– Пошли!..
Не спрашивая, куда и зачем, Эжен поднялся с кровати и быстрыми шагами пошел следом за Лилей.
Девушка к этой встрече готовилась тщательно, со скандалом напросившись на внеочередное дежурство. Она застелила в ординаторской кушетку, поставила на тумбочку сладкое шампанское и фрукты, за которыми гоняла в магазин санитара, простояла в душе с полчаса, брея скальпелем ноги, проверила подмышки, чуть подправила внизу живота свою бабочку, затем намазалась французским кремом с едва уловимым запахом дикой японской вишни и лишь потом надела медицинский халат на голое тело. Она была невероятно взволнованна, так как предполагала в своем избраннике неопытность и бесхитростность. Она хотела обучить его всему, что умела, а Лиля, как она сама о себе думала, умела многое.
Когда она отчаянно сбросила халат, обнажив перед ним все свои соблазны, он не набросился на нее, как иногда бывает с юнцами, но и не впал в ступор. Эжен спокойно приблизился к Лиле и, не торопясь, рассмотрел ее, нагую, начав с коленок и закончив нежной шеей.
На секунду Лиле показалось, что она на медицинском осмотре, но в ту же секунду Эжен взял руками ее голову и поцеловал в губы так умело, так проникновенно и сладко двигался его карамельный язык, что тело молодой женщины мгновенно разогрелось и словно раскаленная лава вулкана огненной рекой исторглась из нее. Она ничему его не учила, а уже после всего поняла, собравшись с мозгами, что чувствовала себя с этим странным юношей, почти мальчиком, неумелой, но похотливой девственницей. Он играл на ее теле, словно виртуоз на рояле, нажимая подушечками пальцев именно те клавиши, которые требовалось, затем брал сложнейшие аккорды, от которых Лилино горло пело меццо-сопрано, переходил в нижнюю, басовую часть инструмента, проникая в суть его. Мгновением позже исполнитель внедрял брутальные вставки в импровизационную партитуру, и опять Лиля пела, теперь уже самым низким женским голосом. Ее контральто слышала вся больница, и все, кто мог, ощутили в это мгновение кульминацию, апофеоз произведения. Даже в реанимации произошло чудо: двое больных мужчин вышли из комы и обратно в нее не собирались, судя по показаниям мониторов.
Позже, лежа рядом с ним на растерзанном диване, она чувствовала себя обессиленной до самого предела, после которого только смерть. Молодая женщина ощущала, что он побывал в каждой ее клеточке, уверенно забрав все тело в плен раковой опухолью, обильно политой головокружительным морфином. Одновременно Лиля, влажная от страсти, помнила, что и сама вкусила своего партнера безудержно и безбрежно, будто впрок насыщалась, пила его бесконечно, как диабетик воду перед смертью.
Через некоторое время, когда рассвет возвестил о своем приближении, когда силы стали к ней постепенно возвращаться, она вдруг поняла, что становится с этой минуты самой несчастной женщиной на свете, что больше никогда подобного с нею не случится, что ей уже не доведется вкусить такого эпического наслаждения! Бедрами она чувствовала его похолодевшую кожу и подумала о нем уверенно – демон! Я была этой ночью с демоном!..
Неожиданно он вдруг стал сух с ней, спросил, который сейчас час, услышав, оделся и направился к двери.
– Ты куда?
– Мне нужно вернуться в палату.
– Есть еще несколько минут…
– У тебя, – обернулся Эжен. – У меня их нет. В девять утра я выпишусь.
Она хотела крикнуть ему вдогонку, что из больницы просто не выпустят, что милиция вначале должна опросить… Но промолчала, лишь прошептала ему вслед:
– И паспорта у тебя нет, маленький демон!..
Голой, бесстыдно свесившей с дивана ногу, пахнущей сексом, – в таком виде застал ее прибывший на дежурство Савушкин. Подумав, что блюдо приготовлено для него, он бросился молодым кобельком на наготу, чихнув при этом дважды, а потом грохнулся об пол, пытаясь быстро стянуть с себя штаны сразу вместе с трусами.
– Мудак ты, Савушкин! – проговорила Лилька, взяла с тумбочки бутылку с остатками шампанского и из горлышка их допила.
Голый и восставший мужеством Петя, себя не помнящий, оскорбленный, но возбужденный, медлить не стал и силой завалил однокурсницу на спину. Овладел ею, казалось, по-богатырски, а она, вдруг перестав сопротивляться, успокоилась и попросила:
– Только не в меня!
