Закат империй - Александр Лайк 7 стр.

Тенджир поклонился.

— Будет так, как прикажет божественный.

— Уже гораздо лучше, — сказал Джави довольно. — Заходи, готовь свои игрушки. Первое письмо будет в Ротону, королеве Аальгетейте, частное, конфиденциально.

— С голубым вензелем, значит, — меланхолично прокомментировал Тенджир, копаясь в сумке. — Отвезет особый порученец или императорский флаг-курьер?

— Лисса отнесет, — сказал Джави, разыскивая что-то в секретере.

— Мягкий пергамент, зеленый сургуч, зеленый воск, — привычно сказал Тенджир. — Я готов, повелитель. Царственной Аальгетэйте Суатаоми до Ротениа, дворец Звезды, Пяастиэ, так?

— Так, — сказал Джави, рассеянно улыбаясь. — Милая матушка! Сегодня поутру я получил дивное известие, с коим смею обратиться к вам, дабы…

Дверь снова растворилась и в щель просочился Мутаннар. Глаза его возбужденно горели.

— Ну что случилось? — укоризненно спросил Джави.

— Божественный повелитель! — сипло выдохнул Мутаннар. — Полномочный посол Свободной Ротоны покорно просит спешной и неотложной аудиенции с чрезвычайным сообщением для божественного императора!

— Ешь тя вошь! — не удержался Тамаль и зацепил кувшином за довлар. Довлар грохнулся на пол, порождая невероятный плывущий звон пополам с гулким треском. — Я дико прошу прощения у повелителя, но ведь вот!..

— Интересно, — одними губами сказал Баррахат.

— Так, — сказал Джави. — Ему нужен прием по парадной форме, или хватит рабочего?

— Он просит соизволить принять его для кратчайшей беседы в высшей степени доверительного характера, — понизив голос, сказал Мутаннар.

— Тогда веди сюда, — не задумываясь, сказал Джави. — Шер, будь рядом со мной, а ты, Тадж, обеспечишь церемониальные тонкости. Ох, дьявол! Шер, быстро принеси из соседних покоев любую рубаху! Только сухую. Стой! И сухую обувь!

— Повелитель, — возмущенно сказал Тенджир, — я требую удалить певца.

— Тадж, — сухо сказал Джави, — требовать здесь могу только я. Заткнись и выполняй свой долг.

— Мой долг, повелитель, как раз и требует обеспечить высшую степень доверительности беседы, удалив всех посторонних.

С террасы вбежал запыхавшийся Баррахат, отдал императору рубаху и тут же, опустившись на колени, стал помогать снять сандалии и обуть расшитые серебром мягкие туфли.

— Ладно, — чуть мягче сказал Джави, пытаясь попасть рукой в нужный рукав, — затихни, Тадж. Тамаль сегодня не отойдет от меня ни на шаг — во всяком случае, пока что не отойдет. И покончим с этим. Я так хочу.

— Я раб повелителя, — спокойно сказал Тенджир и поднялся из-за стола. Джави быстро застегивал последние пуговицы.

Церемонимейстер ожидающе посмотрел на молодого протокол-секретаря. Тот бесстрастно дождался, пока Баррахат вынесет на террасу сандалии, и официальным тоном приказал:

— Пригласите почтенного гостя и обеспечьте исполнение всех его ранее заявленных просьб, именем великого д'Альмансира!

Мутаннар распахнул дверь настежь и неожиданно могучим голосом возвестил:

— Полномочный посол Независимых земель Свободной Ротоны будет гостем божественного императора д'Альмансира!

Посол появился почти мгновенно. Невзирая на жару, он был одет как для церемонии высшего ранга, и даже исхитрился выглядеть так, словно это его не слишком обременяет. Невысокий худой человек, уже очень и очень немолодой, но отнюдь не дряхлый, быстрым шагом вошел в кабинет и низко поклонился.

— Моя повелительница, светлая королева Аальгетэйте шлет дружеский привет великому императору д'Альмансиру, — почтительно, но с глубоким достоинством сказал он. — Мой приятный долг — передать императору крайне срочное сообщение.

— Только истинно преданные глаза видят нас, — ответил Тенджир, выступая вперед и делая знак Мутаннару. Тот немедленно плотно прикрыл дверь в кабинет. К превеликому своему сожалению, церемонимейстеру пришлось сделать это снаружи, что оставило его одиноко изнывать от любопытства в коридоре.

— Только истинно преданные уши нас слышат, — Тенджир прошел к затворившейся двери и стал к ней спиной. Тамаль попытался повторить его действия и прикрыл спиной дверь на террасу, неожиданно заслужив одобрительный взгляд протокол-секретаря. Баррахат остался за плечом Джавийона.

