Иратов никак не мог знать, что о его приходе в валютный магазин немедленно сообщили в отдел КГБ, курирующий район Тишинки.
Сделал это лейтенант, тот самый, у которого на лице было нарисовано, что он комитетчик, со странными именем и фамилией – Фотий Прыткий.
– Наш? – поинтересовался дежурный по отделу.
– Наш, начинающий! Я наших срисовываю на раз!
– Поэтому ты, лейтенант, и в валютке! Глядишь, до дьюти-фри дорастешь!.. Может, родственники у него за границу ездят, какие-нибудь посольские? Покупка-то на большую сумму?
– Нет, копейки, – доложил Фотий Прыткий, у которого зарплата была в три раза меньше, чем стоимость покупки в долларах. – Может, и родственники… Хотя тогда они должны валюту на чеки менять… И расплачивался он стодолларовой банкнотой.
– Верно… Вы там поглядывайте коллективом… Еще появится – сигнализируйте.
– Есть!
– А что продавщицы, блядуют?
– Если да, то не со мной…
– Бди, Прыткий!
На имя Арсения Иратова по почте прибыл конверт из МАРХИ, в котором сообщалось, что творческий конкурс абитуриент прошел, допущен к экзаменам, но прежде должен явиться в ректорат на коллоквиум.
Мать, вскрывшая депешу с новостью, встретила сына с удивлением и восторгом.
– Я верила! – слезы счастья катились по пухлым щекам. – До самого конца! Почему ты скрывал? Андрей, ты слышишь? – обратилась она к мужу. – Наш сын прошел творческий конкурс на архитектора!
Иратов удивился этой новости и поглядел на сгорбленную спину отца, который, казалось, не слышал торжественного сообщения жены. На мгновение Арсений ощутил прилив нежности к родному человеку, глаз замутнел от набегающей слезы, сын разглядывал затылок отца – потускневшие рыжие волосы, торчащие перьями в разные стороны, маленькую плешь на макушке… Мгновения нежности ушли, слезы высохли…
Собеседование проводили педагоги института во главе с самим ректором – как потом узнал Иратов, легендарной личностью в архитектуре, человеком, по приказу Хрущева в соавторстве придумавшим пятиэтажки, давшие народу возможность иметь крошечные, но собственные квартиры.
Голова ректора Староглебского возвышалась над всеми макушками в приемной комиссии. Высокий седовласый старик, похожий на памятник какому-нибудь герою-полярнику, с моржовыми усами, свисающими к подбородку. Края усов окрасились желтым. Староглебский был заядлым трубочным курильщиком, никотин въедался темным янтарем в его усы и подушечку большого пальца, которым он табак приминал.
– Фамилию назовите! – попросила секретарь приемной комиссии, по совместительству жена Староглебского. Она была много моложе мужа, но с такой же седой головой. Она тоже курила, но сигареты без фильтра, пыхая в атмосферу облачками ядреного дыма. Она любила мужа, гордилась им и старалась быть верной партийной подругой…
Позже Иратов станет любимчиком ректора за талант и возьмет на себя маленькую обязанность время от времени презентовать Староглебскому изящные курительные трубки для коллекции. И про жену его не забывал, доставая американские сигареты «Лаки Страйк» без фильтра. Но это все позже… Сейчас молодой человек выслушивал из уст ректора слова похвалы таким необычным идеям, пришедшим в столь юную голову:
– В вас, Иратов, есть искра! Надо же, тыква!
Староглебская пустила клуб дыма к потолку и дополнила слова мужа:
– Постарайтесь из искры раздуть пламя, а не тыкву!
– Но вы понимаете, что ваши проекты – это отдаленное будущее, – заявил ректор. – А сейчас советский человек нуждается в современном жилье, простом и удобном! – Он говорил торжественно, как на партийном собрании. – Мы должны проектировать новые очаги культуры, не просто какие-то дома культуры с танцами и кружками кройки и шитья, а именно очаги! Здания по десять тысяч метров, в которых будут располагаться и театры, и выставочные залы, куда будут иметь доступ народные таланты, чтобы получить наставления уже маститых, так сказать, художников… – Староглебский закашлялся и выпил из граненого стакана воды. – А вы знаете, молодой человек, кто придумал вот это? – И вытянул длинную сухую руку со стаканом, как с факелом.
Иратов не имел понятия, что стаканы надо придумывать.
– Вот этот граненый стакан? – продолжал ректор. – Это великая Вера Мухина! Все мы умрем, наши дети и внуки уйдут в небытие, а стакан Мухиной останется навечно, ибо он – произведение искусства!