– Ага…
Она ничего не чувствовала, ни савушкинских щипков, ни сопливых поцелуев, ни самого его внутри. От безразличия Лили к происходящему Петя быстро закончил, как бегун стометровку пробежал. Десять секунд – и гонг возвестил победу. Раздраженный, Петя быстро оделся и сказал ей:
– Фригидная ты, Лилька! Фантик без конфетки!
– Ты прав, Савушкин. Я фригидна!..
Травматолог заставил ее одеться, оскорблял непристойно и велел убраться вон. Прибирал в ординаторской сам и обнаружил многочисленные следы, говорящие, что оставлены пятна страсти не им, не его рук… это дело. Внезапно поняв, с кем растратила силы ассистентка хирурга, он испытал приступ ярости. Набрав номер телефона жены и сославшись на стресс, Петя попросил ее о сеансе психотерапии тотчас. Захлебываясь, он поведал, как много нехороших людей вокруг, какие они злые и лживые, от этого у него пропадает вера в себя, вера в свою мужественность и исключительность… Мудрая жена во всем поддержала супруга, однако, заподозрив неладное, попыталась выяснить, что произошло в реальном времени и конкретно. Савушкин промямлил что-то о сумасшедшей Лильке, пытающейся его соблазнить, которую застал голой в своей ординаторской. Но он, сказал, верный муж, отверг домогательства стоически. Жена Пети, умница и профессионал, тотчас поняла, что произошло на самом деле. Ее благоверный совсем не стоик, и ясно, что он, мечтавший о Лильке с юности, переспал с ней однозначно, но что-то в интимном сближении пошло не так, вызвав у мужа истерику. Она приблизительно понимала что, зная Петечку, способности его организма – стрелять быстро и мимо цели. Вероятно, это и случилось с ним этим утром. Женщина не стала копать глубже, сделала вид, что целиком на стороне мужа, что он лучший, а работа – самое мощное успокоительное. Савушкин безмерно был благодарен жене, так как и в самом деле почти сразу успокоился. Поклявшись ей в преданности и любви, травматолог принялся готовиться к обходу. Единственное, что портило настроение, – это то, что при осмотрах он будет вынужден соприкоснуться с пациентом, поступившим вчера, с которым, видимо, и провела столь бурную ночь Лилька…
– Паскудыш! – выдавил в сердцах Петечка.
В это время Эжен, облачившись в черные одежды, подаренные Алиской, стоял в холле больницы и звонил по бесплатному телефону-автомату. Он попросил к телефону господина Иратова, а на вопрос, по какому делу, ответил, что по личному, ему объяснили, что не могут соединить, не зная существа обращения, и единственное, чего удалось добиться, – это разговора с Витей, помощником Иратова. Витя, будучи опытным референтом, сразу понял, что звонит не проситель, а кто-то, возможно, важный для босса.
– По личному? – переспросил Витя.
– Именно…
– Арсения Андреевича сейчас нет в офисе…
– Почему сразу не сказали?
– Не волнуйтесь, я сейчас свяжу вас с мобильным господина Иратова…
8Следующее утро после ссоры и примирения с Верочкой выдалось депрессивным. Серое небо, падавшее на землю вместе со снегом, вызывало приступы какого-то отчаяния. И поход в ванную комнату усугубил настроение своей неполноценностью. Иратов поймал себя на мысли, что хочет, как настоящий мужик, придерживать его, попадая тугой струей в унитаз, да хоть бы и мимо.
Почему-то ему совсем не хотелось видеть Верочку, какое-то новое отношение к ней поселилось в груди. Он понимал, что тот, кто не может, почти всегда испытывает чувство неприязни к тому, кто может и делает. Иратов старался гнать такие мысли, объясняя себе, что все можно преодолеть, что не главное он утерял в отношениях с любимой женщиной.
Выпил кофе, плеснув в напиток немного коньяка.
«Рано, – подумал, – еще и девяти утра нет».
В его кабинете одновременно тревожно запищали компьютерные мониторы. Отставив недопитый кофе, Арсений Андреевич подбежал к столу, взглянул на графики, затем, усевшись в кресло, пролистал несколько бизнес-страниц и понял, что за это утро он потерял что-то около пятидесяти миллионов долларов. Биржи Китая, Японии и всей Азии рухнули почти на семь процентов.
Надо отдать должное выдержке Арсения Андреевича. Он никогда не терял контроль над собой в таких случаях, считая, что победы на торговых рынках, как и провалы, почти равновесны, неизбежны, что всякие кризисы, черные понедельники и пятницы будут случаться всегда, но не было еще такого в истории, чтобы рынки, пусть и со временем, не возвратились к своим историческим максимумам. Терпение – самая главная черта инвестора. Случается падение, но зеленое ралли все равно ведет человечество в гору.
