– Ну уж нет! – в один голос сказали два браслета, золотой и серебряный.
Кстати говоря, браслеты эти не были друзьями, скорее даже – наоборот. Потому сказав одновременно одну и ту же фразу, браслеты посмотрели друг на друга так, как смотрят друг на друга две собаки, нашедшие один кусок мяса и вцепившиеся в него с разных сторон.
– В таком случае, – заметил золотой браслет, – уверяю всех присутствующих, что для подлинной красоты и не нужно никаких камней…
Серебряный браслет кивнул, поддерживая такое начало разговора.
– Если уж, – продолжал золотой браслет, – измерять красоту по тому, кто чего отразил, то самым красивым будет золото, созданное отражением того солнца, которое находится в зените…
– Ничего подобного, – перебил золотого браслета его серебряный коллега. – Самым красивым на данном основании не только может, но и должно быть признано серебро. Ибо серебро впитало в себя свет луны. А всякий скажет вам, что луна прекраснее солнца. И не важно, какого солнца – закатного или зенитного. Что-то вон влюбленные предпочитают сидеть при луне, а не при солнце. Да и кто будет на солнце смотреть – ослепнуть же можно, а на луну смотри сколько хочешь и ничего дурного не будет…
Тут уже в спор стали встревать и все прочие изделия, лежащие в витрине, а я стоял и смотрел на эти творения природы и рук человеческих, смотрел и думал, сколь все-таки мелки бывают предметы споров – мелки перед величием Вселенной. Вон, мрамор, из которого сделана витрина, не вмешивается в спор, молчит себе, размышляет о чем-то. А знаете, почему молчит мрамор? Потому, что знает одну вещь: все эти ювелирные изделия бахвалятся мнимой красотой, красотой искусственной, тогда как он, только он, только мрамор – подлинный, настоящий. Ибо он, мрамор, плоть от плоти земля. Но разве вслух об этом говорят?
Потери
Доводилось ли вам что-нибудь терять? Уверен, что доводилось, и не раз. И, согласитесь, ощущение не из приятных. Ладно еще, когда что-то свое теряешь – погорюешь, посетуешь, да утешишься по совету классика: дескать, как же повезло тому, кто найдет. Но это если теряешь свое. А если случается так, что теряешь чужое? Тут уж не до шуток и не до утешений самого себя мыслями классика. А только тогда и делаешь, что размышляешь, как же сказать о потере, как загладить вину, как извиниться… Сам я, видимо, так устроен, что никаких предметов мне доверять нельзя – ни ценных, ни неценных, ни дорогих, ни дешевых, ни больших, ни маленьких, ни круглых, ни квадратных, ни красных, ни зеленых, ни простых, ни сложных – никаких предметов доверять мне нельзя. Те же товарищи мои или родственники, которые все-таки имеют неосторожность попросить меня сохранить для них хоть что-нибудь, те сами в итоге раскаиваются. Почему?
Я думал, что вы уже поняли. Но для тех, кто не понял, поясню: доверенные мне предметы теряются; одни теряются тут же, другие через час, третьи через день, некоторые выдерживают три дня, но в итоге все равно теряются. И чего я только не делал, чтобы предметы – особенно чужие, особенно доверенные мне кем-то – не терялись: и привязывал их к себе веревкой, и не спускал с них глаз, и запирал в бабушкин сундук, а ключ сжимал в кулаке… Но все было бесполезно, потому что, несмотря на все мои старания, предметы все равно терялись. И самое ужасное – даже не думали находиться. Дело в том, что когда я понял собственную беспомощность в сохранении и своих собственных вещей, и тех вещей, что с завидным упорством доверялись мне родней, я решил избрать иной путь борьбы с утратами, нежели безуспешно применяемые до этого попытки сохранения предметов. Я решил большее внимание сосредотачивать не на сбережении, а на поисках уже потерянного. Вещь потерялась, но руки опускать не стоит – она где-то здесь, где-то близко. И просто надо внимательно изучить все внутренности дома нашего, например, – это тогда, когда утраченную вещь видели в последний раз в доме. Или же, если вещь видели в саду, исследовать пространство сада. Это тоже нетрудно.
Сложнее, если надобно искать в поле, в лесу, на лугу, возле речки. Но и тут, как думал я, нет ничего невозможного. Я искренне полагал, что потери и утраты могут стать находками и обретеньями. Для этого достаточно просто быть внимательным при поисках и знать те места, куда стоит заглядывать в первую очередь. К примеру, если поиски ведутся внутри нашего дома, то к таким местам с полным правом можно отнести пустое пространство за шкафом, место под диваном и нижние ящики письменного стола. Если что-то потерялось в саду, то тут обязательно надо заглянуть в старый высохший колодец, на дне коего среди печальных лягушек можно обнаружить искомое; в дровяник, который в зависимости от времени года то пуст, то заполнен ровненькими поленьями; в сарайчик возле самого забора – в этом сарайчике хранится инструмент, но и туда потеря с утратою могут затесаться.
