Бриллианты из подворотни - Александр Войнов 7 стр.

Циля Моисеевна быстро засеменила вниз, боясь упу­стить время.

С теми, кого она сейчас меньше всего хотела видеть, она столкнулась при выходе из подъезда. Циля Моисеев­на сразу же поняла, что они здесь по ее душу. Их было двое. Один из них, тот, что помоложе, был в милицей­ской форме с погонами лейтенанта, второй — в темном костюме и плаще. В руках у него была кожаная папка. Циле Моисеевне он чем-то напоминал майора Томина из сериала «Следствие ведут знатоки».

— Гражданка Бронштейн,— строго сказал «майор Томин»,— вы задержаны как соучастница вашего мужа Бронштейна Иосифа Марковича, обвиняемого в госу­дарственном хищении в особо крупных размерах. У

нас есть санкция прокурора на проведение обыска в вашей квартире.

Он открыл папку и показал какую-то бумагу с гербо­вой печатью.

— Возвращайтесь к себе и подумайте о том, что чис­тосердечное признание смягчает вину, а мы сходим за понятыми. Кстати, а что это за сумка у вас в руках? На­верняка, в ней то, что вы хотите утаить от следствия. Лей­тенант, сделайте досмотр вещественных доказательств, находящихся в сумке, и отнесите ее в машину. Протокол и опись составим в отделении.

Ноги у Цили Моисеевны подкосились. Она безропот­но отдала лейтенанту саквояж и пошла наверх.

Это были первые серьезные деньги, попавшие Шлих­ту в руки после освобождения. Пора было прекращать роль «кота», которая его не украшала.

Воры в законе

Звание вора дается нелегко, но еще труднее его удержать.

Вася Очко

С ворами в законе у Шлихта всегда складывались не­плохие отношения. Жить в криминальном мире и не при­знавать воров в законе — нонсенс. Он не принимал полно­стью их идеологию, но во многом их взгляды совпадали. Шлихт не был идейным преступником, но ему постоянно нужны были деньги. Честность была для него непозволи­тельной роскошью, и поэтому их дороги пересекались.

Воров в законе Шлихт уважал. Но только настоящих. А таких было немного. Законники — это элитная каста преступного мира, в которую могут войти только очень сильные, умные и целеустремленные люди. И считанные единицы могут достойно выдержать те испытания, кото­рые приготовила им судьба. Для того чтобы быть вором в законе, надо им родиться. Законный вор имеет как на зоне, так и на свободе почти неограниченную власть. Многие стремятся к этой власти, но, не рассчитав свои силы, ломаются на полпути и гибнут. Звание вора дается нелегко, но еще труднее его удержать.

Сообщество воров в законе нельзя рассматривать как единое целое. Внутри его идет постоянная борьба за власть и влияние. В такой борьбе погиб Севин товарищ, вор в законе Вася Очко. Его застрелил в Ялте москов­ский вор. Шла борьба за влияние на Крымском полуост­рове. С москвичом была сильная бандитская группиров­ка, и превосходство оказалось на их стороне.

Хоронить Васю Очко собралось много народа. Кор­теж машин длинной вереницей тянулся за гробом. Дви­жение до самого кладбища было перекрыто. Не многих в нашем городе хоронили с таким почетом.

Псих, или «Ложный подрез»

Вор по кличке Псих и Шлихт были друзьями и парт­нерами. Когда Псих освободился, ему было под шесть­десят. Большую часть своей жизни он проскитался по тюрьмам и лагерям. Застал то время, когда шла война между ворами и «суками». Ссучившимися считались те, кто, не выдержав тяжести воровской жизни, пошел на контакт с лагерной администрацией. По своей сути, «суки», или, как их еще называли «бляди», были теми же ярко выраженными представителями преступного мира, но только с подмоченной репутацией. Помимо воров и «сук», в то время на зоне было много мастей. Основная масса — «мужики», но были еще и «ломом под­поясанные», «красные шапочки», «один на льдине». В этой круговерти Псих сумел выжить и не сломаться. Он дважды сидел в камере смертников по указу об ответ­ственности за идейно-воровской террор. На суде паль­цем вырвал себе глаз, и высшую меру заменили на «чет­вертак». А когда в 61-м году поменяли уголовный ко­декс и максимальный срок стал пятнадцать лет, его