Посол еще раз поклонился, но говорить ничего не стал, а только лишь расстегнул неприметный карман на груди и добыл оттуда небольшой пакет.

— Это послание прибыло в посольство не более часа назад, — пояснил он, — сопровожденное приказом передать тотчас же. Моя миссия исполнена, о божественный. Я благодарю императора от имени моей повелительницы и смиренно прошу разрешения удалиться.

Джави бездумно кивнул. Его внимание было приковано к зеленой сургучной печати, облитой для сохранности зеленым же воском. Император быстро обернулся к Баррахату и решительно сломал печать.

Мягкий пергамент был украшен голубым вензелем. Венец Ротенов, окружающий две изящные буквы — А и С.

— Лично. Конфиденциально. — тихо сказал император. — Тадж!

Тенджир с безукоризненной точностью завершил формулу прощания и сам распахнул перед послом дверь. И только потом поспешно подошел к императору.

— Приказывайте, повелитель.

— Оформление, кажется, соответствует тому, что приготовил ты, сказал Джавийон. — Так?

— В точности так, повелитель. Только это письмо прибыло не с лиссой, а с гончим соколом. Все остальное совпадает.

Император развернул письмо и за плечо притянул к себе Баррахата.

— Ты тоже читай.

Тонким, несколько старомодным почерком на пергаменте было написано:

«Милый Джави!

Неизбежные серьезные изменения всей текущей континентальной политики в самом скором времени приведут к тому, что мои попугаи окажутся вредны в Дамирларе и полезны дома. Будь во всеоружии и направь вольнонаемные команды Ротоны ко мне в столицу, как только это будет для тебя удобно.

— Ну и соколы у тетушки Альге, — с некоторой завистью сказал Джави. Это что же, он со вчерашнего утра от Ротоны до Сирраниона добрался?

— Получается, так, — подтвердил Баррахат. — Хотя лиссы Аретиклея еще быстрее, так что можете не завидовать, повелитель.

— Да я и не завидую… почти, — сказал Джави. — Ну и что ты на это скажешь, Шер?

— Кажется, вы уже получили ответ, — кратко сказал Баррахат.

Джави некоторое время стоял, покачиваясь с пяток на носки и обратно, потом свернул письмо в трубочку и снова подошел к секретеру.

— Порви то, что написал, Тадж, — сказал он, не оборачиваясь. — Письма в Ротону мы теперь писать не станем. Тамаль, у тебя вино в кувшине еще осталось?

— Ну, — неопределенно отозвался Тамаль, — можно сказать и так, что осталось. Хотя, конечно, это уже слезы.

— Давай сюда, — Джави отобрал у него кувшин и глотнул. Потом еще раз глотнул. Потом бросил кувшин в угол и крикнул:

— Мутаннар, сидра или кериваля, быстро!

— Повинуюсь, божественный! — глухо послышалось из-за двери.

Джави несколько раз прошелся по кабинету, остановился перед Баррахатом и тяжело посмотрел на него.

— Шер, — сказал он, — продиктуй Таджу письма… если хочешь. В общем, как сам надумаешь, так и сделай. Я для себя уже решил поверить, кажется.

— Я бы все-таки затребовал третье «да», повелитель, — мрачно сказал Баррахат. — Хотя полагаю, что вы правы. Первые два «да» получены от людей с такой степенью компетентности, что… а-а, к дьяволу! Продиктую.

— Потом, — непреклонно сказал Джави, — возьмешь четырех гвардейцев, отведешь Тамаля и Таджа в ониксовый покой и закроешь там до особого распоряжения.

— За что, повелитель? — оскорбленно заорал Тамаль, пятясь к двери.

— Подслушивать меньше надо, — лаконично ответил Джави. — Радуйся, что не казнил. Или язык не вырвал.

— А Тенджира за что? — не отступал самоотверженный Тамаль.

— За то, что он сейчас напишет, — угрюмо сказал Джави. — Это, видишь ли, очень лично. И очень конфиденциально.

— Ну, — сказал Тамаль, — если так… А что такое «конфиденциально»?

— Это значит — закрыть на ключ, а ключ потерять, — устало сказал император. — Ладно, вы тут работайте, Шер, а я пойду с Кертом говорить.

— Повинуюсь, повелитель, — четко сказал Баррахат.

На пороге император остановился и добавил:

— Этих… невинных страдальцев накормить надо будет…

— Я распоряжусь, — пообещал Баррахат.

— Я понимаю, — отмахнулся Джави. — Я о другом. Еду к ним пусть обязательно немой носит. Есть у нас немые слуги?

— Как не быть, — невесело улыбнулся Баррахат.

