Они так и стояли, ее рука лежала на его плече, а глаза следили за ним, как за сосредоточенным партнером по танго.
Ракель кивнула.
Напряженный взгляд ее космически-черных глаз затягивал его.
Он даже не заметил, как она подняла ногу и толкнула ею дверь. Услышал только, как та захлопнулась, бесконечно мягко, со звуком дорогого отеля, похожим на поцелуй.
И пока они любили друг друга, он думал только о черноте и запахе. Черноте волос, бровей и глаз. И запахе духов, названия которых он никогда у нее не спрашивал, но которыми пользовалась только она, которыми пахла ее одежда в ее шкафу, который перешел на его одежду в те дни, когда его одежда висела в шкафу рядом с ее одеждой. И который теперь присутствовал в платяном шкафу в его гостиничном номере. Потому что вещи того, другого мужчины тоже висели в ее шкафу. Именно оттуда она их и достала, а не взяла у него дома, и может быть даже, это вещи не того мужчины, а совсем другого и она просто вынула их из шкафа и привезла сюда. Но Харри ничего не сказал. Потому что знал, что она досталась ему на время. Она была у него сейчас, и он мог либо с благодарностью принять это, либо остаться ни с чем. Поэтому он помалкивал. Он любил ее так, как всегда, интенсивно и медленно. Не позволял себе поддаться ее жадности и нетерпеливости, но делал все так медленно и глубоко, что она то ругала его, то хватала ртом воздух. Не потому, что он хотел, чтобы она чувствовала себя именно так, а потому, что он сам хотел чувствовать себя именно так. Потому что она досталась ему на время. У него были только эти несколько часов.
Когда она кончила, замерла и уставилась на него с неожиданным выражением обиды на лице, все ночи, что они провели вместе, вернулись обратно, и ему больше всего на свете захотелось расплакаться.
После этого они выкурили одну сигарету на двоих.
— Почему ты не хочешь признаться мне, что вы с ним встречаетесь? — спросил Харри, затянулся и протянул сигарету ей.
— Потому что мы не встречаемся. Это просто… временная спасительная гавань. — Ракель покачала головой. — Я не знаю. Я больше ничего не знаю. Мне надо было держаться подальше от всех и вся.
— Он хороший человек.
— Вот именно. Мне нужен хороший мужчина, так почему же я не хочу хорошего мужчину? Почему мы ведем себя так чертовски иррационально, хотя знаем, как нам будет лучше?
— Человек — это извращенный и поврежденный вид, — ответил Харри. — И излечение невозможно, возможно только облегчение.
Ракель прижалась к нему.
— Вот что мне в тебе нравится, так это твой постоянный оптимизм.
— Я считаю своей миссией нести свет, дорогая.
— Харри?
— Ммм.
— А существует дорога назад? Для нас?
Харри закрыл глаза. Прислушался к биению сердца. Своего собственного и ее.
— Назад — нет. — Он повернулся к ней. — Но если ты считаешь, что в тебе осталось немного будущего…
— Ты серьезно?
— Это просто постельный треп, так ведь?
— Глупый.
Ракель поцеловала его в щеку, протянула ему сигарету и поднялась. Оделась.
— Знаешь, ты можешь жить у меня наверху, — сказала она.
Харри покачал головой.
— Сейчас лучше так, — произнес он.
— Помни, что я люблю тебя, — сказала Ракель. — Никогда не забывай этого. Что бы ни случилось. Обещаешь?
Он кивнул и закрыл глаза. Во второй раз дверь захлопнулась так же мягко. Тогда он снова открыл глаза. Посмотрел на часы.
«Сейчас лучше так».
А что еще ему было делать? Поехать с ней в Хольменколлен, позволить Дубаю выследить его там и втянуть Ракель в эту разборку, совсем как тогда со Снеговиком? Потому что сейчас он понимал, отлично понимал, что они с первого дня следили за каждым его шагом и что вполне достаточно было послать Дубаю приглашение через его дилеров. Они найдут его до того, как он найдет их. А потом они найдут Олега.
Поэтому единственным его преимуществом была возможность выбрать место.
Место преступления. И он выбрал. Это будет не здесь, в «Плазе», — это место для небольшого тайм-аута, для пары часов сна и подготовки. Местом станет «Леон».
Харри подумывал о том, чтобы связаться с Хагеном. Или Бельманом. Объяснить им ситуацию. Но тогда у них не будет другого выхода, кроме как арестовать его. В любом случае полиция сравнит показания бармена из Квадратуры, охранника Западного кладбища и женщины с аллеи Мадсеруда, это только вопрос времени. Мужчина ростом метр девяносто три, в льняном костюме, со шрамом, пересекающим половину лица, и пластырем на горле и подбородке. Скоро они начнут искать Харри Холе. Так что времени оставалось мало.
Харри со стоном поднялся и открыл платяной шкаф.
Он надел выглаженные трусы и рубашку с игроком в поло. Задумался насчет брюк от Армани. Тихо ругаясь, покачал головой и вместо них надел льняной костюм.
А потом достал спортивную теннисную сумку, лежавшую на шляпной полке. Ханс Кристиан объяснил, что только в ней оказалось достаточно места для винтовки.
Харри забросил ее на плечо и вышел из номера. Дверь захлопнулась за ним с мягким щелчком.
Глава 32
Не знаю, можно ли объяснить, как у трона сменился хозяин. Это произошло в то время, когда «скрипка» взяла власть в свои руки и стала руководить нами больше, чем мы ею. Все полетело псу под хвост: сделка, которую я попытался заключить с Ибсеном, ограбление в Алнабру. Олег расхаживал с выражением русской тоски на лице и говорил, что жизнь без Ирены лишена смысла. Через три недели мы стали тратить на наркоту больше, чем зарабатывали, мы ходили на работу под кайфом и знали, что скоро все улетит к чертовой матери. Но в тот момент об этом мы задумывались меньше, чем о следующей дозе. Это звучит как хреново клише, это и есть клише, но так оно и было на самом деле. Так чертовски просто и так невозможно. Думаю, с уверенностью могу сказать, что я никогда не любил другого человека, я имею в виду, не любил по-настоящему. Но я был безнадежно влюблен в «скрипку». Если Олег использовал «скрипку» в качестве сердечного лекарства, чтобы заглушить боль, я использовал ее как положено — чтобы стать счастливым. И я говорю совершенно серьезно: блин, счастливым. Она была лучше еды, секса, сна, да, лучше, чем дыхание.
Поэтому я не удивился, когда в один прекрасный вечер после расчета Андрей отвел меня в сторону и сказал, что старикан обеспокоен.
— Да все нормально, — ответил я.
Он пояснил, что, если я не возьму себя в руки и с этого момента не буду появляться на работе каждый хренов день чистым, старикан обещает отправить меня на принудительное лечение.
Я рассмеялся. Сказал, что не подозревал о том, что на этой работе предоставляются дополнительные льготы, медицинское страхование и все такое прочее. Может, нам с Олегом оплатят визит к дантисту и назначат пенсию?
— Олегу нет.
В его взгляде я прочитал, что приблизительно это означает.
В мои, блин, планы пока не входило завязывать по-настоящему. Как и в планы Олега. Поэтому мы наплевали на все и на следующий вечер взлетели выше здания Почтового управления, распродали половину нычки, забрали с собой ее остатки, взяли напрокат машину и поехали в Кристиансанн. Слушали хренова Синатру на полную катушку, «Я получил много и ничего», и это было правдой, у нас даже не было водительских прав. В конце концов Олег тоже запел, но только для того, чтобы заглушить Синатру и меня, как он объяснил. Мы смеялись и пили теплое пиво, и все было как в старые времена. Мы поселились в гостинице «Эрнст», на самом деле вовсе не такой шикарной, как ее название. Но когда мы спросили у портье, где найти торговцев наркотиками, в ответ получили только глупейшую мину. Олег рассказывал мне о фестивале, который проходил в этом городе и прекратил свое существование по милости какого-то идиота, стремившегося стать гуру. Он начал приглашать крутые команды, на которые у фестиваля не было денег. Как бы то ни было, городские христиане утверждали, что половина горожан от восемнадцати до двадцати пяти стала клиентами торговцев наркотиками именно из-за этого фестиваля. Но мы, конечно, не нашли никаких клиентов дилеров, только побродили в ночной темноте по пешеходной улице, где встретили одного — одного! — пьяного и четырнадцать певцов церковного хора, которые поинтересовались, не хотим ли мы встретиться с Иисусом.
— Если он захочет «скрипки», — ответил я.
Но он определенно не хотел, поэтому мы отправились обратно в гостиницу и ширнулись на сон грядущий. Не знаю уж почему, но мы остались в этой деревне. Ничего не делали, постоянно летали и пели Синатру. Однажды ночью я проснулся оттого, что Олег стоял надо мной. В руках он держал чертову суку. Сказал, что проснулся от скрипа тормозов под нашим окном, а когда выглянул на улицу, увидел, что она лежит на проезжей части. Я взглянул на нее. Выглядела она не очень. Мы с Олегом пришли к мнению, что у нее сломана спина. Шелудивая собака со шрамами от старых ран. Беднягу часто били, одному богу известно кто — хозяин или сородичи. Но сука была красивой. Она смотрела на меня карими спокойными глазами, как будто верила, что я могу исправить что угодно. И я попытался. Я кормил ее и поил, гладил по голове и разговаривал. Олег сказал, что нам надо отнести ее к ветеринару, но я знал, что сделают с ней доктора, поэтому мы оставили собаку в своем номере, повесили на дверь табличку «Не беспокоить» и уложили суку в кровать. Мы по очереди дежурили около нее, чтобы быть уверенными в том, что она дышит. А она просто лежала, становилась все горячее и горячее, а пульс у нее был все слабее и слабее. На третий день я дал ей имя — Руфус. А почему бы, собственно, и нет? Хорошо получить имя перед тем, как тебе предстоит умереть.
— Она страдает, — сказал Олег. — Ветеринар усыпит ее одним уколом. Ей совсем не будет больно.
— Никто не станет колоть Руфусу дешевый звериный наркотик, — сказал я, заряжая шприц.
— Ты спятил? — спросил Олег. — Здесь «скрипки» на две штуки.
Может быть. Но как бы то ни было, Руфус покинул этот мир хреновым бизнес-классом.
Кажется, я помню, что по пути домой было пасмурно. Во всяком случае, не было ни Синатры, ни песен.
Когда мы вернулись в Осло, Олег стал бояться того, что будет дальше. Сам же я был на удивление спокоен. Как будто знал, что старикан не станет нас трогать. Мы ведь были двумя безобидными джанки,[44] опускающимися все ниже и ниже. Нищими, безработными и постепенно лишившимися запасов «скрипки». Олег выяснил, что слову «джанки» больше ста лет. Оно появилось, когда первые героинисты украли из Филадельфийского порта металлолом и продали его, чтобы потратить выручку на наркотики. И мы с Олегом делали в точности то же самое. Мы стали пробираться на строительные площадки у порта в Бьёрвике и красть все, что попадалось под руку. Медь и инструменты были бесценным уловом. Медь мы продавали торговцу ломом в Калбаккене, инструменты — паре литовских рабочих.
Но со временем, когда и другие начали заниматься тем же, заборы стали выше, сторожей больше, в картине появились легавые, а покупатели пропали. И вот мы остались ни с чем, с жаждой, хлеставшей нас, как взбесившийся погонщик рабов, сутки напролет. И я знал, что мне надо придумать по-настоящему хорошую идею, окончательное решение наших проблем. И я придумал.
Конечно, Олегу я ничего не сказал.
Я готовил свою речь целый день. А потом позвонил ей.
Ирена только что вернулась домой с тренировки. Казалось, она почти рада слышать мой голос. Я говорил без остановки в течение часа. Когда я закончил, она плакала.
На следующий вечер я пошел на Центральный вокзал Осло встречать поезд из Тронхейма.
Когда она обнимала меня, по ее щекам текли слезы.
Такая юная. Такая заботливая. Такая ценная.
Я уже говорил, что никогда никого не любил по-настоящему, я это знаю. Но я был очень близко к тому, чтобы полюбить, потому что сам чуть не расплакался.
Глава 33
Через приоткрытое окно в номере 301 Харри услышал, как где-то в сумерках церковные колокола пробили одиннадцать раз. В том, что горло и шея болели, был один положительный момент: они не давали ему заснуть. Харри встал с кровати и сел на стул, прислонившись к стене возле окна, чтобы оказаться лицом к двери с винтовкой в руках.
Он остановился у стойки портье и попросил дать ему мощную лампочку, чтобы поменять перегоревшую в комнате постояльца, который очень устал и не может спуститься, и молоток, чтобы прибить пару гвоздей, вылезших из дверной коробки. Харри сказал, что сам все починит. После этого он заменил слабую лампочку в коридоре над своей дверью и воспользовался молотком для того, чтобы оторвать дверную коробку.
С того места, где он сейчас сидел, в дверных щелях он увидит тени, когда они придут.
Харри снова закурил. Проверил винтовку. Докурил оставшиеся в пачке сигареты. Церковные колокола пробили в темноте двенадцать раз.
Раздался телефонный звонок. Это была Беата. Она сказала, что добыла копии четырех из пяти списков, составленных патрульными машинами, курсировавшими по району Блиндерна.
— Последний экипаж уже передал свой список в Оргкрим, — сказала она.
— Спасибо, — ответил Харри. — Ты забрала пакеты у Нади из «Шрёдера»?
— Да-да. Я сказала судмедэкспертам, что это срочно. Они сейчас анализируют эту кровь.
Пауза.
— И? — спросил Харри.
— Что «и»?
— Я знаю эту интонацию, Беата. Есть что-то еще.
— Анализ ДНК невозможно сделать за несколько часов, Харри, потребуются…
— …дни, прежде чем мы получим окончательный результат, — закончил Харри.
— Да, пока он не окончательный.
— Насколько не окончательный? — Харри услышал звук шагов в коридоре.
— Как минимум пять процентов вероятности, что результат окажется неверным.
— Ты получила предварительный результат анализа на ДНК, так ведь?
— Мы используем предварительные результаты, только чтобы выяснить, кем этот человек точно не может быть.
— Ну и какие же у тебя получились совпадения?
— Я не хочу ничего говорить, пока…
— Давай.
— Нет. Но я могу сказать, что эта кровь не принадлежит Густо.
— И?
— И она не принадлежит Олегу. Доволен?
— Очень доволен, — произнес Харри и почувствовал, как дыхание его стало тише.
— Но…
Тень на полу под дверью.
— Харри?
Он положил трубку. Направил винтовку на дверь. Подождал. Три коротких удара в дверь. Он ждал. Слушал. Тень не уходила. Харри прокрался вдоль стены к двери, стараясь не выходить на вероятную линию огня. Выглянул в дверной глазок.
Он увидел мужскую спину.
Прямая куртка была такой короткой, что из-под нее выглядывал пояс брюк. Из заднего кармана торчала какая-то черная тряпка, должно быть шапка. Но ремня на нем не было. Руки плотно прижаты к бокам. Если у человека было оружие, оно, вероятно, находилось в кобуре на груди или на внутренней стороне бедра. Ни то ни другое не являлось обычным способом ношения оружия.