«четвертак» заменили на пятнадцать, из которых две­надцать он уже отсидел. Через три года он был на сво­боде. Однажды он сказал Шлихту:

— Я був там, де людина людину їсть.

Эту фразу можно было воспринимать как в прямом, так и в переносном смысле.

Не выдержав тягот лагерной жизни, самые решитель­ные уходили в побег. Чаще всего бежали не из лагеря, где стояли часовые на вышках, и территория была огражде­на забором из нескольких рядов колючей проволоки, а с лесной делянки. В тайге бригаду разбивали на звенья, и конвойным за всеми усмотреть было сложно. Большую часть времени конвоиры грелись у костра. Расчет был на то, что на тысячу километров вокруг простиралась тайга и бежать, не имея продуктов, было бессмысленно.

Чаще всего в побег уходили втроем. Двое матерых зеков брали с собой попутчика поупитаннее и потолще. Когда продукты кончались, его убивали, разделывали на куски и питались человечиной. Когда мясо кончалось, они уходили в разные стороны, чтобы не выменять у судьбы свою жизнь на жизнь напарника.

Псих несколько раз уходил в побег, но человечины не пробовал. Среди воров в законе это не допускалось.

Удачных побегов было немного. В погоню уходил войсковой наряд, и беглецов возвращали в лагерь. Чаще всего в «деревянных бушлатах» в назидание остальным. Мертвых зеков укладывали рядом с вахтой и проводили мимо них всю зону, возвращающуюся с работы. К поис­ку «побегушников» часто подключались местные охот­ники — якуты. За каждого пойманного или убитого бег­леца они получали премию.

Одним из самых удачных в истории ГУЛАГа был побег Павлова, ставший легендой. После этого случая на каждой северной «командировке» в караульном помеще­нии висел плакат «Помни поступок Павлова».

Капитан Павлов во время войны был командиром батальонной разведки. Имел ранения и правительствен­ные награды. Участвовал в штурме Берлина. За антисо­ветские высказывания получил «четвертак» и отбывал срок в одном из дальних лагерей. Ему было за сорок, и он не надеялся освободиться.

Вдвоем с молодым пареньком они разоружили кон­вой и, завладев оружием, ушли в побег. В погоню был послан наряд, специализировавшийся на поиске беглецов. Через неделю наряд вернулся ни с чем. Его ряды пореде­ли. При огневом контакте погибли четверо конвоиров. Напарник Павлова был тяжело ранен и умер у него на руках. Отстреливаясь, Павлов унес на себе его труп. Че­рез двое суток его догнал конвой. Павлов ночью развел костер, усадил у него убитого напарника, а сам с двумя стволами сидел в засаде. Двоих конвойных, первых по­дошедших к костру, он уложил прицельным огнем и скрылся.

Больше о судьбе Павлова было ничего не известно. Ходили слухи, что он ушел через Берингов пролив на Аляску...

Во времена «развитого социализма» не было такого количества предпринимателей, как сейчас. Единственными представителями теневого бизнеса были цеховики. Они имели подпольные цеха по производству товаров на­родного потребления. Часто между ними возникали кон­фликты по поводу неплатежей, и они приглашали Психа как третейского судью. У них он пользовался неограни­ченным влиянием, и его слово было закон.

Цеховелы любили сладко пить, кушать и использо­вали для этого любой предлог. Они закрывали на ночь рестораны и в узком кругу предавались излишествам. Псих был у них почетным гостем.

На одно из таких торжеств он взял с собой Шлихта. Праздновали день рождения патриарха цехового бизне­са Аркаши Грека, толстого рыжего еврея с поросячьими глазками и большой лысой головой с венчиком жидень­ких седых волос.

Когда Шлихт с Психом, одетые в вечерние костюмы, вошли в зал, кто-то невидимый подал знак руководите­лю оркестра, музыка прекратилась, оркестр заиграл тушь. Все встали. Псих поздравил юбиляра, вручил ему охапку роз и пожелал благополучия и процветания. Все дружно зааплодировали и выпили стоя.

Псих познакомил Шлихта с именинником, предста­вив как своего близкого друга. Шлихт пожал вялую пот­ную руку, покрытую рыжими волосами и унизанную пер­стнями.

Пили и ели по-русски много и бестолково. Часа че­рез три не было ни одного осмысленного лица. Под ко­нец пригласили девочек, долго плясали и били посуду. Около полуночи начали расходиться. Последними ухо­дили Псих, Грек и Шлихт. В стеклянных дверях ресто­рана именинник столкнулся с коренастым кавказцем. Аркаша своей тушей заполнил весь проход, и разминуть­ся с ним было абсолютно невозможно. Ни он, ни кавка­зец не хотели уступать дорогу. Выпитое спиртное при­дало Аркаше смелости, и он лихо боднул «зверя» живо­том. Тот не ожидал от Грека такой прыти и, несмотря на спортивную фигуру, оказался на улице. На мгнове­ние он опешил, но потом, упомянув нецензурным сло­вом Аркашину маму, сбил его с ног и начал пинать нос­ками в живот и в пах. Аркаша завизжал, как резаный поросенок. Дождавшись, когда имениннику достанется сполна, Шлихт вмешался в ход событий. Поймав «зве­ря» левой рукой за плечо, он резко дернул его на себя так, что тот оказался к Шлихту в пол-оборота, и ударил его ножом в живот. Удар был отработанный и точный. «Зверь» захрипел, схватился руками за живот и начал оседать. На белой рубашке стало расплываться алое пят­но. Падая на колени, он обвел всех мутным взглядом, как будто в свой предсмертный час хотел запомнить Аркашу и Шлихта и отомстить им с того света.

Тихо простонав: «Ты меня зарезывал»,— он безды­ханно упал на асфальт.

— Кажется, влипли,— крикнул Псих.—Быстро в ма­шину.

Шлихт вырвал у пьяного Аркаши ключи и вскочил в его черную «Волгу». Псих затащил Аркашу на заднее сидение, и через минуту они были уже далеко.

— Документы с тобой? — спросил у Шлихта Псих и, получив утвердительный ответ, приказал: — Давай на вокзал.— И уже обращаясь к Греку, выпалил: — Ар­кадий, мы тебя не знаем, ты нас не знаешь. За «мокруху» нам с нашим багажом дадут по пятнадцать, и я уже не освобожусь. Сгнию у «хозяина». Ты не судимый, деньги есть. Менты прихвачены. Отмажешься.

Не доезжая до вокзала, они вышли из машины и стали прощаться с бледным, протрезвевшим именинником. По­жимая на прощанье его пухлую руку, Шлихт ощутил в ней небольшой «пресс» сторублевок, перетянутый резинкой.

Аркаша, виновато посмотрев Шлихту в глаза, тороп­ливо зашептал:

— Это вам на дорожные расходы.

Взяв билеты, Шлихт с Психом на неделю уехали в Дагомыс.

А через два дня возле Аркашиного особняка остано­вилась «Волга» с грузинскими номерами. Из нее вышли три мрачных небритых грузина и, позвонив, потребова­ли хозяина.

Посадив дрожащего, как осиновый лист, Грека в ма­шину, они поехали в неизвестном направлении. По доро­ге ему никто не сказал ни слова. Аркаша сидел на заднем сиденье между двух абреков ни жив, ни мертв.

Заехав во двор областной больницы, «Волга» затор­мозила возле хирургического отделения. Сидевший за рулем угрюмый «зверь» медленно повернулся к Аркадию, молча долго на него смотрел и наконец-то промычал:

— Ти знаешь, что такое кровный месть? — И после долгой паузы добавил: — Ми за своего брата Заура всю тваю домавую книгу вирежем.

Затем обезумевшего от страха Аркадия выволокли из машины и повели в хирургическое отделение. Там в от­дельной палате забинтованный, бледный, как мел, лежал осунувшийся, похудевший Заур. Когда вошли в палату, он открыл глаза. Увидев Аркашу, он хотел резко вскочить, но, скорчившись от боли, упал на подушки. Братья бросились его успокаивать.

— Нэ трогайте его,— попросил Заур тихим голосом.— Виздоровлю, сам буду его на куски резивать. Он наш род апазорил.

Аркаша лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. «К ментам обращаться нельзя,— думал он.— Как бы Психа не засветить». Оставался один испытан­ный способ. Нужно откупиться. Продается все. А что не продается за деньги, продается за большие деньги.

В палату стремительно вошел доктор. Это был седо­власый мужчина средних лет в безукоризненно белом ха­лате и очках в золотой оправе.

— Кто вас пустил в реанимацию? Да еще без хала­тов,— строго спросил он.— Сейчас же выйдите в кори­дор. Больной в очень тяжелом состоянии.

— Ми его браття,— обьяснил старший «зверь».— Прошу вас, доктор, сдэлайте все возможное. Ми в долгу нэ останемся. Это вам на медикамэнты.

И он протянул доктору толстую пачку сторублевок. Доктор отстранил его руку и тихо произнес:

— Не сейчас. Позже. После полного выздоровления.

При окончательном согласовании суммы откупного присутствовал Псих. Благодаря его вмешательству, сум­ма была уменьшена вдвое. Вместо запрошенного милли­она рублей «звери» получили всего пятьсот тысяч. Грек, задыхаясь от счастья, долго с благодарностью тряс Пси­ху руку...

Вечером Псих и Шлихт встретились с Зауром в рес­торане на окружной. Заур был близким другом Психа. Они несколько лет провели в одной камере во Владимир­ской крытой. Несмотря набольшую потерю крови, виду него был цветущий. Дело в том, что Шлихт в тот вечер пробил не живот Заура, а грелку с томатной пастой, ко­торая была у него за поясом под рубашкой, а ему остава­лось только придавить ее руками.

Сто тысяч дали «братьям» Заура. Это были обыкно­венные мандаринщики с базара. Десять — хирургу. Де­вяносто Псих взял в общак. А остальные триста раскину­ли на троих. По сто на брата.

«Ложный подрез» — было первое общее дело Психа и Шлихта. Сама идея «ложного подреза» принадлежит московскому жулику по кличке Япончик. Он первый при­менил ее по отношению к московским цеховикам.

Как-то поздней осенью Псих сказал Шлихту:

— Умер мой старый друг, Ираклий Тбилисский. На похороны я уже не успею. Поеду на девять дней.

Ираклий на то время был одним из самых авторитет­ных грузинских воров в законе. Хоронить его съехался весь цвет преступного мира Грузии и других республик. Как правило, похороны лидера воровского мира превра­щались в сходку, на которой решалось много текущих вопросов, делалась оценка сложившейся ситуации, а иног­да, в узком кругу, давали звание вора в законе тому, кто этого был достоин, кто до этого был на «положении вора». Если сравнивать с коммунистической партийной системой, то это были кандидаты в члены партии. «По-ложенец» пользовался такими же правами, что и вор в законе, и если в течение определенного времени не нару­шал воровских законов, то его возводили в ранг вора.

