерком, не отпускал ее пальцы. Как выяснилась, она готова была стоять столбом оставшуюся жизнь, если бы он согласился все это время держать ее за руку.
– Ален! Помоги мне! – тоном, не допускающим возражений, потребовала Раиска.
Алена не посмела ослушаться. Она осторожно вытащила свои пальцы из руки Астахова и обреченно поплелась на кухню. Раиска тут же захлопнула за ее спиной дверь и прошипела:
– И как же это называется?
– Что именно? – очень фальшиво отозвалась Алена.
– Сама знаешь что! – рявкнула подруга. – Сама от него добровольно отказалась, а теперь нагло липнешь!
– Я не липну... Он сам...
– Ага! Как же! А то я не видела, как ты к нему прижималась!
– Я не прижималась!
– Не ври мне! Прижималась! Говори, прижималась?! – Раиска встала перед сжавшейся в комок подругой, уперев руки в боки и расставив для устойчивости ноги шире плеч.
– Ну... почему-то прижималась... – окончательно сникла Алена.
– Зачем?!
– А черт его знает зачем... Я уже сто лет ни к кому не прижималась...
– А кто тебе мешал прижиматься к этому... как его... Стасику, кажется...
Алена тяжко вздохнула, опустилась на табуретку, потерла пальцами виски и сказала:
– Я не хотела, Рая, честное слово. Как-то само получилось...
– Ну и что теперь мне прикажешь делать? Я неделю к нему клеилась, на день рождения умудрилась зазвать, а тут вдруг ты являешься и все портишь!
– А ты что, не могла предупредить, чтобы я не приходила? – выдохнув свой вопрос, Алена вжала голову в плечи, потому что ей показалось, что Раиска за предательство сейчас начнет ее хлестать по щекам, но подруга придвинула вторую табуретку поближе к Алениной, плюхнулась на нее и сказала:
– Если честно, Аленка, то я сразу поняла, что он на тебя запал... Еще когда к нему домой приперлась, будто бы случайно... Слишком уж его при звуках твоего имени крючило... Я, знаешь, думаю, что он и на мой день рождения согласился прийти только потому, что надеялся тебя здесь встретить...
– Врешь! – почему-то очень испугалась Алена.
– Не-а... – покачала головой подруга. – Точно... Знаешь, может, он и штаны свои мокрые специально на твой балкон ронял...
– Да ладно...
– А что такого? В этом деле все средства хороши! Хоть загорание топлес, хоть мокрые джинсы!
– И что же теперь мы будем делать? – с большой надеждой спросила Алена.
– Ну что? Попьем чаю с «Наполеоном», а потом ты попробуешь уйти. Если он за тобой увяжется, значит, все... Не я ему на роду написана...
– То есть ты, Раиска, хочешь сказать, что...
– Пользуйся моей добротой, подруга, пока я еще на твоего Астахова не подсела... – отозвалась она.
Потом они с Раиской в четыре руки сервировали стол к чаю. Алена спиной ощущала взгляд собственного соседа сверху, и у нее неестественно быстро билось сердце. Она даже пыталась сдержать его биение рукой, но лучше от этого ни ей, ни сбившемуся с ритма органу не делалось.
Вкуса «Наполеона» она не почувствовала. Ей казалось, что Раиска забыла положить в него сахару. Гости, как всегда, пирог хвалили, а Алене казалось, что она ест прослоенную замазкой бумагу для принтера. Чай тоже был безвкусным, как минералка, из которой вышел весь газ. И акустика комнаты вдруг неожиданно и странно изменилась. Помещение будто наполнилось прозрачными волокнами, которые глушили звуковые колебания. До Алены с трудом долетал еле слышный смех, Сашкины остроты и даже легкий перезвон бокалов. Кажется, она вместе со всеми еще пила вино, такое же гадкое, как чай. Она думала только об одном: когда же будет прилично уйти.
Астахов ушел вместе с ней. Они ехали с ним в Раискином лифте, молчали и не сводили друг с друга глаз. Он ласкал ее глазами. Ей чудилось, что она ощущает прикосновение его взгляда, легкое и почти невесомое, как касание пушистого венчика одуванчика. Так же молча они шли к метро. В вагоне электрички их притиснули друг к другу. Она жадно прижалась к нему. Он обнял ее за плечи и наконец поцеловал в висок. Ей хотелось, чтобы поезд забыл остановиться на нужной им станции, но он не забыл и остановился. Они нехотя отстранились друг от друга и пошли к собственному дому, стараясь не коснуться даже краем одежды, потому что, если коснешься...
Все так же не говоря ни слова, Алена открыла свою дверь и шагнула в коридор. Она не приглашала Астахова за собой, но знала, что не войти он уже не сможет. Они стояли друг против друга, сдерживая нетерпение и инстинктивно стараясь продлить сладостное мгновение ожидания. Они оба понимали, что ничего более волнующего между ними уже не будет. Это последний миг, за которым обвал... обрыв... бездна...
