Мэри, пройдя в кухню, невозмутимо пояснила:
— Ладно, ладно, признаюсь, Холмер мне не поверил, но знакомы мы с ним уже давно, и из моих намеков он, конечно же, уяснил, что ты поймал за хвост сенсацию.
Эдди, пожав плечами, спросил:
— Что-нибудь разузнала?
Мэри Бет налила кофе, поднесла чашку к губам и, пристально глядя на Эдди, сообщила:
— А то как же! Не ясно пока, кому и что толком известно, но охота определенно началась. Говорят, из тюрьмы в Салеме сбежали заключенные, но это, конечно же, — байка для дураков, а бедняги полицейские вообще не представляют, кого искать, и потому присматриваются ко всему мало-мальски подозрительному. Ждут каких-то гостей…
— Здесь? Откуда известно, что существо в городе?
— Ну, не прямо здесь, а где-то на побережье. Все дороги с севера и с юга перекрыты. Полагаю, во многом благодаря этому Холмер и соблаговолил оторвать седалище от стула.
Эдди припомнил, как несколько недель назад по телетайпу в редакцию «Новостей Северного Побережья» пришло два сообщения, которые Стюарт Уинкль, издатель и главный редактор, решил не печатать. В первом говорилось о том, что астрономы засекли необычную комету, а второе информировало о русском спутнике, сгоревшем в космосе. Однако причин для беспокойства не усматривалось, повышения радиации не отмечалось, хотя в небе наблюдались яркие вспышки.
Мэри Бет, подойдя к двери в спальню, сказала:
— Я твой должник, Эдди. Даже и не представляю, как тебя отблагодарить.
— Чего уж там, — пробурчал Эдди.
Мэри повернулась к нему и, внезапно став очень серьезной, мягко произнесла:
— А знаешь, наверное, я все же смогу выразить свою признательность. Я скажу тебе правду. Как тебе отлично известно, Эдди, ты не самый популярный в городе человек. Но почему? Ведь ты всегда оказываешь людям мелкие услуги. Но любят ли тебя за это? Как ты полагаешь?
— Давай отложим сеанс психоанализа до лучших времен, — холодно предложил Эдди.
Мэри покачала головой.
— Потом меня рядом с тобой не окажется. — В ее голосе явственно прозвучали нотки страдания. — Ты хотя бы понимаешь, почему люди относятся к тебе не лучшим образом? Почему к тебе не приходят гости и тебя самого не приглашают на вечеринки, если, конечно, не считать вечеринками редкие застолья в редакции? А все это происходит как раз из-за тех мелких услуг, что ты, Эдди, навязываешь людям, но сам же держишь всех на расстоянии. За это, естественно, на тебя обижаются.
Эдди, рассмеявшись, сказал:
— Правильно. Только не забудь поделиться своими выводами с Рути Дженсон.
Мэри Бет пожала плечами.
— Бедняжка Рути получает от тебя как раз то, чего страстно желает, а желает она грубости и, заработав очередную порцию, упивается ею в одиночку дома, а потом чувствует себя перед тобой виноватой. Вот еще пример. Ты собирался выручить девчонку Боландов. Но подумал ли ты, что после этого и она, и ее сестра, и мать почувствовали бы себя твоими должниками? Или вот Трумэн Кокс. Сколько раз ты позволял ему угостить тебя стаканчиком, Эдди? Держу пари, что ни разу! А Стюарт Уинкль? Каждому в редакции известно, что ты делаешь за него газету. Но пользуешься ли ты ключом от его загородного домика? А ведь Уинкль действительно хочет, чтобы ты им воспользовался, Эдди, ведь он стремится расплатиться с тобой хотя бы так, хотя бы символически. А есть еще Джордж Эллмен, Хэрриет Дэвис… Длиннющий список, Эдди, и в нем все, кому ты оказывал и оказываешь мелкие услуги, и кто теперь считает себя твоим должником и ощущает перед тобой вину за то, что не любит тебя, но не понимает почему. Я тоже была в этом списке, Эдди, но теперь расплатилась с тобой сполна.