– Да, – согласно кивнул Иратов, никогда не слышавший про Мухину. Он вообще не знал ни одного архитектора. И опять сын испытал нежность к своему родителю. Это чувство одновременно болезненно раздражало молодого человек и вместе с тем было мучительно приятным.
– Готовьтесь к экзаменам! – подытожил ректор. – Есть в вас искра!
За дверями приемной комиссии Иратова ждали две подружки, комсомольский вожак Шевцова и волейболистка Катька, обе с немым вопросом на розовощеких девичьих лицах.
– Прошел, – ответил Арсений.
– Ура-а-а-а! – закричали студентки от радости. – Гуляем!!!
Оказалось, что еще не всем любовным забавам обучили подружки недавнего школьника. Празднуя прохождение творческого экзамена, опиваясь «Советским шампанским», объедаясь эклерами с заварным кремом, девчонки увлеклись, и вдруг губы их встретились в страстном поцелуе. Удивленный Иратов, лежащий голым на постеленных на пол покрывалах, со смехом спросил, не перепутали они чего. Не лучше ли заняться тем, что уже готово к бою? Но девушки не отрывались друг от друга, возбужденно дышали и, казалось, вовсе забыли про Арсения.
Он не подозревал, что такое существует, решил второпях, что это как-то совсем уж за гранью, но через секунды его мозг отказался мыслить, перейдя в режим рефлексий. Зрелище двух занимающихся любовью девушек оставило Иратову из органов осязания только глаза да нос. Последний что-то учуял незнакомое, тревожащее и животное, отчего тело молодого человека затряслось как в лихорадке, он обхватил плечи руками. Возбужденный, предельно напряженный, Арсений все ближе придвигался к любовницам, словно доминантный шимпанзе, а когда Шевцова тихо застонала, сообщая, что пик наслаждения совсем рядом и любовные молекулы рассеяны в атмосфере, Арсений выстрелил, как сжатая пружина, и, как дикий кот, прыгнул на подружек… Три человеческих тела одновременно достигли кульминации одного события и еще долго оставались сплетенным клубком единого сознания, прилипнув кожей друг к другу… Через несколько минут, когда сознание вернулось в выпростанное тело, победив рефлексы, Иратов вновь подумал, что все только начинается, что создан человек для счастья и к нему это счастье пришло навсегда.
6Я прервался… Мне надо было напиться воды. В горле пересохло. Прильнув к водопроводному крану, я жадно глотал тепловатую струю, пока не напился вдоволь.
Старуха Извекова спала, откинувшись в кресле.
Теперь можно и зефира поесть, подумал, вернувшись за стол. Но зефир неожиданно оказался черствым как камень, хотя я прекрасно помнил: он должен был быть свежим. Поглядев в окно, я обнаружил, что огромные белые сугробы опали, а из-под их почерневших оснований в разные стороны текли весенние ручьи. Открыл форточку и услышал гомон птичьих голосов. Точно весна, подумал. И как я так упустил время?.. Неожиданное предположение заставило меня вплотную подойти к тетушке и наклониться к ней, хотя я уже и так понял, почуял, так сказать, ее – смерть. Я всегда чую мертвое… Народная артистка СССР Извекова, моя названая тетушка, скончалась… Вот ведь прозорливая, усмехнулся я. Все-то она почувствовала загодя…
Мне нужно было на время вернуться домой, но прежде я поднял мертвое тело с кресла и положил его, легкое и сухое, на ковер. Чтобы тело действительно лежало, а не сидело на полу, словно ряженая кукла, я распрямил окостеневшие суставы, подвязал ей подбородок бинтиком, огляделся вокруг и вышел вон.
Как прекрасна Москва весной! Запах нового, аромат возрождения щекотал ноздри. Даже автомобили, стоящие в пробках, не казались безнадежно унылыми. Все здания умылись весенним дождиком и выглядели обновленными.
Зашел на Петровский бульвар к Антипатросу. Грек привычным образом побрил меня, выровнял машинкой волосы и выстриг из ноздрей постороннее.
Перед уходом я поинтересовался, как у него дела, но грек обыденно молчал и на вопросы внимания не обращал.
– А как же ты попросишь в кассе билет до Праги? – поинтересовался напоследок. – Или тебе туда не нужно?.. В Прагу нужно всем! Как он билет попросит? – обратился я к мулатке, но она лишь захлопала голубыми глазами и скрылась в подвале, оставив легкий след сладкого мускуса. Они здесь все немые.
Возле своего подъезда я встретил, как всегда трясущегося от похмелья, соседа Иванова и предупредительно выпалил:
– Денег нет!
– А я думал, что ты того! – сосед чиркнул себя пальцем по шее.
– Чего того?
Зашел на Петровский бульвар к Антипатросу. Грек привычным образом побрил меня, выровнял машинкой волосы и выстриг из ноздрей постороннее.
