Жизнь показалась до того скверной, хоть волком вой. В разгар моего самокопания в баре появился Тимур. Вошел, огляделся и направился ко мне. Сел напротив, кивнув бармену. Тот подошел, Тимур попросил принести кофе и только после этого поднял на меня взгляд.
— Не в моих правилах делать тебе замечания, — заговорил тихо. — Но, помнится, ты потратила довольно много времени, обучая меня хорошим манерам.
— Я ведь уже извинилась. Охранник не виноват, он не хотел меня пускать.
— Не имеет значения, — пожал плечами Тимур. — Он уже уволен.
— Он действительно пытался меня остановить.
— Бедняга. Куда ему, ты, как всегда, с кавалерией, — без усмешки заявил Тимур. — Отвлечемся от его незавидной доли. Ты хотела поговорить.
— Хотела, — вздохнула я. — Правда, теперь не уверена, есть ли смысл.
— А что изменилось? — удивился он. Спросил насмешливо, но взгляд, сопровождавший эти слова, стал внимательным.
— Просто я решила, что должна тебе сказать, нет, попросить… но, поразмышляв в тишине…
— Вот видишь, поразмышлять иногда полезно.
— Тут ты прав.
Он выпил кофе, принесенное барменом, его молчание давило, а я все никак не могла решиться. Не могла начать разговор и уйти тоже не могла. Тимур взглянул на часы.
— Я не против посидеть с тобой в тишине, но, к сожалению…
— Просто поговорить у нас с тобой никогда не получалось, — с прискорбием констатировала я.
— На всякий случай хочу заметить: особо разговорчивой тебя не назовешь.
— Если ты о ребенке…
— Я о нем, дорогая, — усмехнулся он, и стало ясно: спокойствие дается ему нелегко.
— Я хотела тебе сказать…
— И что же помешало?
Руки чесались запустить в него чашкой, но я сдержалась, помолчала немного, собираясь с силами.
— Если ты помнишь наш последний разговор в моей квартире…
— Я не жалуюсь на память. И что там было о ребенке? Или тогда ты еще ничего не знала?
— Знала. И хотела тебе сказать. Даже подготовила пространную речь. Но ты как раз вознамерился отпустить меня на свободу. Не буду цитировать дословно, но звучало это примерно так.
Тимур тихо засмеялся, качая головой.
— Отлично. Ты хотела, но я не дал тебе такой возможности. И ты кинулась в объятия к своему давнему любовнику. Надеюсь, он тебя утешил. Вы друг друга стоите.
— Это не то, что ты думаешь, — вяло заметила я, отлично понимая, что все слова бесполезны.
— А что я думаю? — опять засмеялся он. — Вот что, дорогая. Я никогда не относил себя к категории людей, которые умеют легко прощать, и за меньшие грехи мог поквитаться так, чтобы другим неповадно было, и тебя раздавил бы как таракана, глазом не моргнув. Да вот беда, не могу я собственного ребенка оставить сиротой. Так что мой тебе совет: топай отсюда и впредь постарайся не попадаться мне на глаза.
— Ну, вот и поговорили, — пробормотала я, поднимаясь, но тут же вновь сползла на стул. — Послушай, я всегда считала… — Я усмехнулась и покачала головой. — Ты стал жертвой упаковки, дорогой. Думал, что берешь одну женщину, а получил совсем другую. И когда ты решил уйти, я подумала: ты это понял. И ничего не стала говорить о ребенке, потому что знала: ты не сможешь уйти в этом случае. И была уверена, что поступаю правильно. А теперь я совсем в этом не уверена.
— И что это меняет? — удивился он.
— Ты собираешься жениться? — Я и не догадывалась, как нелегко будет произнести эти слова.
Тагаев усмехнулся:
— Вот в чем дело. По-твоему, мне следует уйти в монастырь, благословив вас с Дедом на долгую счастливую жизнь?
— Мне это даже в голову не пришло. Если ты любишь эту женщину…
— Заткнись, а? — устало попросил он.
— Если ты в самом деле так решил, — упрямо повторила я. — Что ж, придется мне это пережить. Но если… Тимур, очень прошу, не усложняй все, когда и без того ситуация хуже некуда. Я не знаю, что делать. Боюсь, ты тоже не знаешь.
— Не знаю, — кивнул он, поднимаясь. — Чего проще, взять и сказать: "Тимур, я тебя люблю". Но ты ведь этого не скажешь. И ты и я знаем, почему: врать не любишь. А все остальное… Если держаться друг от друга подальше, то вроде ничего. Жить можно. — Он сделал шаг в сторону, я схватила его за руку, но он ее отдернул. — Перестань. — И ушел.
Мне здесь тоже делать было нечего, и я побрела к выходу.