Опять-таки сложнее с определением такого рода мест в поле, в лесу, на лугу и возле речки. Однако и там кое-что имеется. В лесу, скажем, это трухлявые пни, изобилующие дырками, и дупла в старых деревьях; в поле и на лугу – кротовые норки; а возле речки очень удобны для поисков гнезда стрижей и ласточек – тех птиц, что так любят селиться по отвесным песчаным берегам наших рек, речек и речушек. И вот вооружившись такого рода теорией, принялся я реализовывать ее на практике – благо поводов для такой реализации сразу же почти возникло более чем достаточно. В доме потерял я книгу – дорогую и старинную, данную мне дядюшкой со строгими наставлениями о том, как следует заворачивать обложку книги в бумагу, чтобы обложка не истрепалась. В саду куда-то задевал перстень, данный мне на хранение моим старшим братом, – брат уехал в путешествие и не нашел ничего лучшего, как оставить свой именной перстень у меня.
Наконец, в поле каким-то, прямо скажу, таинственным образом исчезла тетрадь, куда я привык записывать все, случившееся со мной за день. И что бы вы думали? Книгу искал я за шкафом, под диваном и в нижних ящиках письменного стола, но нигде дядюшкиной книги так и не нашел. Перстень брата искал на дне старого высохшего колодца, в дровянике и в сарайчике, однако успеха мои поиски не дали. В надежде увидеть тетрадь облазил все кротовые норки на поле, и ни в одной из них не было даже следов того, что тетрадь могла туда попасть.
Теория совершенно не желала быть поддержанной практикой; вещи – чужие и мои – находиться не желали. Но не может же быть такого, чтобы потерянное исчезало навсегда – так просто не бывает в нашем мире, где, как учили древние, изменяется все, но не гибнет ничто. Это закон сохранения вещества. Так стало быть, и мои вещи, и вещи моих близких где-то хранятся! Но где? Ответ на этот вопрос я получил совсем неожиданно. Довелось мне читать одну итальянскую поэму из позднего Средневековья. Там речь шла о знаменитом на весь мир рыцаре по имени Роланд. Все, конечно, знают о его подвигах. Но тут сюжет был несколько неожиданным – Роланд в итальянской поэме потерял разум. Где же его найти?
Оказывается, разум рыцаря преспокойно пребывает на Луне. Почему? И вот тут прошу внимания: дело в том, что если верить автору поэмы, имени которого я не знал, ибо обложка у книги была давно потеряна, так вот, если верить автору поэмы, все то, что потеряно на Земле, попадает на Луну и там хранится до востребования. И не только вещи, не только предметы. На Луне можно найти потерянный страх, потерянную совесть, потерянное лицо, потерянное здоровье. Ну, это ладно. Меня все-таки интересовала по большей части предметная сторона вопроса. Значит, все утраченное можно найти там. Для этого надо слетать на Луну – задача не из легких, но разве мы ищем легких путей? Конечно нет. Теперь мне нужен повод для полета – что там потерялось недавно? И к ужасу своему, я заметил, что несколько дней уже ничего не терял. Вот так всегда бывает: находишь панацею, а применить ее некуда. Можно было бы поискать и что-то из потерянного старого, но в той поэме было сказано, что найдется на Луне только то, что потеряно недавно. А тут, как назло недавно ничего не терялось, ну ровным счетом ничего. И ведь специально невозможно что-то потерять – это будет нечестно.
Может, кто из родни моей что-то утратил? И тут все в полном порядке – все вещи на местах. Так и проходил я весь вечер из угла в угол в поисках того, что даже еще и не потерялось, а только могло бы быть потеряно. И наутро мне улыбнулась удача! Мой любимый дедушка не мог найти очки! Ура! Немедленно нынче же отправляюсь на Луну, где дедовы очки еще не заросли лунной пылью, а ждут не дождутся моего прилета. Я их найду! Каково же было мое разочарование, когда дедушка нашел свои очки без всякого моего вмешательства – конечно, как и положено по закону жанра, очки были все это время на дедушкином лбу.
Но тут снова судьба решила дать мне шанс – бабушка не находила своего вязания. Скорее на Луну! Оно там! Я знаю это доподлинно и готов все силы потратить на перелет. Однако, как это ни грустно, а силы мои не понадобились – бабушка нашла вязание свое и без моего вмешательства. И где бы вы думали? Не за шкафом, не под диваном, не в нижних ящиках стола, а просто-напросто на табуретке возле кровати. И все же надежда вскоре дала знать о себе в виде горько плачущей младшей сестренки – куколку она, видите ли, потеряла. Потеряла? Найдем без проблем! Сейчас, малышка, слетаю только на Луну и привезу твою куколку. Посиди пока вот тут, на кресле. Подожди, а это что в кресле? Не твоя ли куколка? Вот глупая! А я опять без шанса побывать на Луне, найти там потерянное…
Но тут снова судьба решила дать мне шанс – бабушка не находила своего вязания. Скорее на Луну! Оно там! Я знаю это доподлинно и готов все силы потратить на перелет. Однако, как это ни грустно, а силы мои не понадобились – бабушка нашла вязание свое и без моего вмешательства. И где бы вы думали? Не за шкафом, не под диваном, не в нижних ящиках стола, а просто-напросто на табуретке возле кровати. И все же надежда вскоре дала знать о себе в виде горько плачущей младшей сестренки – куколку она, видите ли, потеряла. Потеряла? Найдем без проблем! Сейчас, малышка, слетаю только на Луну и привезу твою куколку. Посиди пока вот тут, на кресле. Подожди, а это что в кресле? Не твоя ли куколка? Вот глупая! А я опять без шанса побывать на Луне, найти там потерянное…
С той поры так и повелось: как только я что-то теряю или теряет что-то кто-то из моих близких, я сразу же собираюсь на Луну. И что же думаете? Ни разу еще мне слетать на Луну так и не пришлось – все потерянное находится тут же, стоит мне только заикнуться о грядущем полете. Но все же я не оставляю надежду побывать на Луне, так что, друзья, если у вас какой предмет пропал, то обращайтесь – я всегда готов к полету, Луна, уверен, ждет меня.
Маленькая искорка в темном коридоре…
Маленькая искорка в темном коридоре – это признак призрака. Горе, горе, горе…» Очень любил Призрак, живущий в Старом Замке, эти детские стихи. «Маленькая искорка. Страх, страх, страх. Жди явленья призрака со свечкою в руках…» Дальше Призрак стишок не помнил, но и этих нескольких строчек было достаточно, чтобы поверить в собственные силы – силы Призрака, данные ему от отца, а отцу данные от его отца, то есть от деда нынешнего Призрака Старого Замка. Так и повелось испокон веку, что силы призраков передавались из поколения в поколение. И при этом не только не уменьшались, но даже и увеличивались, переходя от отца к сыну. В чем же сила Призрака?
А сила в том, чтобы страшно выть, гулко кашлять и звонко громыхать цепями. Призраки, они ведь обыкновенно закованы в цепи. Потому когда идут, то цепи эти громыхают. И вот чем звонче они громыхают, тем сильнее считается Призрак в мире своих собратьев. Впрочем, в мире призраков отношения отнюдь добросердечны. Призраки предпочитают не видеть друг друга столетьями и больше всего на свете любят отсутствие себе подобных в обозримом окружающем пространстве. Призрак Старого Замка и тут не был исключением – лет двести уже, а то и больше не видел никого из своих собратьев. И нельзя сказать, что сильно переживал по этому поводу или скучал. Отнюдь нет. И не только в Старом Замке, но и во всем Городе не было у Призрака конкурентов. Вот ведь раздолье, казалось бы. Однако же чем дольше жил Призрак, тем больше убеждался в одной вещи – в том, что его, некогда всеми уважаемого Призрака, перестают бояться и в Старом Замке, и в Городе. Однако несмотря на справедливость данного суждения, Призрак с завидной пунктуальностью с наступлением темноты выходил на работу – то в коридорах Старого Замка озорничал, то на узких улочках Города.
Так было и нынче. Стоило только солнцу зайти за горизонт, стоило взойти первой звездочке, зажечься первому фонарю и опуститься первой темноте, как Призрак, одетый по обыкновению в белую простыню, не стиранную как минимум лет пятьсот, вышел на свой ночной промысел. Зачем Призрак пугал? На этот вопрос, пожалуй, он бы и сам не ответил – так уж заведено в мире с давних пор: призраки пугают, люди пугаются. И Призрак еще помнил те времена, когда люди действительно не понарошку пугались его – кричали, когда слышали звонкое громыхание цепей, крестились (как будто это помогает) при гулком кашле. А уж если Призрак начинал выть, так тут бедные люди просто разбегались в разные стороны. И слава о Призраке в те времена гремела далеко за пределами и Старого Замка, и Города. О нем рассказывали истории, передавали легенды из уст в уста, даже песни сочиняли.
А один знаменитый художник даже специально приехал из своей страны в Старый Замок, чтобы на полотне увековечить портрет Призрака. Правда, в дни приезда того художника Призрак был не в духе, и потому, сколько ни взывал к нему именитый гость, так и не вышел попозировать. Теперь, конечно, Призрак жалел, что в мире нет его портретов, но что поделаешь – нынче никто уже писать его облик на полотне не хотел. Нынче не то, что в прошлом. А в прошлом… При одном только упоминании о прошлом Призрак начинал улыбаться.
А теперь… Это слово «теперь» Призрак на дух не переносил и терпеть не мог. Был Призрак поклонником прошлого, ненавидел настоящее, а про будущее если и думал, то только в свете неприязни к настоящему. Однако и в настоящем Призрак каждодневно, а вернее – еженощно исполнял свои обязанности.
Вот и сейчас выбрался он из Старого Замка, в подвале которого проспал весь день, и потащился, лениво позвякивая цепями, в сторону Рыночной площади Города – если уж пугать, полагал Призрак, то делать это на тех узеньких улочках и маленьких переулках, которые со всех сторон, словно щупальца, тянутся к Рыночной площади, самой большой и самой центральной во всем Городе. В тусклом свете фонаря увидел Призрак потенциальную жертву – с трудом бредущего куда-то пьяницу. Тот порою останавливался, поднимая к небу указательный палец и что-то бормоча себе под нос. Как раз на одной из таких остановок Призрак и материализовался перед подгулявшим горожанином. Сразу же Призрак взвыл – довольно громко. Потом громыхнул цепью. А затем снова взвыл. Пьяница так и застыл с поднятым кверху указательным пальцем. Застыл от ужаса? Да ничего подобного. Застыл от самого обыкновенного удивления – раньше ему не доводилось так близко видеть призраков. Вообще-то в прежние времена пьяница, увидевший призрака, тут же становился трезвенником. Так было заведено. Теперь же совсем не то. Теперь пьяный горожанин не испугался и даже не подумал о том, чтобы расстаться с пагубным пристрастием к алкоголю. Наоборот, пьяница попытался обнять Призрака, а когда тот в прямом смысле увильнул от объятий, затянул песню – протяжную и напевную. Однако песни пьянице показалось мало, и он исполнил, не прерывая пения, зажигательный танец. Танец этот ритмически не очень соотносился с песней, но странным образом в результате получилось забавно. Спев и сплясав, пьяница, довольный собой, махнул рукой Призраку и пошел дальше, покачиваясь из стороны в сторону.
Призрак был вне себя от злости, но понял, что преследовать гуляку и продолжать его пугать не имеет никакого смысла. Лучше уж застращать кого-нибудь другого. Кого? Новая потенциальная жертва не заставила себя ждать: ночною улицей куда-то шел романтической походкой романтический юноша с романтическим же блеском глаз. Глаза эти чуть ли не сияли в темноте – такие они были романтические. Скорее всего, юноша шел с первого свидания. В прежние времена таких вот влюбленных было пугать одно удовольствие. Призрак улыбнулся, как и всегда при воспоминании о прошлом. А улыбнувшись, звякнул цепями и начал кашлять.
Однако юноша никак не реагировал на Призрака. Возмущенный Призрак подхватил цепи и стал звякать так громко, что мог бы разбудить своего дедушку. А романтический юноша с романтическим блеском в глазах все так же шел куда-то романтической походкой, словно не слыша и не видя призрака. Со злости Призрак плюнул на мостовую, когда юноша скрылся за поворотом. А тем временем с другой стороны улицы показался воин – убеленный сединами, испещренный шрамами, заслуженный солдат. Кажется, и сейчас, несмотря на возраст, он бы мог сражаться за честь страны, за короля, за свою честь. Вот это – крепкий орешек; вот кого бы напугать! И Призрак устремился к идущему по узкой улочке старому воину. Подлетев вплотную к человеку, Призрак, как и всегда, загремел цепями, закашлял, завыл. Призрак был почти уверен, что воин испугается и станет креститься.
Но не тут-то было – уверенность Призрака в своей силе, уверенность в том, что он способен нагонять страх на ночных прохожих, улетучивалась по мере того, как мрачнело лицо старого воина, по мере того как седины его делались еще более серебристыми, а шрамы багровели от праведного гнева. И ни тени страха не было на лице солдата – только гнев на озорника. Старый воин даже не стал доставать меч, он сразу понял, что ему и без оружия еще достанет сил противостоять врагу. Воин, гордо глядя вперед, двинулся на Призрака. И тот – страшно подумать – испугался. А испугавшись кулаков солдата, бросился бежать по улице прочь. Некоторое время старый воин еще преследовал Призрака, петлявшего среди серых стен и путающегося в старой простыне и тоскливо позвякивающих цепях; но потом воин решил, что с ночного противника уже хватит, и остановился.
Призрак же не останавливался, пока не добежал до Старого Замка. Только у самых ворот, через которые обыкновенно он и проникал в Замок, Призрак замер на миг – замер, чтобы оглянуться. И даже убедившись, что погони за ним больше нет, Призрак не стал оставаться за пределами стен Старого Замка, а вошел внутрь.