— Как не быть, — невесело улыбнулся Баррахат.

— И вино пусть носит, — обреченно буркнул Тамаль.

Солнце медленно-медленно уходило за невысокие щебнистые холмы на северо-западе. Жара потихоньку разжимала пальцы, сдавившие горло Сирраниона.

Подняться на башню, думал Джавийон. Надо подняться на башню, пока светло, и глянуть на Радассу. На эту самую, как ее там Ник называл? Дай-Хестине, что ли? Кажется, именно Дай-Хестине.

— Мы все сделали? — спросил он у измотанного и молчаливого Баррахата. Тот пожал плечами.

— Вроде все. Во всяком случае, ничего больше не вспомню.

— Аретиклей готов?

— Собирается выпустить своих гонцов, как только солнце спрячется.

— А он не сможет это сделать с верхней площадки башни? Я хочу подняться на башню.

— Спрошу, — бессильно сказал Баррахат. — Мне тоже наверх идти?

— Отдыхай, — милосердно сказал император. — Еще набегаешься. Нам еще до самого конца света бегать. Что-то я у тебя спросить хотел… А, да! Как там наши узники?

— Сотрясают узилище, — желчно сказал Баррахат. — Тамаль надрался сам и вусмерть напоил Тенджира.

— Их покормили?

— И покормили, и напоили… лучше б не поили.

— А ужин немой носил?

— Немой, немой. Лучше бы глухой. Они там так орут, повелитель, что я на всякий случай гвардейцев в дальнем конце коридора поставил. Чтоб хуже слышно было. Хотя все равно слышно.

— А что орут?

— Уже непонятно. Сначала было о муках во славу родины и военной тайне. А теперь у них языки сильно заплетаются, а мысли уже давно заплелись. Тамаль пытается петь, а Тадж пытается подпевать, и это, повелитель, еще страшнее.

Джави посмотрел на башню и застонал.

— Пойду, пожалуй. И зачем я ее такой высокой построил?

— Как символ величия империи, — мертвым голосом сказал Баррахат. — Я жду вас внизу, повелитель. Только за Аретиклеем схожу…

Дворец даже сверху не стал казаться меньше. А вот люди превратились в суетливых козявок, то и дело выползающих из какого-нибудь закоулка белокаменного лабиринта только для того, чтобы снова скрыться в нем — но уже за другим поворотом. И только одна группа букашек вела себя строго, слаженно и осмысленно.

То строился у внешних ворот отряд Ника Уртханга.

Император медленно отвернулся. Ему вдруг стало больно смотреть вниз, больно и неприятно, и он повернулся к западу, где золотые лучи безмятежно таяли в розовом мареве. Потом к северу, где за горами, далеко-далеко отсюда, стояла очень похожая башня, которую так и называли, только с большой буквы — Башня. Потом к востоку. Туда, где самое далекое «далеко» почти теряло свой смысл, потому что человеческий ум уже не в силах как следует вместить пугающую безмерность подобных чудовищных расстояний и осознать их; он замирает в растерянности, довольствуясь скупой цифрой на карте. И где чуть-чуть дальше этого самого последнего «далеко» лежал окончательный, беспощадный предел всем человеческим чаяниям и стремлениям, а еще дальше уходили только стремления богов. Самый-самый краешек света.

Берег Восхода.

Император снова посмотрел вниз. Лязгнуло железо, и знакомый с детства, до невозможности привычный голос коротко сказал: «Марш!»

Кучка сверкающих козявок слитно качнулась и поползла к воротам.

— Или не ходить? — вслух сказал Джави, снова поворачиваясь к востоку. Но восточный горизонт был темен и молчалив, и звезды над ним подрагивали и мерцали, словно боялись чего-то неизведанного, выползающего из-за края мира.

Внизу послышались шаги, кашель Аретиклея и возбужденный писк лисс, уже почуявших зов быстро темнеющего неба. И только тогда Джави Шаддах, император д'Альмансир, повернулся лицом к югу.

Там, над вершиной Радассы, что была подобна орлу со вскинутым крылом, ярко и тревожно горела хвостатая звезда. И на почти черном уже северном склоне — как будто нарисованная ребенком, размашисто и криво — светилась призрачно-серая снежная стрела.

Стрела, указывающая на восток.

3

Основную часть пути почтенный сан Хурру проделал, двигаясь на звук. По мере приближения к источнику звуков он все больше удивлялся. Звуков было много, и были они на изумление разнообразны. Острое тонкое шипение, переходящее в свист, то самое, которое привлекло его внимание поначалу, оказывается, сопровождалось странным пыхтением, неприятным скрежетом и неразборчивым бормотанием. Бормотал, несомненно, живой человек, но вот кто пыхтел — почтенный сан понять не мог.