Иратов написал несколько писем своим брокерам с распоряжениями уменьшить потери за счет игры против валют развивающихся стран, пояснив, какие и против каких выставлять.
Арсений Андреевич отвлекся от биржевых дел и просмотрел другие новости. Не найдя ничего интересного, из праздности он ввел свою фамилию в адресную строку и нажал кнопку «Enter». Новости по его персоналии также отсутствовали. Зачем-то Иратов нажал опцию «картинки» и увидел свою физиономию в многочисленных вариантах. Поглядел на себя молодого, получающего разные призы за достижения в архитектуре, затем – как он в своем «Бентли» позирует с какой-то модной группой певичек, которых он, не торопясь, перетоптал одну за другой; всякие тусовки и вечеринки бесконечные. Он видел богатого, степенного, уверенного человека магической наружности, под волшебство которой подпало огромное число противоположного пола – от периферийных простушек до голливудских звезд. Дальше пошли фотографии, где он уже с Верочкой. Официальные мероприятия, многочисленные модные дефиле, которые любила жена, снимки с театральных премьер, а также официальная съемка – награждение Арсения Андреевича Иратова Президентом РФ орденом «За заслуги перед Отечеством IV степени».
Закончив с официальными фотографиями, Иратов полез в личные, долго рассматривал кадры своей жизни, порой счастливые и не очень. У него даже имелись фото из уголовного дела, где он юный и в профиль, и в фас. Вспомнилась Владимирская колония, но он тут же прогнал от себя негатив, нажав на фотоальбом «США». И снова он молодой, только что эмигрировавший через Израиль в Америку, богатый спекуль из Москвы, архибогатый по тем временам… Вот он на встрече с работниками его собственного таксопарка. Человек сто эмигрантов, работавших на него под таксистскими медалями, внимают его речам. Именно он, Иратов, придумал, как изгнать с Брайтон-Бич таксистов-индийцев и прочих старожилов-асов нью-йоркского таксомоторного бизнеса. Залетным и желтым кебам разрешалось только привозить клиентов на Брайтон, обратно никак, все порожняком. И жители половины Бруклина могли заказывать, и заказывали, только своих извозчиков, при этом значительно дешевле. Не обошлось без помощи боксеров, которые во множестве прибыли искать счастья на американских рингах и попа́дали с них один за другим как недозрелые яблоки от порыва ветра. Именно они, кудесники кулачного боя, голодные как волки, отвадили от Брайтона чужих… На него тогда пытались влиять воры, также прибывшие на землю Дяди Сэма, скрываясь от отечественного правосудия, а заодно подминая под себя некоторые зоны влияния других национальных сегментов. Зарезали даже пару спортсменов, а те воров постреляли в ответ… Но еще с молодости, дав себе зарок не тереться с синими, Иратов слова своего не нарушил, хотя проблем из-за блатных появилось много. Он потихоньку их решил с помощью нескольких дипломатов, а на самом деле – офицеров ГРУ. Западло с ментами – с разведчиками круто… Фотографии матери и отца. Они оба умерли, пока он был в эмиграции. У отца обширный инфаркт, и мать вслед за ним ушла – тихо, по-английски. Высохла без мужа и сына… Но Иратову почему-то чаще вспоминался отец – сидящий за чертежным столом согбенный и странный человек с почти рыжими волосами…
А потом он вновь вернулся в Россию – обновленную, таящую в себе неограниченные возможности вознесения на олимп успеха. И Арсений Андреевич преуспел. Имея огромные финансы, он открыл собственное архитектурное бюро, набрал сотрудников – молодых архитекторов – и уже через три месяца спроектировал жилой дом для деятелей кинематографа и театра, который построили в самом центре Москвы. Он как пацан бегал по народным и заслуженным жильцам, допытываясь, все ли хорошо устроено, удобная ли планировка и не шокирует ли их совмещенный санузел… В память об отце, передавшем ему свой нереализованный талант, Иратов решил воплотить его идеи, модернизировав их, добавив свое экстраординарное видение. Конечно, в Москве такие проекты осуществить было невозможно. Строили только коробки с крошечными квартирками, никакого творчества, ни капли новаторства. Зато на Западе и на Востоке его идеи пользовались огромным спросом. Он строил в Дубае, Японии, Панаме, подписывая проекты своим именем и именем отца.
Иногда Иратов навещал своего постаревшего ректора Староглебского, позволившего бывшему зэку экстерном окончить МАРХИ и получить диплом архитектора. Обнищавшим старикам он приносил лучшие продукты и, как в бытность студентом, поставлял ему трубочный табак, а ей сигареты «Лаки Страйк».
