Помолчав, посвященный продолжал:
— Знаю, что некоторые решительно отрицают самую мистику, не допускают возможности какого-либо мистического влияния на свойства тела. Но вековой опыт свидетельствует о несомненности сверхъестественного, на что у нас есть бесчисленные доказательства. Возьмите, например, желудок: он совершенно пересоздается под божественным давлением, отвергает всякую земную снедь, питается одними лишь Святыми Тайнами. Святая Екатерина Сиенская, Анжель де Фолиньо целые годы прожили исключительно Святыми Дарами; подобной же милости удостоились святая Колетта, святая Людвина, Доминика Райская, святая Колумба Риетская, Мария Баньези, Роза Аимская, святой Петр Алкантара, мать Агнесса де Ланжак и многие другие.
Не менее странные превращения вызывал божественный экстаз и в органах обоняния и вкуса. Святой Филипп Нери, святая Анжель, святая Маргарита Кортонская могли ощущать особый привкус в опресноках, после освящения претворяющихся в Тело Христово. Святой Пахомий различал еретиков по их смрадным испарениям. Святая Екатерина Сиенская, святой Иосиф Купертинский, мать Агнесса Иисусова узнавали грешников по их дурному запаху. Святой Гилярий, святая Людгарда, Жентиль Равеннская, так же обонянием могли узнать душу человека, рассказать о содеянных им прегрешениях.
Святые сами источают сильное благоухание и при жизни и по смерти. Святой Франциск де Паола и Вентурино Бергамский благоухали, совершая святую жертву. Святого Иосифа Купертинского можно было узнать по издаваемому им благовонию. Иногда ароматы изливаются во время недуга. Гной святого Иоанна де ла Круа и блаженного Дезидерия явственно испускал непорочный аромат лилий; Барфолий Третичный, до костей изъеденный проказой, источал благоухания, а также и святая Колетта, Ида Лувенская, Людвина, Мария Виктория Генуэзская, Доминика Райская, раны которых уподобились курильницам, расточающим живительные благовония.
Перебирая все другие органы и чувства, мы везде можем проследить поразительное действие благодати. Не говоря уже о изъязвлениях, неизменно открывающихся или стягивающихся в зависимости от времени литургического года, есть ли что поразительнее способности раздвоения, когда человек пребывает в двух местах одновременно — в один и тот же миг. До нас дошли, однако, многие случаи этих невероятных состояний. Некоторые из них общеизвестны. Двуликостью прославились святой Антоний Падуанский, святой Франциск Ксаверий, Мария Агредская, одновременно пребывавшая и в своем испанском монастыре и в Мексике, где она проповедывала неверным; мать Агнесса Иисусова, которая навестила в Париже Олье, не покидая своей Аанжакской обители.
Влияние Всевышнего не менее могуче, когда касается главного жизненного органа — двигателя, направляющего кровь по всему телу. Среди избранников не редкостью было, что белье спалялось жаром пылающих сердец. Учредительницу театинок Урсулу Бененказу сжигал столь сильный огонь, что столпы дыма выдыхались из уст святой всякий раз, как она раскрывала рот. Ледяная вода закипала, когда в нее погружала руки или ноги святая Екатерина Генуэзская. Снег таял вокруг святого Петра Алкантары, а блаженный Герлах, проходя однажды глубокой зимою через лес, посоветовал своему спутнику, ноги которого закоченели и который не мог продолжать путь, ступать на его следы и, послушавшись блаженного, тот сейчас же перестал ощущать стужу.
Добавлю, что совсем недавно повторились и проверены некоторые тайны, над которыми смеются свободные мыслители.
Доктор Имбер-Гурбейр наблюдал белье, сожженное огнем сердца, у отмеченной стигматами Пальмы д'Ориа; у Луизы Лато профессором Ролингом, докторами Лехебром, Имбер-Гурбейром, де Нуе и представителями медицины, съехавшимися со всех концов света, установлены, с часами в руках отмечены и проверены были совершенно непонятные науке явления, порожденные высокой мистикой….
Но вот мы и пришли, позвольте мне быть вашим проводником! — Дюрталь пропустил посвященного вперед.
Беседуя, они незаметно вышли за ограду и перерезав поля, приблизились к огромной ферме. Трапписты приветствовали их учтивыми поклонами, когда они вошли во двор. Брюно обратился к одному из послушников с просьбой помочь им в обозрении фермы.
Брат повел их в коровник, потом в конюшни и курятник. Дюрталя не занимало это зрелище, и он ограничился внутренней данью удивления трудолюбию этих людей. Монахи молчали и на вопросы отвечали или мимикой, или движениями глаз.