Перед уходом я поинтересовался, как у него дела, но грек обыденно молчал и на вопросы внимания не обращал.
– А как же ты попросишь в кассе билет до Праги? – поинтересовался напоследок. – Или тебе туда не нужно?.. В Прагу нужно всем! Как он билет попросит? – обратился я к мулатке, но она лишь захлопала голубыми глазами и скрылась в подвале, оставив легкий след сладкого мускуса. Они здесь все немые.
Возле своего подъезда я встретил, как всегда трясущегося от похмелья, соседа Иванова и предупредительно выпалил:
– Денег нет!
– А я думал, что ты того! – сосед чиркнул себя пальцем по шее.
– Чего того?
– Ну, помер… Три недели не выходил из дому! Я уж к замочной скважине принюхивался, со слесарем Георгадзе договорился вскрывать дверь.
– Надо милицию вызывать в таких случаях, а не вскрывать чужие двери! – зарычал я. – У меня в квартире ничего ценного нет! И нечего лезть к посторонним! Ты что, брат мне?
– Дай рублей пятьдесят, – взмолился сосед Иванов. – Не похмелюсь – на преступление пойду! Зинку-ларечницу грабану!
– Да хоть Сбербанк! Денег нет, я безработный!
Сосед Иванов что-то тараторил вслед, но я уже поднимался по лестнице, взволнованный одной мыслью. Вдруг повезет? Ведь не может это продолжаться вечно!
Сев на стул, я поставил на колени проводной телефон и долго смотрел на него…
Я не решался звонить по мобильной трубке, а этот старый черный дисковый аппарат внушал мне оптимистические надежды. Набрал все известные комбинации номеров. На другом конце трубку не поднимали, а я все слушал и слушал ноту гудка. До-диез, на две четверти… Я даже повыл в унисон… Прождал у телефона несколько часов, а потом учуял тянущийся в открытую форточку запах пожара.
Выглянув в окно и рассмотрев горящую за рядом старых тополей продуктовую палатку, я тотчас понял, что сосед Иванов все же грабанул Зинку-ларечницу. Да, подумал, у этого вечно похмельного человека слово с делом не расходится. Послышался вой пожарных сирен. Но мне было уже неинтересно. Насущные дела ждали безотлагательно. Выпотрошив в пакет мусорное ведро, я вышел из дому и… На привычном месте сидел удовлетворенный сосед Иванов. Рядом с ним на скамейке расположилась початая упаковка баночного пива. Три пустые смятые жестянки валялись в грязи. Выбросил в контейнер мусор…
– Зинка-то жива? – поинтересовался.
– А что с ней станется! – улыбнулся сосед Иванов. – Орала только очень. Надо было и ее заодно сжечь!
– Она же сдаст тебя!
– Да и хер с ней!.. А ты чего так волнуешься? Брат ты мне, что ли? Передачи станешь носить?
И правда, подумал я, какого хрена я с этим дураком веду постоянные диалоги. У меня своих неотлагательных дел множество… Я вернулся в квартиру Извековой. Старуха лежала на ковре. А куда она могла деться… Порывшись в секретере и открыв ключиком нужный ящичек, я выудил из него бумаги, среди которых была дарственная на квартиру – естественно, на меня, – нашел в обложке паспорт актрисы и пластиковую карту крупного банка. На обратной ее стороне заботливо была приклеена бумажка с цифрами кода. Все найденное я положил в нагрудный карман пиджака и вызвал участкового. Все по закону!.. Пока ждал участкового, попытался все-таки разгрызть зефир, но даже моим крепким зубам это было не под силу.
Участковый прибыл довольно скоро. Войдя в комнату, он лишь чуть наклонил голову к мертвому телу и спросил:
– Вы ее на ковер определили?
– Так точно! – отрапортовал я. – Санитары из труповозки всегда недовольны, когда обнаруживают мертвых в сидячем положении.
– Откуда опыт? – поинтересовался участковый. Полицейский выглядел усталым, но обязанностями не манкировал, осматривал квартиру тщательно.
– Нынче при жизни такой почти у всех имеется похоронный опыт!
– И то верно… Паспорт ее где?
– Так у меня, – я достал документ и протянул участковому.
– Ого! – в голосе полицейского зазвучал интерес. – Сто три года!
– Да… Живут же люди – больше века! А многие до пенсии еле дотягивают, а то и вовсе… Платишь государству налог, а потом за год до трудовой пенсии протянешь ноги и денежки государство себе захапает!
– Мне до пенсии далеко. Хотя дядька мой именно в пятьдесят девять помер.
– От какой такой болезни, позвольте поинтересоваться?