Однако не это заставляло сана удивляться. Прожив более ста лет, ректор Умбретской Академии и августал Башни, хранитель королевской библиотеки и старейшина клана Тай-Хурсем, многомудрый Хурру Хурсем очень хорошо знал: в этой вселенной найдется кому попыхтеть. Сан поражался тому, что в интересующем его месте не различалось никаких, даже самых ничтожных отзвуков магии.

Уже совершенно точно можно было сказать, что шипение производилось в одной из лабораторий четвертого яруса, куда был открыт свободный доступ ученикам старших курсов. Там же, очевидно, находился и бормочущий экспериментатор. И конечно, там же пыхтело и скрежетало. Но что можно было делать в лаборатории с таким шумом и абсолютно без применения Искусства? Старый сан ускорил шаги.

Экраном, заглушающим шарканье ног и скрывающим прочие признаки его приближения, Хурру защитился давно, по полезной учительской привычке. Поэтому, когда он распахнул дверь в лабораторию, его появление оказалось для создателя шумов убийственно внезапным.

— Ну, — с любопытством поинтересовался ректор, — что у тебя тут свистит, мальчик? Погоди, дай-ка я тебя припомню… Ты — Инге Халлетон с седьмого курса, из Делькорта, так?

— Так, — молодой чарознатец смутился и даже немного покраснел, что плохо вязалось с возбужденно горящими глазами. — Только не из самого Делькорта, а из Тамметика. Это маленький городок совсем рядом.

— Ну, это все равно, — сан Хурру великолепным жестом отмел двадцать миль, разделявших Делькорт и Тамметик. — Так что же здесь у тебя, адепт Халлетон? Много пара и обожженная рука, хм… Огонь и Вода очень и очень противоречивы, мальчик. Я рекомендовал бы воспользоваться для сложных перегонок аквамарином-астериксом. Это чрезвычайно редкий и дорогой камень, но для серьезного дела тебе его выдадут из нашего хранилища, адепт. Что же ты выделял — эфирную слезу? Нет, постой-ка, слеза требует знака Открытых Дверей… почему я не чувствую ни одной печати, ни одного превентивного, протекционного или каталитического заклинания?

— Потому что это была не перегонка, сан, — счастливо и гордо ответил Инге Халлетон. — Я просто испарял воду на огне. На обычном огне, вы меня понимаете, сан? Без единого заклинания!

— Понимать я тебя вроде понимаю, — нахмурился сан, — но вот чего я уж точно никак не понимаю, так это того, чем ты тут нашел гордиться? Вода, надо полагать, превратилась в пар, который и обжег тебе незащищенную руку? Так с этим, адепт Халлетон, великолепно справится любая хозяйка из твоего родного Тамметика, причем ей для этого не потребуется провести семь лет в Башне.

— Именно так, сан! — Халлетон, казалось, сам готов был танцевать, как крышка на закипевшем чайнике. — Это может сделать любой человек, не имеющий ни способностей, ни образования! Но главное — вот!

Он торжествующим жестом передвинул на столе странную конструкцию, напоминающую ветряную мельницу с непривычно перекошенными лопастями.

— Если поставить эту крыльчатку перед пароотводной трубкой… позвольте, я продемонстрирую, сан… то пар, вырываясь из сопла с известной силой, заставляет ее, крыльчатку, вращаться. И это не просто игрушка, сан. Смотрите!

К оси крыльчатки была прикреплена маленькая, но настоящая легкая мельничка, какую употребляют на кухне для измельчения специй, и сейчас Халлетон подсыпал в жернова горсточку зерна.

— Теперь вот… — пробормотал он себе под нос и повернул колесико на спиртовке. Спиртовка загудела, весело заплясало бледное голубое пламя, и почти сразу закипела вода в колбе, явно изъятой из перегонной установки Вула. Сан Хурру оглянулся. Точно, несчастный обесколбленный аппарат, болезненно перекосившись, стоял на ближнем стеллаже. Вид у него был оскорбленный.

— Ты полагаешь, почтенный сан Вул разработал эту колбу специально для кипячения воды? — с обманчивой мягкостью спросил Хурру.

Вода пошла крупными пузырями, раструб колбы одышливо запыхтел, а потом сквозь пыхтение прорвался шипящий свист. И тут же крыльчатка первый раз шевельнулась, а потом натужно, но с каждым оборотом все быстрее и быстрее завертелась. В общую симфонию вплелись партии противно повизгивающего вала крыльчатки и хрустящий скрежет жерновов. Халлетон склонился над своим сооружением и невнятно бубнил что-то, одновременно делая пометки на листке бумаги.