Мужчина повернулся к двери и дважды ударил, на этот раз громче. Харри, затаив дыхание, изучал искаженное глазком лицо. И все же в этом искаженном лице было что-то знакомое. Характерно выступающая вперед нижняя челюсть. Человек почесывал свой подбородок карточкой, висевшей на шнурке у него на шее. Похожей на удостоверение личности полицейского, отправляющегося на задержание. Черт! Полиция опередила Дубая.
Харри помедлил. Если у парня имеется ордер на арест, то у него должна быть и голубая бумажка с ордером на обыск, которую он уже предъявил портье в обмен на мастер-ключ. Мозг Харри работал. Он прокрался обратно, прислонил ружье к платяному шкафу. Вернулся к двери и открыл ее. Спросил: «Что вам надо и кто вы такой?», быстро осматривая коридор в обоих направлениях.
Мужчина не отрывал от него глаз.
— Черт, ну и видок у тебя, Холе. Можно войти?
Он предъявил удостоверение полицейского. Харри прочитал его.
— Трульс Бернтсен. Ты работал на Бельмана, так ведь?
— Все еще работаю. Тебе привет от него.
Харри сделал шаг в сторону и позволил Бернтсену пройти вперед.
— Уютненько, — заметил тот, осматривая номер.
— Садись, — сказал Харри, указывая рукой на кровать.
Сам он опустился на стул у окна.
— Хочешь жвачку? — спросил Бернтсен, протягивая ему упаковку.
— Дырки в зубах будут. Что тебе надо?
— Как всегда, море дружелюбия?
Бернтсен разразился хрюкающим смехом, свернул пластик жвачки, опустил в ящик нижней челюсти и уселся.
Мозг Харри регистрировал интонации, язык тела, движения глаз, запах. Мужчина был расслаблен, но представлял собой угрозу. Открытые ладони, никаких резких движений, но глаза собирают информацию, читают ситуацию, ведут подготовку к чему-то. Харри уже пожалел, что выпустил винтовку из рук. Отсутствие разрешения на ношение оружия в данный момент было не самой большой его проблемой.
— Дело в том, что мы нашли кровь на рубашке Густо Ханссена после осквернения его могилы на Западном кладбище вчера вечером. Анализ ДНК показывает, что это твоя кровь.
Харри наблюдал, как Бернтсен аккуратно складывает серебряную бумажку из-под жвачки. Теперь он вспомнил этого полицейского. Его называли Бивис. Мальчик на побегушках у Бельмана. Глупый и умный. И опасный. Плохой вариант Форреста Гампа.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — сказал Харри.
— Ладно, — со вздохом произнес Бернтсен. — Может, в регистре ошибка. Тогда бери свои обноски, и поехали в Полицейское управление, возьмем новые анализы крови.
— Я ищу одну девушку, — сказал Харри. — Ирену Ханссен.
— Она похоронена на Западном кладбище?
— Во всяком случае, ее ищут с лета. Она — неродная сестра Густо Ханссена.
— Это новость для меня. Все равно тебе придется поехать со мной в…
— Она посередине, — продолжал Харри. Он достал из кармана пиджака фотографию семьи Ханссенов и протянул ее Бернтсену. — Мне нужно немного времени. Не много. Потом вы поймете, почему я должен был поступить именно так. Я обязуюсь сдаться добровольно через сорок восемь часов.
— Сорок восемь часов, — произнес Бернтсен, изучая фотографию. — Хороший фильм. Нолти и тот негр. Макмёрфи?
— Мёрфи.
— Точно. Он стал каким-то несмешным. Странно, да? У тебя было что-то, и вдруг в один прекрасный день ты просто взял и потерял это. Как тебе кажется, что бы ты почувствовал в такой ситуации, Холе?