— Как объясняются они между собой? — полюбопытствовал Дюрталь, очутившись за пределами фермы.
— Вы видели? Они общаются знаками, употребляя азбуку проще, чем у глухонемых. Предусмотрена всякая мысль, в выражении которой может встретиться надобность для их общих работ.
Слово «стирать» передается ударом одной руки о другую. Слово «овощи» — почесываньем левого указательного пальца. Сон изображается головой, подпертой кулаком. Питье — сжатой рукой, которая подносится к губам. Такой же способ они применяют и для обозначения понятий более отвлеченных. Исповедь обозначается пальцем, который сперва целуют, затем подносят к губам. Благословенная вода изображается пятью стиснутыми пальцами левой руки, по которым проводится крест большим пальцем правой. Пост знаменуется пальцами, зажимающими рот; слово «вчера» — приподнятым вверх локтем; стыд — глазами прикрытыми рукой.
— Но представьте, что они захотят назвать человека постороннего, хоть бы меня! Как тогда?
— Они пользуются знаком «богомолец», протянув кулак вперед, приближают его потом к себе, желая сказать, что я являюсь к ним издалека. Язык наивный и, если хотите, прозрачный.
Молча спускались они по аллее, протянувшейся средь пахотных полей.
— Между монахами я не заметил брата Анаклета и престарелого Симеона! — воскликнул вдруг Дюрталь.
— Они не работают на ферме. Брат Анаклет занят на шоколадной фабрике, а брат Симеон стережет свиней. Оба трудятся в самой ограде. — Если хотите, мы зайдем поздороваться с Симеоном.
Посвященный прибавил:
— Когда вернетесь в Париж, засвидетельствуйте, что вы видели истинного святого, подобного подвижникам XI века. Он переносит нас во времена святого Франциска Ассизского. В нем как бы воплотился неординарный Юни-пер, невинные подвиги которого восславили «Цветочки» святого Франциска. Знакомо ли вам это творение?
— О да! После «Золотой Легенды» в этой книге всего вдохновеннее запечатлелся дух Средневековья.
— Итак, возвращаясь к отцу Симеону, я должен сказать, что старец этот отличается необычайным простодушием. Вот, например, случай, один из тысячи других. Несколько месяцев тому назад я был в келье отца приора, когда туда вошел брат Симеон. Произнес «Benedicite» — обычную формулу, которою испрашивается позволение речи. Отец Максим ответил разрешающим беседу «Dominus» и, сняв очки, брат пожаловался, что стал плохо видеть.
«Ничего нет удивительного, — заметил приор, — уж скоро десять лет, как вы не меняли очков. За это время зрение ваше, вероятно, ослабело. Не беспокойтесь, мы подберем подходящий для ваших глаз номер».
Во время разговора отец Максим бессознательно вертел в руках стекла очков и вдруг засмеялся, показав мне свои почерневшие пальцы. Он повернулся, взял полотенце, тщательно протер стекла и, снова водворив их брату на нос, спросил: «Теперь видите вы, брат Симеон?»
Ошеломленный старец воскликнул: «Да… вижу!»
Но это лишь одна особенность праведного старца. Другая — необыкновенная любовь к животным. Представьте, если, например, свинья опоросится, он испрашивает разрешение провести подле нее ночь, укладывает, холит ее, как родное дитя; он плачет, когда продают поросят или уводят свиней на бойню. И, знаете, все животные боготворят его!
После паузы посвященный продолжал:
— Воистину, превыше всего любит Господь бесхитростные души и осыпает брата Симеона своими милостями. Здесь лишь он один владеет даром повелевать духами, один в силах отражать и даже предупреждать бесовские наваждения, вторгающиеся в монастырь. На наших глазах иногда в пустыни творятся необычайные вещи. В одно прекрасное утро вдруг все свиньи валятся на брюхо, делаются больными, чуть не околевают.
Тогда Симеон, постигший причины этой беды, кричит диаволу: «Подожди, подожди, я разделаюсь с тобой!» Берет освященную воду, с молитвой окропляет свое стадо, и издыхавшие животные встают, прыгают, виляют хвостами.
Что касается диавольских вторжений в самую обитель, к сожалению, они слишком хорошо знакомы всем и отогнать их можно лишь непрерывными молебствиями и ревностными постами. По временам в большинстве аббатств демон раскидывает бесовские семена, от которых монахи не знают, как избавиться. Отец игумен, приор и все священники потерпели у нас в этом неудачу. Пришлось вмешаться смиренному послушнику, который придал заклинаниям действительную силу. Оберегаясь от новых покушений демона, старцу предоставили право омывать монастырь благословенной водой, когда ему заблагорассудится и охранять его своими молениями.
Он наделен способностью чувствовать приближение нечистого. Куда бы тот ни прятался, старец преследует, травит его и успешно выбрасывает за монастырские пределы.
А вот и свинарня, — указал Брюно на лачугу против левого крыла монастырского здания, обнесенную оградой. И прибавил:
— Предупреждаю, что брат хрюкает, как поросенок, но на наши вопросы он, подобно всем остальным, ответит только знаками.
— Но с животными позволено ему говорить?
— Да, лишь с ними.
Посвященный толкнул маленькую дверь. Согбенный послушник с усилием приподнял голову.
— Здравствуйте, брат мой, — сказал Брюно. — Господину хотелось бы навестить ваших питомцев.
Радостное бормотание сорвалось с губ старца. Он усмехнулся, знаком пригласил их следовать за собой и ввел их в хлев.
Дюрталь отпрянул, оглушенный диким ревом, задыхаясь в жарких испарениях навоза. При виде брата все свиньи всполошились в своих загородках и радостно завизжали.
— Тише, тише, — говорил старец нежным голосом и, протянув за перегородки руку, ласкал неистово хрюкавшие и обнюхивавшие его свиные рыла.
И, потянув Дюрталя за рукав, он пригласил его нагнуться над решеткой и показал огромную свинью английской породы со вздернутым носом — чудовищное животное, окруженное семьей поросят, которые, как бешеные, возились у вымени.
— Ах, красавица моя, поди сюда, красавица моя, — бормотал старик, гладя ее рукою по щетине.
Свинья рассматривала его своими маленькими глазками, лизала ему пальцы и, когда он отошел, разразилась отчаянным ревом.
А брат Симеон показывал других своих питомцев, свиней с трубчатыми ушами, с хвостами в виде штопора, свиней с волочившимся брюхом и короткими, едва обозначенными ногами, новорожденных поросят, прожорливо сосавших маток, других — постарше, которые играли, резвились, кувыркались, сопя, в грязи.
Дюрталь похвалил животных, и старец ликующе утер себе лоб своею грубою рукой. На вопрос посвященного, осведомившегося о здоровье одной из свиней, он стал объяснять знаками: пососал поочередно свои пальцы, простирал руки вверх, указывал на пустые корыта, поднимал куски дерева, покусывал стебли трав, которые подносил к губам, хрюкая, словно у него полным полно набит рот, и таким образом поделился с гостями мыслью о ненасытной прожорливости своих питомцев.
Потом вывел их на двор, поставил против стены, открыл расположенную несколько поодаль дверь и исчез.
Словно смерч, вырвался исполинский боров, опрокинул тачку и, как от лопнувшей гранаты, полетела вокруг него комьями земля. Помчался вскачь вокруг двора и уткнул, наконец, рыло в лужу грязи. Вывалявшись животом, перевернулся на спину, задрыгал вытянутыми вверх лапами и выполз оттуда черный, грязный, точно каминная труба.
Потом радостно похрюкал и направился приласкаться к монаху, который остановил его движением руки.
— У вас великолепный боров, — сказал Дюрталь. Послушник посмотрел на него своими влажными глазами и со вздохом потер себе рукою шею.
— Это значит, что его скоро заколют, — объяснил посвященный.
И старец подтвердил слова Брюно, печально кивнув головой. Поблагодарив за внимание, они расстались.
— Как подумаешь о молитве, которую творит в храме это существо, обрекшее себя на низменнейший труд, невольно хочется упасть на колени и лобызать ему руки, как эти поросята! — воскликнул Дюрталь, помолчав.
— Брат Симеон — существо с ангельской душой, — ответил посвященный, — он живет жизнью воссоединения, и дух его погружается, утопает в океане божественного бытия. Душа белоснежная, душа безгрешная обитает в этой грубой оболочке, в этом жалком теле. И воистину любит его Господь! Я говорил вам, что Он даровал ему полную власть над демоном. Иногда наделяет его силой исцелять болезни возложением рук. Брат воссоздал вновь чудесные врачевания древних святых.
Они замолкли и направились к вечерне на зов колоколов.
Дюрталь изумился, оставшись наедине с самим собой, пытаясь углубиться в свою душу. Монастырская жизнь удлиняла время. Сколько провел он в пустыни недель? Сколько дней тому назад вкусил Святых Даров? Это казалось таким далеким. Должно быть, удвояется жизнь здесь, в монастырях. И, однако, он не скучал, легко применился к суровым порядкам и, невзирая на скудную пищу, совсем не болел, не страдал никакой мигренью. Наоборот — никогда не чувствовал себя так хорошо! Но все еще не исчезало ощущение подавленности, непреходящих воздыханий, по-прежнему часами гнела едкая скорбь, все более возрастала туманная тревога сознания, что он внимает тройственному голосу — Бога, демона и человека, которые слились в его лице.