— Ладно, с окутывавшей меня тайной мы худо-бедно разобрались, — мрачно произнес Эдди и, ткнув пальцем в сторону лежащей на кровати девушки, спросил: — А что ты скажешь о ней?
— Об этом, Эдди. Об этом, а не о ней. Думаю, сначала снимем ее на видео, сделаем несколько копий и рассуем их по безопасным местам, а уж потом объявим о своем открытии на весь мир. Как тебе мой план?
Эдди пожал плечами.
— Делай, как знаешь.
Мэри, криво улыбнувшись, тряхнула головой.
— Я в редакцию, Эдди. Посижу там на телетайпе, а как только появится Холмер, привезу его к тебе. Ты как, продержишься здесь еще часа два?
— Продержусь. — Мэри надела плащ, и Эдди, выйдя вместе с ней на крыльцо, спросил: — А тебе не приходило в голову, Мэри Бет, что мне просто нравится помогать ближним и никаких скрытых мотивов за этим нет?
Мэри, рассмеявшись, пообещала:
— Я подумаю над твоими словами, Эдди. Ну, пока.
Эдди, оставшись на крыльце, вдохнул полной грудью. Отмытый дождем мир пах свежестью. Нестриженные много лет кусты и деревья надежно отделяли дом Эдди от окружающего мира и заглушали шум маленького городка. Правда, если вслушаться, становился различимым шум машин, но не голоса, не смех, не отдаленные возгласы и тем паче музыка, которую Эдди не выносил.
Эдди вдруг показалось, что он — последний на Земле человек. Мысль была, конечно, глупой, и он, презрительно хмыкнув, резко повернулся, вошел в дом и запер за собой дверь; затем принес из кухни в спальню стул и уселся рядом с кроватью. Девушка снова дрожала. Намереваясь поплотнее подоткнуть под нее одеяло, Эдди протянул руку, да так и замер — черная мантия укутывала голову девушки уже менее плотно, чем прежде, и явно переместилась назад, открыв щеки. Эдди осторожно стянул с гостьи одеяло и, перевернув ее, обнаружил, что мантия съежилась и покрылась морщинами в тех местах, где прежде никаких морщин не наблюдалось. Девушка задрожала заметно сильнее.
— Да кто же ты, черт возьми, такая?! И что с тобой происходит? — Эдди нахмурился. — Ты ведь знаешь, что тебя ждет. Верно? Тебя увезут, начнут изучать, попробуют, разговорив, выяснить, откуда ты и где остальные, подобные тебе… Тебе наверняка причинят вред, возможно, даже погубят.
Эдди снова вспомнил золотистые лужицы ее глаз, прикосновение ее кожи — шелка, натянутого на что-то твердое, — хрупкость ее тела, легкость, с которой он девушку нес.
— Что тебе здесь нужно? — прошептал он. — И откуда ты?
Не получив ответа, Эдди замолчал. Просидев минут пять, задумчиво разглядывая незнакомку, он вдруг порывисто встал, отыскал в шкафу сухие ботинки и теплую фланелевую рубашку. Переодевшись и обувшись, завернул фигурку в одеяло, перенес в машину и осторожно уложил на заднее сиденье. Затем забежал в дом и, вернувшись через минуту, укрыл девушку вторым одеялом.
Заведя мотор, Эдди повел машину к горам, к домику Стюарта Уинкла, которым тот предлагал пользоваться в любое время. Ехал Эдди осторожно, перед каждым поворотом сбавлял скорость, чтобы тряска не потревожила пассажирку.
Когда Эдди свернул с шоссе на пустынную грунтовую дорогу, почти вплотную к обочине подступили вековые сосны и дубы, но вскоре дорога пошла круто вверх, лес по краям грунтовки расступился, и за деревьями справа заблестел океан. Эдди остановил машину на ровной площадке у края скалы и немного посидел, любуясь вечно катящимися волнами, неизменными и непостижимыми. Потом покатил дальше.