Все его институтские подружки, комсорг Шевцова, Катька-волейболистка и другие, давно повыходили замуж, родили детей и обабились в самом славном смысле этого слова. Иратов вспомнил, как сразу после эмиграции его навестила Шевцова, он только купил офис и приводил его в порядок. Круглолицая, широкозадая, с грудью под пятый размер, она ничего у Иратова не просила, ни денег, ни протекции для мужа, просто вытащила из продуктовой сумки бутылку «Московской» и грамм триста нарезанной любительской колбасы. Разлила по принесенным стаканам и, произнеся «со свиданьицем», опрокинула водку в себя. Он сам не понял, как она взяла его в оборот, как оказался зажатым между ее мощных ног, а Шевцова ржала и скакала на нем кавалеристом. Иратов веселился не меньше подружки, особенно глядя, как прыгают вверх-вниз ее огромные тугие сиськи – будто баскетбольные мячи… После, измазанные свежей побелкой, они сидели, голые, на газетах и допивали водку.
– А ты знаешь, кто придумал граненый стакан?
– Разве стакан надо придумывать? – удивилась Шевцова и заржала.
– Архитектор Мухина придумала стакан с гранями, она и дизайн гвоздя сочинила!
– Да ладно?!
– Ага.
– Ты не бойся, Иратов, я к тебе больше не приду. Я мужу не изменяю, просто хотела вспомнить прошлое!
– А Катька где?
– Катька?.. – Бывший комсорг уже оделась и оправляла юбку. – Сначала возле «Националя» стояла, а потом сгинула в Турции…
– Времена…
– Я пошла, – объявила Шевцова. – Детей из школы пора забирать… Будь!..
Больше Иратов никогда ее не видел.
Когда он отстроился и начал заниматься практической архитектурой, тесно сотрудничая с мэрией Москвы, ходоков в его офис, к нему лично, выстроилась очередь как в Мавзолей. Кто-то предлагал совместные проекты, например заняться нефтью, но он всегда отказывался, говоря: «Где нефть – и где я?», предлагали конструировать архитектуру совместно. Ну, на этом безбрежном поле он и сам был с усам. На кой черт ему партнеры… Но в основном шли просители, состоящие из давних знакомых, друзей и друзей родителей. Жуликов и проходимцев гнал в шею, а тем, кого узнавал, посильно оказывал помощь.
В один из дней, когда Иратов был очень занят на переговорах с изворотливыми бизнесменами из Сингапура, помощник Витя сообщил ему, что пришла немолодая женщина с подростком лет пятнадцати.
– Перенеси на завтра! – попросил Арсений Андреевич.
– Она готова ждать, сказала, что в другое время не решится.
– Почему не завтра?
– Она не уверена, что хочет вас видеть, но мне кажется, что для вас это будет важно!
– Она хоть назвалась?
– Да, – ответил Витя. – Ее зовут Светлана Ивановна.
Покрутив в голове имя и отчество, Иратов пришел к выводу, что они ничего ему не говорят, но тем не менее попросил помощника, чтобы посетители подождали его еще пятнадцать минут:
– В перерыве приведи.
– Хорошо, Арсений Андреевич.
Когда в его кабинет вошла немолодая, просто одетая женщина с подростком, он окончательно уверился, что знать ее не знает, но мальчик чем-то был ему знаком, хоть этого и не могло быть.
Он поздоровался, попросил садиться и поинтересовался, чем обязан.
Женщина повернулась к сыну:
– Я говорила, что он не узнает…
Он действительно не узнавал ее. Но голос! Что-то в его мелодике отсылало душу Иратова в прошлое, в раннюю юность. Он задумался…
– Пойдем, сынок, – тихим голосом позвала подростка.
Они поднялись из удобных кресел, женщина попросила извинить их за беспокойство, Иратов кивнул, одновременно прощая и прощаясь… Несколько минут просидел с отрешенным взглядом, все еще не возвратившись из воспоминаний о юности. И когда он почти выбрался, вылетел тяжело из медитативного состояния, когда мысль почти перепрыгнула через грань, разделяющую прошлое и настоящее, Иратов очнулся и вдруг вспомнил! Не может быть!!! Он вскочил с кресла и без пиджака, с расстегнутым воротом рубашки бросился за этой странной парой, бежал по улице, глядя по сторонам, ища ее со страстью и болью в глазах. И когда он увидел их, стоящих на троллейбусной остановке, падающий им на плечи тополиный пух, то закричал, как кричал когда-то в молодости от тупого отчаяния и бессилия.
– Света-а-а-а!!! – пронеслось по московским улицам и переулкам. – Света-а-а-а!!!