Через неделю к Шлихту приехала жена Психа с вес­тью об его исчезновении. Когда Псих вместе с женой при­ехал в Тбилиси, Ираклия уже похоронили. Большинство воров разъехались. На девятый день на поминках были в основном только тбилисские жулики, с которыми Псих конфликтовал еще по Северу. Поздно вечером его при­гласили выйти из ресторана, где происходили поминки, и больше его никто не видел.

Шлихт с двумя старыми товарищами Психа вылетел в Тбилиси. Было предложение взять «стволы», но в само­лет их пронести было невозможно, а ехать поездом и ма­шиной — долго. Шлихт боялся упустить время.

Тбилисские жулики приняли их холодно, но помощь в поисках оказали. Им дали провожатого и шофера с ма­шиной. Объездив все морги и больницы, они нашли Пси­ха в загородной больнице для душевнобольных. Как он туда попал, никто сказать не мог. Сам Псих был в подав­ленном состоянии и разговаривать об этом не хотел. Шлихт посадил его в машину, и через час они были в аэро­порту.

Больше Психа Шлихт не видел. Он умер, когда Шлихт был у «хозяина», но навсегда остался жить в его памяти.

«Станки»

Во времена развала Союза Шлихт руководил «стан­ками». Это была афера, замаскированная под продажу лотерейных билетов. На привокзальной площади стояло несколько столиков, обклеенных рекламой «Спортлото». На каждом стояла коробка с пачкой лотерейных биле­тов. Горластые молодые люди продавали лотерейные билеты при помощи игры. Желающие принять участие в игре платили распространителю пять рублей. И когда на­биралось несколько участников, тянули из пачки лоте­рейный билет и смотрели на последнюю цифру серии. У кого она оказывалась больше, тот и становился обла­дателем всей суммы. Посторонний выиграть не мог. Про­тив него играли четверо подставных, которые знали, в какой последовательности лежат билеты в коробке.

Публика на «станках» работала самая разнообразная. В основном это были люди, жившие по принципу люб­лю блатную жизнь, но воровать боюсь.

Как и во всяком деле, здесь были свои виртуозы. «Ста­нок» состоял из одного распространителя, который на­зывался «нижний», и четырех игроков, так называемых «верхних». От слаженности работы «низа» и «верха» за­висела производительность «станка». «Верховые» в от­сутствие лоха должны были создавать игровую ситуацию, привлекая прохожих. И делать это так естественно, что­бы никто не заподозрил, что это один дружный коллек­тив. В одном из «станков» работал дедушка лет восьми­десяти. Когда в банке собиралась крупная сумма, выиг­рыш доставался ему. Получая у «нижнего» выигранные деньги и проговаривая: «Это добавка к пенсии»,— он старческой дрожащей рукой рассовывал выигрыш по карманам.

И в тот момент, когда публика одобрительно при­ветствовала крупный выигрыш «пенсионера», дедушка ронял на асфальт пачку фотографий с голыми бабами. Кто-то из зевак бросался помогать дедушке их собирать. Фотки шли по рукам. Толпа хохотала, подшучивая над стариком. Дедушка добродушно, застенчиво улыбалсяи предлагал еще раз сыграть в лотерею. Желающие все­гда находились. «Станок» дедушки был самым резуль­тативным.

Прибыль «станки» давали небольшую, но стабиль­ную. Шлихт никому не платил. Ему не нужна была «крыша», и все, что зарабатывали «станки», достава­лось Шлихту и его людям. Авторитетов для него не су­ществовало.

Корж

Единственный, с кем Шлихт считался, был Корж. Это был вор в законе, прошедший весь ад Колымы. В свое время был соратником идеолога воровского движения Бриллианта. Он до конца своих дней строго придержи­вался воровских традиций. Сейчас таких воров называ­ют нэпманскими. Нэпманские воры не стремятся к богат­ству и почестям. Живут скромно и тихо, помогают тем, кто обращается к ним за помощью.

Корж жил за городом в маленьком доме, на люди показывался редко, но к нему часто приезжали и проси­ли помощи и совета. Он не отказывал никому.