* * *Домик Уинкла отыскался высоко в горах среди неохватных молчаливых деревьев. Домик представлял собой хижину из грубо оструганных досок калифорнийского мамонтова дерева с примитивной дровяной печью, но без водопровода и электричества. В доме нашлись керосин для лампы и полная кладовка провизии; у самой двери под навесом — множество сухих дров; в единственной спальне стояли две широкие кровати, а в гостиной — еще и диван.
Закутанная в одеяла девушка на заднем сиденье походила на огромный тугой кокон. Эдди бережно поднял ее, внес в хижину и уложил на кровать, затем торопливо растопил печь и притащил несколько охапок дров. Едва по дому волнами начал разноситься жар, он скинул верхнюю одежду и, как прежде, лег рядом с девушкой, а она, как тогда, прильнула к нему всем телом, впитывая тепло. Вскоре на Эдди навалилась дрема, и ему привиделось детство — жара, что тяжелым покрывалом обволакивала Индиану, и прилетавшие изредка смерчи, которые высасывали жизнь из всего живого и крушили вокруг все сущее…
Некоторое время спустя Эдди, с трудом прервав череду грез, встал, подбросил в огонь дров, а после секундного колебания швырнул в печь и пленки, которые дала ему на сохранение Мэри Бет. Затем сходил на кухню, накачал воды из колонки, напился, снова улегся рядом с девушкой и снова погрузился в блаженное состояние между сном и явью. Постепенно все его тело налилось усталостью, но то была приятная усталость — истома, близкая к блаженству. Иногда Эдди разлеплял налитые свинцом веки и что-то едва слышно бормотал, но девушка не отвечала, и он в следующую секунду закрывал глаза и забывал собственные слова.
Наступили сумерки, за ними — темнота, потом — снова сумерки. Замечательно было просто молча лежать и не шевелиться. Правда, изредка девушка вздрагивала, и тогда Эдди вставал и подбрасывал в затухающую печь дрова.
Наступили сумерки, за ними — темнота, потом — снова сумерки. Замечательно было просто молча лежать и не шевелиться. Правда, изредка девушка вздрагивала, и тогда Эдди вставал и подбрасывал в затухающую печь дрова.
Наступил новый день. Эдди встал, оделся и, пошатываясь, словно пьяный, добрел до кухни. Открывая там банку с растворимым кофе, ощутил вдруг позади чье-то присутствие. Резко обернулся и увидел, что гостья встала. Она была невероятно хрупкой, тоненькой, словно соломинка, хотя ростом едва уступала Эдди; ее золотые глаза были широко распахнуты, но что в них таилось, Эдди не разобрал.
— Что-нибудь съешь? — предложил он. — Или, может, воды выпьешь?
Девушка, не отрываясь, смотрела на Эдди, и он вдруг осознал, что необычные складки кожи в паху, отсутствие волос, груди, да и сам цвет ее кожи кажутся ему уже нормальными, а не чужими, не отталкивающими, хотя она, конечно, не женщина, да и это не «она» вовсе, а нечто, чему здесь не место.
— Ты способна говорить? — спросил Эдди. — Меня понимаешь?
Выражение ее лица было подстать выражению мордочки дикого лесного зверька — чуткое, разумное, но вместе с тем непознаваемое.
— Если понимаешь меня, пожалуйста, кивни. Вот так. — Эдди кивнул, и через секунду она повторила кивок. — А так делай, если хочешь сказать «нет». — Эдди мотнул головой, и девушка вновь повторила его движение. — Ты понимаешь, что тебя разыскивают люди?
После непродолжительной паузы она кивнула, затем очень решительно повернулась, и, к удивлению Эдди, вместо черной мантии, спускавшейся на спину, у нее оказалось нечто мерцающее, сияющее, переливающееся всеми цветами радуги. Эдди затаил дыхание, а нечто за спиной девушки шевельнулось, расправилось. Крылья! Хижина была тесной, и оттого крылья, даже полностью не развернувшись, уперлись в стены. Они походили на прозрачную ткань — тонкие, наполненные живым искрящимся светом. Эдди невольно шагнул вперед и коснулся левого крыла девушки. Оно было твердым, как сталь, и прохладным. Девушка скосила на Эдди огромные немигающие глаза — блюдечки с расплавленным золотом — и сложила крылья.
— Мы уедем куда-нибудь, где всегда тепло, — хрипло пробормотал Эдди. — Я спрячу тебя. Как-нибудь незаметно провезу. Тебя не найдут, не поймают!
Она прошла через комнату, на секунду замерла перед дверью, озадаченно рассматривая дверную ручку. Эдди неуклюже рванулся следом, но девушка поспешно распахнула дверь и выскользнула наружу.
— Стой! Замерзнешь! Умрешь!
Лесная поляна была залита косыми лучами солнца, пронзающими кроны деревьев-исполинов. Девушка, полуобернувшись, запрокинула лицо к свету и расправила крылья во всю ширь. Затем легко, словно бабочка или лесная птаха, взмыла в воздух, и от крыльев во все стороны полыхнул свет.
— Остановись! — снова крикнул Эдди. — Пожалуйста! Остановись! Вернись, ради всего святого!
Крылатое существо поднялось немного и кинуло на Эдди с высоты взгляд прекрасных золотых глаз. И тут воздух наполнился трелями и переливами арф и флейт, хотя девушка и рта не раскрыла. Звуки нарастали, становясь громче, пронзительней… Эдди рухнул на колени и со стоном прижал ладони к ушам. Мало-помалу придя в себя, он поднял голову. Существо было уже высоко и, сияя, продолжало подъем, а вскоре и вовсе исчезло, растворилось в небесной синеве. Эдди уткнулся лицом в толстый ковер из сосновых игл и замер.
* * *Его плечо настойчиво трясла чья-то рука, а по ушам хлестали яростные проклятия Мэри Бет. Эдди застонал и постарался снова впасть в забытье, но Мэри не унималась:
— Скотина проклятая! — кричала она. — Грязный сукин сын! Ты позволил ему улететь! Ведь так?! Отпустил его!
Эдди повел плечом, стряхивая с себя назойливую руку.
— Вставай, негодяй! Слышишь меня?! Вставай! И не воображай, что я тебе позволю здесь сдохнуть! Это было бы для тебя слишком простым выходом. Поднимайся немедленно!
Эдди неохотно встал на четвереньки, а потом, опираясь на Мэри, распрямился полностью. Она, кляня его на чем свет стоит, отвела в хижину, усадила на диван, а сама, встав рядом и скрестив на груди руки, принялась кричать:
— Почему? Скажи мне только, почему? Ради всего святого, скажи, Эдди, почему? И только не вздумай опять вырубиться! Открой свои чертовы глаза и держи их открытыми!
Эдди безмолвствовал, но Мэри не оставляла его в покое — весь день и всю ночь не позволяла ему уснуть или даже прилечь. Она трясла и щипала его, насильно поила кофе, заставляла встать и пройтись по комнате.
* * *На рассвете пошел нудный моросящий дождь, который и привел Эдди в себя. В голове царил хаос. Вслушиваясь в шорох дождя, Эдди попытался привести мысли в порядок. Он, казалось, долгое время был где-то далеко… Но где именно? Связных воспоминаний почти не осталось. Эдди огляделся. Оказалось, что он не дома, а в какой-то хижине, а рядом в кресле дремлет Мэри Бет. Эдди в изумлении потряс головой, и немедленно проснувшаяся Мэри спросила его:
— Очухался, Эдди?
— Кажется. Где это я?