* * *Сашка встретил меня в холле. Дед еще не вернулся, и я сочла это большой удачей, сейчас мне не хотелось встречаться с ним. Взяв Сашку на руки, я устроилась в кресле и минут пятнадцать разглядывала пол, пес беспокойно ерзал, поглядывая на меня, а я бездумно почесывала его за ухом. Решение пришло внезапно. Я прошла в свою комнату, достала спортивную сумку и начала собирать вещи. Это вызвало у Сашки интерес. Он бегал от кровати к шкафу и обратно и все норовил заглянуть мне в глаза.
— Возвращаемся на прежнее место жительства, — осчастливила я его.
Мое барахло не желало умещаться в сумке, и я подумала, что вполне смогу обойтись без него. Огляделась, посидела немного на постели, потерла лицо руками. Навязчивые бесполезные движения… Надо сообщить Деду. Я подумала ему позвонить, но понятия не имела, что должна сказать. В конце концов написала записку и оставила ее в гостиной. "Мы с Сашкой уехали домой". Лаконично, ничего не скажешь. И добавить к этому тоже нечего.
— Идем, пес, — позвала я, взяв сумку, Сашка трусил рядом. Переезд к Деду ошибка, и сейчас, уезжая, я ничего не исправлю, но оставаться здесь больше не могу.
Странное дело, оказавшись у себя дома, я заметно успокоилась. Накормила Сашку, и мы немного послонялись по моей огромной квартире. Пес был доволен, из-за одного этого стоило принять такое решение.
— Ну, вот мы опять вдвоем, ты и я, — заявила я, улыбаясь, правда, счастливой улыбки не получилось. Похоже, счастье — это вообще не для меня.
Я выпила чаю, включила телевизор, пес устроился в любимом кресле, а я смотрела на экран, вслушиваясь в чужие слова, ни одного не понимая, то и дело косилась на телефон, ожидая звонка Деда. Объяснений с ним не избежать, однако я бы предпочла перенести их на завтра. Глядишь, завтра будет лучше, чем сегодня. Есть люди, которые в это верят. Жаль, я не из их числа.
Я прошлась по гостиной. У меня есть собака, скоро будет ребенок. Жизнь прекрасна, разве нет? Я изрядно подпортила жизнь Тимуру, теперь порчу жизнь Деду, а моя собственная жизнь кажется до того нелепой, что хоть сейчас послать ее на хрен. Такие мысли до добра не доводят, это я знала точно. Желая избавить себя от них, я набрала номер телефона Вешнякова. В конце концов, меня ждут дела, вот ими и стоит заняться.
— Новости есть? — спросила я, когда Артем ответил.
— Куда же без них, — вздохнул он. — Еще один жмурик.
— Хороший человек?
— Не очень. Но лучше бы жил. Вечером собирался побыть с детьми, какое там… Слушай, может, приедешь? — нерешительно спросил он.
— Куда? — удивилась я.
— На квартиру, к жмурику.
— Вот уж радость. С какой стати?
— Ну, поговорим. Может, мысли какие появятся.
— Нет у меня мыслей и не предвидится. — Однако что-то в голосе Артема насторожило, и я, подумав, вздохнула:
— Ладно, говори куда.
— Савеловская, дом три, квартира пять.
Сашку пришлось оставить дома, впрочем, он не возражал. Савеловская почти в центре города, начинается прямо за парком. Жилых домов тут немного, в основном офисы и квартиры — одни из самых дорогих. Вот здесь, в тихом переулке, дом, где живет Тимур. Я невольно покосилась на его окна. Окна как окна, жалюзи опущены. Наверное, он все еще в "Шанхае" в окружении соратников решает насущные проблемы, и на его столе лежит половинка банкноты. Хотя, может, уже не лежит. Что я должна сделать, как поступить? Махнуть в самом деле в санаторий, и пусть тут без меня разбираются. Отличная идея. Только я хорошо знаю, что никуда не поеду и продолжу рыться в чужом белье, Тимур называл это именно так. Он предпочел бы видеть меня женщиной, которая не рыскает по городу в поисках чужих тайн, а готовит ужин, ожидая его приезда. Но ему не повезло, впрочем, как и мне.
"Можешь ты думать о чем-то, кроме этого сукиного сына?" — возмутилась я и наконец-то увидела дом под номером три.
Все, как обычно, машины, толпящиеся люди, парень у подъезда ждал меня.
— Это на втором этаже, — сообщил деловито.
Подходя к квартире, я услышала гневный голос Николаева, нашего с Артемом "большого друга", то есть по-настоящему мне-то до него дела не было, раз он не мой начальник, но Вешнякова стало жаль. Когда этот тип появляется, у Артема начинается нервный тик и мрачные прогнозы о дальнейшей судьбе, иногда весьма экзотические: к примеру, он видит себя участковым на Таймыре или Диксоне и никаких надежд на вожделенную звездочку. Другу я мысленно посочувствовала, а еще возник интерес, кого же при брал господь, если столь высокий чин самолично здесь обретается.
Все, как обычно, машины, толпящиеся люди, парень у подъезда ждал меня.
— Это на втором этаже, — сообщил деловито.
Подходя к квартире, я услышала гневный голос Николаева, нашего с Артемом "большого друга", то есть по-настоящему мне-то до него дела не было, раз он не мой начальник, но Вешнякова стало жаль. Когда этот тип появляется, у Артема начинается нервный тик и мрачные прогнозы о дальнейшей судьбе, иногда весьма экзотические: к примеру, он видит себя участковым на Таймыре или Диксоне и никаких надежд на вожделенную звездочку. Другу я мысленно посочувствовала, а еще возник интерес, кого же при брал господь, если столь высокий чин самолично здесь обретается.
— И чтобы завтра отчет был у меня на столе, — закончил он, а я подумала, может, подождать, когда он отчалит?
Тут дверь распахнулась, и мы с Николаевым столкнулись нос к носу.
— Вот, — обернулся он к уныло взиравшим на мир мужчинам в количестве трех человек, стоявшим в холле. — Игорь Николаевич уже в курсе. — И посмотрел на меня, точно желал сказать: "Я-то здесь совершенно ни при чем".
За что я люблю свою работу, так это за возможность совершенно не обращать внимания на подобных типов. Впрочем, дело, конечно, не в моей работе, а в особом расположении ко мне Деда, а так как Дед у нас и царь и бог в одном лице, господин Николаев ни за что не спросит, какого хрена мне здесь нужно, а поспешит засвидетельствовать свое почтение хозяину и переложить ответственность на плечи подчиненных. Больше всего на свете он боится лишиться насиженного места, и хоть знает, что делать мне в квартире нечего, но вопросов не задаст.
Я вежливо поздоровалась и вошла в квартиру, Николаев, подумав, решил остаться.
— Полюбуйтесь, — проворчал он. — Привет из 90-х. Не хватает нам только бандитских разборок. Работать надо, работать, — назидательно изрек он, мужики во главе с Вешняковым сиротски топтались под его горящим взглядом, в такт словам качая головами. Мой интерес лишь возрос.
— Где главный участник шоу? — полюбопытствовала я.
— Туточки мы, тута, — услышала я Валеркин голос, и он сам возник в боковом коридоре, выходящем в холл. — Герой наш в туалете. Желаете взглянуть?
Квартира была просторной, к туалету вел тот самый коридор. Николаев не ушел, но предпочел остаться в холле, а мы с Вешняковым отправились к Валере. Дверь в туалет была распахнута настежь. На унитазе сидел мужчина в джинсах и голубой рубашке, на ногах домашние тапочки. На шее петля, конец веревки продернут через крюк, торчащий посередине стены. Голова чуть свесилась набок, руки сложены на коленях ладонями вверх, такое впечатление, что он предлагает нам некую вещь, вот только руки были пусты.
— Ну, как тебе? — спросил Вешняков, тихо косясь в сторону холла, где ожило начальство.
— Я уехал. Чтобы завтра…
Дослушивать мы не стали, но с облегчением вздохнули, когда за Николаевым закрылась дверь.
— По какому случаю гневаться изволят? — спросила я.
— Очень ему хочется, чтоб дядя сам удавился, — весело сообщил Валера, его хорошее настроение даже самый большой чин не в состоянии был испортить. Работал он за идею, карьера его вовсе не волновала, а специалист он от бога, так что давно взял за правило на начальство плевать. Начальство успело привыкнуть и на поведение Валеры смотрело сквозь пальцы. Я еще раз взглянула на труп.
— Что за крюк? — кивнула головой в сторону стены.
— Постер висел, симпатичный такой. — Валера рукой в резиновой перчатке подергал крюк, тот едва держался в стене. — Самая неподходящая штука для того, чтобы свести счеты с жизнью.
— Да уж, — согласилась я.
— Ага, — кивнул Валера. — Но даже если бы крюк был покрепче, сломать себе шею в таком положении у дяди не хватило бы сил. А шея-то сломана.
— Убийство? — задала я вопрос.
— Сто процентов, и без экспертизы ясно.
— А что за причина у Николаева впаривать самоубийство? Раскрываемость никуда не годится?
— Раскрываемость на высоте. Сам дядя его тревожит.
— Кто такой?
Тут подал голос Артем. Все это время он удрученно смотрел на меня, стоя рядом.
— Григорий Седов, больше известный как Седой.
— Что, очень известный? — усмехнулась я, а он пожал плечами.
— В определенных кругах.
А я головой покачала.
— Надо же… на ловца и зверь. Слышала я на днях это имя от одного паренька. Помнится, рассказывала тебе об этом в приватной беседе, но тогда он тебе, как видно, знаком еще не был.
Артем недовольно поморщился.
— Просто не хотел, чтобы ты лезла, куда не просят.
— А сейчас хочешь? — съязвила я.
— И сейчас не хочу. Да приходится.
— Не скажу, что очень толково, ну да ладно. Значит, известный в определенных кругах. — Теперь слова Николаева о бандитских разборках стали понятны. Наш город славился тем, что в благословенные девяностые мог похвастать относительной тишиной, и кое-кто, к примеру, тот же Вешняков, считал, что сие во многом благодаря Тагаеву, который в определенных кругах тоже хорошо известен под милым прозвищем ТТ. На заре туманной юности он подмял под себя многочисленные группировки, которых развелось, как бездомных кошек, и диктовал им свои условия, так что по большей части обходилось без стрельбы, народ предпочитал между собой договариваться. Тимур смуты не терпел и карал за самодеятельность правых и виноватых, за что менты к нему в нашем городе относились если не с большой любовью, то, безусловно, с некоторой долей уважения. Он, в свою очередь, старался им работы не прибавлять, и оттого уживались они вполне мирно.
Беспокойство Артема и мне передалось, бандитские разборки меня, по большому счету, не волновали, если бы не одно "но": по словам парня со стоянки, Седой был в компании толстяка, у которого Витька Симушин стянул бумажник. Теперь он сидит со сломанной шеей, а я своими глазами видела половинку банкноты на столе Тимура.
— Ну и чем этот Седой знаменит? — вздохнула я, Валерка взглянул на нас и, насвистывая веселый мотивчик, удалился в холл. Артем проводил его долгим взглядом и повернулся ко мне.
— Он из команды Тимура. Поговаривают даже, что они друзья.
— Врут, — усмехнулась я. — У Тимура нет друзей, одни соратники.
Но смешно не было.
— Тебе лучше знать, — буркнул Артем. — Однако, имея представление о характере Тагаева, я бы и соратника трогать не стал. Но кто-то рискнул. Николаев-то хоть и дурак набитый, но прав, нам война ни к чему. А разборок не миновать, когда тут такое дело.
— Та-ак, — протянула я. — И кто, по-твоему, мог на это решиться?
— Спроси что-нибудь полегче, — вновь проворчал он. — Тут вот еще что… — Он тяжко вздохнул, пряча взгляд.
Причину его беспокойства я так до конца и не поняла. Допустим, бандитские разборки ему не нужны. Когда в городе становится шумно, обыватели волнуются, народные избранники проявляют недовольство, а начальство гневается. Но, сказать по чести, Артем хоть и любил прикидываться сиротой, но начальства не очень-то боялся и за место свое, в отличие от того же Николаева, не дрожал. Значит, есть еще что-то. Но мне об этом он поведать не спешит.
— Взгляни на него, — вдруг сказал он, кивнув на труп. — Тебе не кажется, что это послание?
Поначалу я решила, что Артем шутит. Но на труп посмотрела с большим вниманием. Седому сломали шею, а потом зачем-то перетащили в туалет и усадили в очень странной позе с петлей на шее. Зачем этот спектакль, если Валера на месте отмел идею о самоубийстве?
Допустим, убийца шею человеку сломал, сам того не желая, и с перепугу инсценировал самоубийство. Такое в голову могло прийти разве что дилетанту, понятия не имеющему о судебно-медицинской экспертизе и даже детективы не читающему, потому что если читает, то знать должен: такие штуки не проходят.
Я вновь перевела взгляд на крюк. Чтобы поверить, будто на нем можно удавиться, и вовсе надо быть дураком. Но главное, руки убитого. Эти самые раскрытые ладони, точно он кому-то что-то протягивал. "А ведь Артем прав", — хмуро решила я и в тот же миг ощутила укол в сердце. Как предчувствие. Был у меня приятель, мастер на такие фокусы. Я с беспокойством взглянула на Артема, он тоже хмурился, разглядывая труп, а я погнала прочь пришедшую на ум мысль. Чушь. Артем не знает, что Лукьянов жив. Никто не знает, только я и Тимур.
— Выглядит действительно странно, — кашлянув, сказала я. — Соображения есть?
— В руках у него что-то было. И это "что-то" человек, которому адресовано послание, получил.
— Кто труп обнаружил?
— Неизвестный позвонил в милицию. Ребята приехали, входная дверь не заперта. В квартире никаких следов борьбы. Сначала решили: удавился дядя. Но Валерка, лишь только на него взглянул, отмел идею как бредовую.
— Никаких следов борьбы, — кивнула я. — Значит, кто-то из тех, кому Седой доверял.