Не выдержав напряжения, Алена по-детски прерывисто вздохнула. Астахов, очнувшись, подошел к ней. Она протянула к нему руки и обхватила за шею. Он едва прикоснулся к ее губам, будто проверяя, правильно ли делает, не слишком ли спешит.
Не выдержав напряжения, Алена по-детски прерывисто вздохнула. Астахов, очнувшись, подошел к ней. Она протянула к нему руки и обхватила за шею. Он едва прикоснулся к ее губам, будто проверяя, правильно ли делает, не слишком ли спешит.
– Да... да... – прошептала Алена, и тогда он поцеловал ее по-настоящему.
Собственный Аленин коридор качнулся, как корабль на волнах, и куда-то поплыл вместе с вешалкой для одежды и столиком для косметики. Мужчина и женщина, продолжая целоваться, каким-то образом оказались в комнате, тоже качающейся и плывущей среди легких жемчужных сумерек петербургской белой ночи. Невозможно спрятаться в ночную тьму, которой не существует. Можно только терять цвет... Вот Аленино платье уже и не голубое... Оно таких же жемчужных оттенков, что и небо за окном. Он, которого она так долго ждала, спускает с ее плеч легкую ткань, и платье опадает вниз, будто старая змеиная кожа. Она, Алена, остается в новой, только что образовавшейся под его чуткими пальцами. Новая кожа тоже жемчужная, гладкая и блестящая... И как красива ее маленькая серебристая грудь... У таких, как она, стройных и гибких женщин грудь и не может быть другой... Другая помешала бы ей змеей обвиться вокруг тела мужчины, тоже непостижимым образом вдруг освободившегося от мешающей одежды...
И он, Аленин мужчина, тоже понимает, что его женщина в этих волшебных сумерках должна быть только такой, как она, то есть худенькой и хрупкой. Ее грудь помещается в его ладони... Они подходят друг к другу, слабая выпуклость ее груди и его ладонь с чуть-чуть разведенными пальцами. Алена ощущает соском легкую шершавость его ладони, потом влажное тепло его губ... Потом сама целует его в шею, в грудь... Она целует его всего... В благодарность за его ласку, в награду, в подарок... И чем дольше она целует его, тем яростнее закипает внутри жемчужный пузырящийся ключ, которому так необходим выход... И кто, как не он, может сейчас понять это и освободить, облегчить... Но его губы не облегчают... Они горячи... они жалят ее грудь и живот... Его пальцы делаются мягкими и бескостными... Они проникают всюду... Им все дозволено... Им все можно, его пальцам, его губам... И ей, Алене, тоже все можно... Она никогда еще не была такой смелой, такой отчаянной, такой раскрытой и обнаженной до самой своей влажной и горячей изнанки, до своей изначальной сути...
Она закрыла ладонью рот, потому что боялась крикнуть, но Астахов отвел ее руку и прошептал:
– Ничего не бойся... Будь собой... Делай то, что тебе хочется, потому что сейчас так надо... сейчас нельзя иначе... иначе преступно...
И она рассмеялась нервным и одновременно счастливым смешком, а потом протяжно вскрикнула, целиком переливаясь в звук, выплескивая в этом крике всю свою растревоженную женскую сущность... Потом она опять целовала его и водила раскрытыми ладонями над его телом, как чувствительными радарами, опуская их на те места, откуда исходили чувственные токи. Он слегка дергался от ее прикосновений и тоже тихо смеялся, и подавался всем телом за ее ладонью.
И долго еще в сизоватой дымке белой ночи сплетались их тела и смыкались губы. Обоим казалось, что они больше никогда не смогут оторваться друг от друга, ибо никогда не утолить желания, снова и снова накатывающего горячими волнами.
– Это непостижимо... – прошептала измученная Алена, уткнувшись Астахову в плечо.
– Что именно? – спросил он, и она по голосу поняла, что он улыбается.
– Ну... все это... то, что сейчас произошло...
– Ты недовольна?
Она поцеловала его возле уха и с легким упреком произнесла:
– Ты не должен так говорить...
– Хорошо, не буду... Тем более что ты права... Еще сегодня утром я не подозревал, чем закончится день.
Алена отлепилась от него, легла на спину и, уставившись в потолок, сказала:
– А Раиска догадывалась... Можешь себе такое представить?
– Как догадывалась? – удивился Астахов.
– Она сказала, что... в общем... давно все про тебя поняла...
– И что же она поняла? – Он навис над ней, жадно оглядывая ее лицо.
– Сначала ты скажи, каким образом оказался на дне ее рождения!
Астахов рассмеялся и тоже упал на спину.
– Не могу тебе точно сказать... Она, твоя Раиска, оказалась жутко настырной особой... Она несколько раз попадалась мне в транспорте. Сама заговаривала... Хохотала... Надо ей отдать должное: она очень легкий собеседник. И, знаешь, как-то слово за слово, с юмором, пригласила на день рождения... Я и не заметил, как согласился... Между нами ничего такого не было... Я сегодня утром, между прочим, очень твердо решил не ходить к ней на день рождения, а потом мне показалось, что это будет для Раисы обидно. Она ведь ничего особенного от меня не хотела. Не на свидание звала, а в гости, где еще много народу будет. Вот, собственно, и вся история...
– Врешь ты все! – выпалила Алена.
– В смысле?
– А в том смысле, что нельзя было не понять, зачем тебя приглашают. И день рождения мог оказаться всего лишь предлогом. Ты мог прийти в гости и оказаться с Раиской один на один. Разве не так?!
– Знаешь, я почему-то был уверен, что не окажусь один на один...
– А если бы оказался? Сейчас лежал бы в постели с ней?
Астахов сразу не ответил, что показалось Алене очень обидным. Она отвернулась от него и даже укрылась с головой одеялом, потому что поняла: сейчас заплачет, горько и безутешно. Он рывком сорвал с нее одеяло, несколько раз поцеловал в спину и сказал:
– Думаю, что все произошло так, как должно было произойти.
– Но Раиска красивее меня, – буркнула Алена. – Одна грудь третьего номера чего стоит!
– Мне не нужна ее грудь... Мне всегда нравились хрупкие женщины, такие, как ты...
Он осторожно, за плечо, перевернул ее на спину и провел рукой по худенькому, как у подростка, телу. И она сразу откликнулась и опять протянула к нему руки. Их губы опять встретились, а тела слились в одно, единое и странное, не мужское и не женское, в нечто неделимое, из чего одного только и может родиться новая жизнь.
– А Раиска сказала, что ты из-за меня пришел к ней в гости, – все-таки выпалила Алена, когда они уже опять спокойно лежали рядом, отдыхая от поцелуев и объятий.
– Да... – то ли удивился, то ли согласился Астахов.
– Правда... Раиска так сказала... И еще она сказала, что давно поняла, что я тебе... понравилась... Это не так? Она ошибалась?
– Не знаю даже, что и сказать... Мне казалось, что я... ненавижу тебя... Мне хотелось разорвать тебя на куски и спалить к чертовой матери твой проклятый балкон, на который почему-то все, как назло, валилось и лилось! Вот скажи... – Он повернул к ней улыбающееся лицо. – Зачем ты размозжила мне стекло? Только честно!
– Я не хотела, Петенька... Я собиралась просто зашвырнуть твой носок обратно вместе с... – Алена вдруг расхохоталась, – с куском торта... чтобы ты взял носок в руки, а там какая-то гадость... Ты сразу не понял бы, что это такое, и скривился бы от омерзения... Ой, не могу! – хохотала она, уже сотрясаясь всем телом. – Я представляла твое сморщившееся лицо, и мне было так смешно... ты даже не догадываешься, как... А гайка... она для тяжести... чтобы долетело... чтобы не упало вниз, как те джинсы...
– Да-а-а, оно долетело... – отозвался Астахов и тоже весело рассмеялся. – Хотя это сейчас смешно, а тогда я, в общем... я готов был чуть ли не поджечь в отместку твою квартиру!
Она вдруг перестала смеяться и сказала:
– Ты назвал меня... хорьком...
– Ерунда... Это имело отношение только к моей злости, не более того... Ты ведь тоже как-то гадко назвала меня...
– Ты не помнишь, как?
– Помню...
– Я так не думаю больше... Ты самый лучший...
– И ты прости меня за все... Я был кретином. Раиска все поняла, а я так и не мог понять до сегодняшнего вечера. Я действительно все время думал о тебе, хотел чаще видеть... Но мне казалось, что это от ненависти... то есть хочу видеть, чтобы лишний раз поругаться, чтобы уязвить... На самом деле мне другого хотелось...
– А ты не сочиняешь сейчас, Петя, для красоты картины? Когда ты меня увидел у Раиски, то натуральным образом подавился!
– Да, но... В общем, я подавился от удивления...
– Разве так уж удивительно было увидеть меня в гостях у лучшей подруги? – с большим сомнением в голосе спросила она.
– Я был уверен, что Раиса тебя не пригласила, поскольку не может не знать о нашей вражде, – ответил Астахов. – Но я удивился не тому, что ты пришла...
– А чему?
– Тому, что мне почему-то дыхание перекрыло при виде твоей легкой фигурки...
– Ты тогда уже понял, что...
– Нет...
– А когда? – допытывалась она. – Когда я ушла на кухню?
– Нет... Даже и не тогда... Мне казалось, что я пригласил тебя на танец из жалости. Все при своих половинах, а ты одна, несчастная такая, одиноко куришь в кухне. Дыму напустила, хоть топор вешай...
– Так, может быть, ты и сейчас из жалости? – вскинулась Алена.
– Дурочка... – ласково прошептал Астахов. – Да я, когда только прикоснулся к тебе, сразу голову потерял... Не поверишь, прямо в гостях у твоей подруги готов был на все... В лифте чуть не чокнулся... А уж о вагоне метро вообще не говорю... Но ведь и ты... – он опять коснулся рукой ее маленькой груди, – ты тоже...