— Разве ты сам ничего не помнишь?
Он хотел было признаться, что ничего не помнит, но на него нахлынули вспоминания, и он вскочил, обводя комнату встревоженным взглядом.
— Его нет, Эдди. Оно улетело, бросив тебя на верную смерть. Ты бы умер, приятель, если бы я вовремя не подоспела. Понимаешь меня?
Мэри, несомненно, говорила правду, и Эдди опустился на кровать и обхватил голову руками.
— Скоро станет светло, — сказала Мэри. — Сейчас я на скорую руку приготовлю что-нибудь. Мы перекусим, и я отвезу тебя домой, а за своей машиной вернешься через день-другой. — Она встала и застонала. — Боже, тело ноет, будто всю ночь с медведями боролась. — Проходя рядом, Мэри на миг опустила руку Эдди на плечо и в сердцах воскликнула: — К черту, Эдди! К черту все!
Через минуту он тоже встал и прошел в спальню. Там на кровати, в которой он провел ночь рядом с неведомым существом, лежали остатки его мантии. Эдди попытался поднять их, но под его пальцами они немедленно рассыпались в прах.
Перевел с английского Александр ЖАВОРОНКОВ
Алан Кубатиев ВЫ ЛЕТИТЕ, КАК ХОТИТЕ!
Птичий был единственной причиной того, что он все-таки получил эту работу.
Иначе ему не видать бы этой зарплаты, как своих ушей без зеркала. Резюме, которое он оставил три недели назад в Птичьем Дворе, было составлено довольно осторожно. Кассету он записал на воробьином, который все они более или менее понимали.
Пятый пункт дался ему особенно трудно. Птицы фантастически чувствительны к мельчайшим изменениям тональности — детектор лжи по сравнению с ними кусок железа, а нормальные человеческие уши — кусок мяса. А когда врешь, тон, увы, повышается — усилие перенапрягает мышцы гортани…
"Чирр-чюррип-фьюирр-чак". "Фьюирр" — не выходило, хоть плачь. Получалось "фюирр" — "очень люблю", а за такую ошибочку в произношении можно было очень легко потрохами заплатить.
Вронский промучился два вечера, пока ему удалось добиться убедительного звука.
Теперь он сидел на своем насесте в вольере напротив начальницыного и снова мучился, переводя ответ начальнику птицефабрики, умолявшему смягчить приговор. Случай был безнадежный. Все директора птицефабрик были приговорены к незамедлительной утилизации на кормокомбинатах, а персонал к пожизненному заключению там же, но с утилизацией посмертно.
Начальницы, слава богу, не было на месте. Сквозь приоткрытую дверь вольера виднелся стол, заваленный кассетами, несколько исклеванных яблок. Насест был самую чуточку загажен. Ровно настолько, чтобы показать, что Начальница помнит о своей исконной сущности.
Из соседних вольеров доносились неразборчивые писки и вскрики. Вронский понимал далеко не все.
Тогда, в незапамятные времена, он поперся на факультет зоолингвистики по очень простой причине, вернее, сразу по трем очень простым причинам.
Третья была — жестокий недобор, отчего брали всех, кто пришел на экзамен.
Вторая — до университета от дома можно было дойти пешком за семь минут.
А первая — туда поступала Ледка. Она училась в школе с орнитологическим уклоном и была помешана на всех этих делах. Сама выучила какаду, безо всяких учебников и курсов, просто с голоса. У нее было два какаду, здешнего выводка, по ночам она регулярно слушала "Крик Какаду", а братец, мореман дальнего плавания, контрабандой возил ей из загранок покетбуки и записи на какаду.
Два курса Вронский таскался за нею, несколько раз под настроение они вусмерть целовались в подъездах. Потом Вронский уже совсем решил на ней жениться и уехал в стройотряд — "подрубить капусты" на свадьбу. Кстати, строили они ту самую птицефабрику, ответ директору которой он сейчас переводил.