— Это не вожделенный мир души, мне тяжелее даже, чем в Париже, — вспоминал он лживое искушение четок. — И все же я обрел здесь неизъяснимое блаженство.
V
Проснувшись ранее обычного, Дюрталь спустился в церковь. Утреня кончилась, но несколько коленопреклоненных послушников еще молились и в числе их брат Симеон.
При виде инока-свинопаса Дюрталем овладело долгое раздумье. Тщетно пытался он проникнуть в святилище его души, — словно недвижимый храм, скрытый непроницаемой преградой тела, загадочным оставался для него облик брата, достигшего на земле наивысшей степени, на какую только может притязать человеческое существо!
«Какою мощью наделена его молитва», — думал Дюрталь, созерцая старца. И вспоминал подробности вчерашней встречи. В этом чернеце есть безусловно нечто общее с братом Юнипером, дивное простосердечие которого преодолело грань веков.
И он перебирал в памяти приключения францисканца, которого однажды товарищи оставили одного в монастыре, поручив ему заняться трапезой и приготовить ее к их возвращению.
А Юнипер рассудил так: «Сколько лишнего времени отнимает стряпня! Ведь братьям, которые заняты ею, некогда молиться!» И, стараясь облегчить труд своих преемников по кухне, он решил наготовить яств в таком изобилии, чтобы братии хватило их на пятнадцать дней.
Растопив все очаги, он раздобыл, Бог знает откуда, огромные котлы, наполнил их водою и без разбору побросал туда яйца в скорлупе, неощипанных кур и нечищенных овощей. Из сил выбился, жаря на вертеле мясо, палкой месил и толок забавное хлебово в своих водоемах.
Вернулась братия и разместилась в трапезной. С обожженным лицом и опаленными рукам ликующе подал инок свое месиво. Братия пришла в недоумение, не сошел ли он с ума, а простец удивлялся, видя, что никто не набрасывается на его причудливое кушанье. С великим смирением поведал, что хотел оказать этим услугу своим братьям, и, когда ему объяснили, что он погубил столько припасов, то залился слезами, оплакивая свое горе, сокрушался что пригоден беречь лишь богатства Господа Бога, а иноки улыбались, дивясь избытку милосердия Юнипера, излишеству его простодушия.
В своем уничижении и чистосердечии брат Симеон способен был воскресить эти сказания. «Но еще больше, чем доблестного францисканца, напоминает он мне святого Иосифа Купертинского, о котором мы вчера говорили с посвященным.
Святой Иосиф, называвший себя братом Аном, был существом блаженным и нищим, столь ограниченным и скромным, что его гнали отовсюду. В течение всей жизни стучится он с мольбой во все монастыри, и всюду его отвергают. Блуждает, не будучи в состоянии исполнять работы даже самые низменные. Как в поговорке, все у него валится из рук, он ломает все, к чему ни прикоснется. Его посылают за водой — он, как в столбняке, бредет, углубленный в Господа, и приносит воду через месяц, когда все уже об этом позабыли.
Приютивший брата монастырь капуцинов изгоняет его. Растерянный, бесцельно странствует святой по городам, терпит неудачу в другом монастыре, где его поставили ходить за скотиной, которую он очень любит. Наконец, объятый непрерывным экстазом, он является необычайнейшим чудотворцем, изгоняет демонов, исцеляет недуги. Он — в одно и тоже время — и малоумный, и величественный, единый в летописях святости, и образ его есть живое доказательство, что скорее неведением, чем познанием, сливается с вечной мудростью душа».
И Дюрталь задумался над престарелым Симеоном. Брат тоже любит животных, так же преследует нечистого и творит исцеления своею святостью.
Исключительной кажется нищая, бесхитростная, открытая душа доблестного инока в такое время, когда все помышляют о корысти и сладострастии. Ему восемьдесят лет, а он с юности без послаблений прожил жизнью траппистов. Вероятно, даже не знает, когда и где, под какой широтой обитает — в Америке или во Франции, не прочел ни единой газеты, и не достигает его мирской шум.
Ему неведом вкус мяса или вина, он понятия не имеет о деньгах, не подозревает ни ценности их, ни значения; женщина для него пустой звук и, быть может, лишь в потехах боровов, да в поросящихся свиньях угадывает он сущность и последствия плотского греха.