– Не от болезни. Надорвался… У него там на заводе огромный станок сорвало с фундамента, и заскользила железяка по разгильдяйски брошенным трубам. Так дядька три тонны держал целых десять минут, пока помощь не пришла.
– Зачем же?
– Добро спасал…
– Чье?
– Вот и я его перед смертью спрашивал: мол, дядь Вить, на какой хер? Это же не государственное предприятие, а преступно-олигархическое! Ты чего – добро капиталистическое пожалел? А он мне в ответ: не знаю, мол, на какой хер, как-то само получилось… И помер. А вы кем бабушке приходились?
– Племянником меня считала…
– Документики, – попросил. – Данные ваши перепишу.
Поговорили еще о разном социальном и обсудили скандальную телевизионную программу. Нормальный собеседник этот участковый!
Дверной звонок оповестил нас о прибытии труповозки. Приехавшие на вызов ребята угрюмо оглядывали пейзаж.
– Давайте бумаги! – приказал полицейский. – Я распишусь. Заполните сами… – и ко мне обернулся: – Завтра справку о смерти получите, если никакого криминала.
– Какой уж тут криминал!
Участковый крепко пожал мою руку и отбыл по служебным надобностям.
Угрюмые парни уложили Извекову на носилки и понесли по лестнице ногами вперед.
– Я поеду с вами, – твердо сказал я, когда носилки затолкали внутрь старой «газели».
Работники морга пожали плечами. Им было все равно. Даже денег не попросили.
В машине трясло.
– Старуха-то давно померла, – констатировал работник, который пошире в плечах. – Замумифицировалась!
– Мумифицировалась, – поправил я.
– Что?
– Все хорошо, – успокоил.
– Как Ленин, – заявил второй, поуже в плечах. – Ленин тоже мумия.
– Его забальзамировали, – уточнил. – А тетушка моя жизнь праведную прожила, вот и не разложилась после кончины.
– Я точно разложусь, – проговорил тот, который пошире.
– И я, – кивнул тот, что поуже.
После такого утверждения санитары уставились на меня.
– Я не знаю, – замялся. – Впрочем, почему не знаю – тоже загнию через час, как вы. – Мне не хотелось расстраивать работников морга.
Так и случилась наша компания – сбившись на общем понимании важных вещей. Который пошире достал из кармана униформы бутылку водки, а тот, что поуже, – пластиковые стаканы. Быстро разлили.
– За нас!
– За нас!
Ну, и я повторил этот тост. Выпили не закусывая. Санитары наклонились над старухой и, глубоко вдохнув, занюхали водку. Я воздержался…
Прибыли в морг 36-й больницы. На стук в металлическую дверь санитарам открыла женщина лет сорока, с крупной головой в маленькой медицинской шапочке. Бросила короткий взгляд и скомандовала:
– Бумаги!
Санитары передали судмедэксперту документы, а тот, что пошире, спросил:
– Нина, ты не в духе?
– Это ты, Жора, не в духе! – ответила работница морга. – От вас водярой несет, такой духан, а у меня работы полно! Давайте тащите на восьмой стол.
Санитары занесли носилки внутрь, я семенил рядом.
– Нина… – обратился к судмедэксперту. – Как вас по батюшке величать?
– Соломоновна, – ответила суровая женщина.
– Достойное имя подарено было вашему батюшке!
– Вам дальше не положено! – Она достала из кармана банку с кока-колой, ловко вскрыла и выпила шипящий напиток до дна. Рыгнула в ладонь…
– Видите ли, – попробовал объяснить я, – воля покойной такова, чтобы я, и только я, подготовил ее тело в последний путь. Только мне доверяла…
– А вы кто?
– Я?.. Я в некотором смысле гример… Это актриса Извекова, если помните такую…
– Не помню. Мне все равно, кто ее будет снаряжать. Только извольте явиться послезавтра часов в семь утра. До этого времени я успею обследовать тело.
– Можно ли не вскрывать? – попросил я. – Бабушке сто три года! Естественные, так сказать, причины…
– Проведу визуальный осмотр, если не будет необходимости, резать не стану.
– Спасибо, – обрадовался я.
– Извекова… Нет, не помню… До свидания.
Я откланялся и первым делом отправился к ближайшему банкомату и снял достаточно денег. Поймав попутную машину, попросил отвезти на улицу Герцена.
– Дорога покажещь – пятьсот!
– Дорого! За навигацию сотню скинь.
– Садись, навигатор!
В машине плохо пахло, двигалась она по дороге как-то боком, а водитель, узбек или таджик, бодро вторил своей национальной песне… Доехали, слава Всевышнему, живыми. Я расплатился пятисотрублевой бумажкой и услышал привычное: