Отец по-прежнему, как догадывалась Сашенька, шлялся к омерзительной Кларе и запоем читал почему-то Бальмонта, к которому раньше относился, мягко говоря, снисходительно, позволяя себе даже пародировать его. Особенно такое бывало после какого-нибудь процесса, когда он приходил за поздним ужином на кухню к Дане и провозглашал, тыча пальцем в кастрюли на плите:
Теперь же Бальмонт был в фаворе, над ним никто не насмехался, и он не сходил, фигурально выражаясь, с отцовского письменного стола.
Отец вообще изменился. Раньше любил рассказывать какие-нибудь забавные историйки из своей практики, а теперь только плечами пожимал: «Так, ничего интересного!» и за последнюю неделю только один случай и вспомнил про какого-то жадюгу, который ждал за женой приданого больше, чем получил, чуть не развелся из-за этого и даже отцу за визит не заплатил. Поразительно, какое значение имеют для мужчин деньги! Просто поразительно!
Интересно, они все такие? И… и актеры тоже?
Словом, тоска была у Саши Русановой. И никаких надежд повеселиться! Правда, Константин Анатольевич обещал все же раздобыть пригласительный билет хотя бы на бал в Народном доме, поэтому Сашенька с тетей Олей на всякий случай обновили прошлогоднее бальное платье, сшитое к Сашиному шестнадцатилетию: чуть-чуть заузили в талии, укоротили, по подолу набросили тюлевый чехол не бледно-розового, как раньше, а бледно-, нет – блекло-зеленого цвета, тот же оттенок преобладал теперь в гирлянде вокруг декольте и кружевной берте у пояса. Нужны были бы красивые серьги, но девушкам ничего не полагалось носить, кроме жемчуга, а жемчуг Саша терпеть не могла.
Платье получилось обворожительным, особенно с новехонькими шелковыми перчатками до локтя, тоже бледно-зелеными.
«Ну и кому это все нужно?» – смаргивая слезы, думала Саша.
После прошлого посещения Народного дома идти туда не слишком-то хотелось. Был бы хоть концерт с участием Игоря Вознесенского, а так… Одни печальные воспоминания!
Письмо, отправленное Милке-Любке на адрес «Магнолии», осталось безответным. Разумеется, Саша не указала свой домашний адрес, а просила ответить на главный почтамт до востребования и ходила туда чуть не каждый день – пока попусту…
Ужас, в общем.
И этот ужас продолжался до того дня, когда вдруг позвонила Мопся Аверьянова и сообщила, что им с отцом прислали пригласительные билеты на бал в Дворянское собрание, однако отец возвращается только в конце недели, а у нее нет никакого настроения «пировать, когда большая часть населения страны голодает». Так вот – не хотят ли Саша и Шурка сходить на бал, у них ведь сознательности нету…
Саша завопила – да! – и готова была уже бежать за билетами, однако Мопся выразила желание привезти их сама. Вприпрыжку Саша помчалась к брату, однако Шурка отчего-то большой радости не изъявил, промямлил:
– Может, с кем другим в Собрание сходишь, а?
Услышав же, что Мопся намерена вскоре привезти билеты лично, он стал бледен и еще более скучен, чем обыкновенно, сказал, что хочет выпить чаю, пошел за ним на кухню – и вскоре туда промчалась перепуганная тетя Оля с бинтами, ватой и патентованным американским маслом от ожогов «Burn» – Шурка умудрился опрокинуть себе на руку стакан кипятку.
Его уложили на диване в гостиной, причем он никак не давал к себе притронуться и перевязать руку, только стонал. Тетя была совсем близка к обмороку, Даня разрывалась между ними двумя, Саша тоже забегалась – словом, когда появилась Мопся, было решительно не до нее. Мопся постояла на пороге, вытягивая шею и пытаясь разглядеть что-нибудь в русановском мельтешении (только Константина Анатольевича дома не было, а так все приняли посильное участие, даже дворник Мустафа со своими бесстыжими магометанскими глазами), потом махнула рукой и ушла восвояси.
– Ничего, – сказал Шурка томным голосом, едва расслышав хлопок двери, и приподнял голову с подушки. – Мне уже лучше. Дайте мне мазь, тетя, я сам намажусь.
– Надо повязку… повязку наложить, – простонала тетя Оля, наконец-то завладевая мокрым рукавом и дивясь, отчего он такой холодный, словно облился Шурка не кипятком из самовара, а холодной водой из-под крана.
– Сказал же – сам! – рявкнул Шурка с интонациями вполне здорового человека, забрал баночку с «Burn’ом» и ушел в ванную комнату.
Сашенька, впрочем, на это уже не обращала внимания: она набирала номер телефона Вари Савельевой.
Варя оказалась дома и была грустная-прегрустная – Саша сразу вспомнила, как она плакала в книжной лавке на Покровке, – однако при известии о билетах немного повеселела.
– Но у меня приглашения только на два лица, – предупредила Саша. – То есть мы с тобой попадаем на бал, а Митя – нет.
– Ну, Митя уехал к своей маменьке в деревню, – как-то очень беззаботно отозвалась Варя. – Не знаю, когда вернется. Так что никто нам не помешает.
Ну, значит, они помирились, с завистью подумала Саша. Да ладно, пусть хоть у кого-то хоть что-то будет хорошо!
Сговорились о встрече, поболтали о том, кто какое платье наденет, и повесили трубки. Саша еще раз с восторгом осмотрела нарядные приглашения – золотое обрамление, бледно-зеленое, изысканно-удлиненное тиснение букв – совершенно такого цвета, как ее перчатки! – и только сейчас заметила на обороте, там, где были обычные указания насчет места, времени начала бала и о том, что вход действителен только по приглашениям, убористую строчку: «Дам просят иметь в виду, что бал носит придворный характер».
– Что это значит, тетя? – спросила она.
Олимпиада Николаевна пожала плечами. Вот чего она в своей жизни, конечно, недобрала, так это балов. И в некоторых тонкостях, понятно, разбираться она не могла.
– Душенька, не знаю, – сказала виновато тетя Оля. – Наверное, это значит какую-нибудь особенную парадность одежды. А скорее всего, церемониал будет особенный – как на придворных балах. Ну да, конечно! Там первую пару составляет государь с женой губернского предводителя, потом государыня с губернским предводителем, далее уездные предводители идут в паре с кем-то из великих княжон…
– Ну, тетя, я не думаю, что к нам приедет император, – засмеялась Сашенька и побежала посмотреть, не поцарапаны ли, господи помилуй, ее туфельки, не надо ли их протереть молоком.
Потом она часто думала, как странно все сплелось с этим балом… Пожалуй, все началось именно с этой внешне невыразительной, загадочной строки: «Дам просят иметь в виду, что бал носит придворный характер».
То есть это ей так казалось. Хотя очень возможно, что так оно было на самом деле…
Объяснилась оная загадочность за четверть часа до начала торжества, когда Варя и Катя вышли на Большой Покровской из экипажа Савельевых (Савелий Савельевич предоставил для такого случая собственный пароконный выезд – новую коляску с настоящими электрическими лампочками, великой редкостью, жаль, что среди дня в них надобности не было, ну ничего, зажгут, когда девицы отправятся поздним вечером по домам), поднялись по ступенькам Дворянского собрания и предстали перед распорядителем, стоявшим меж колоннами рядом со швейцаром, знай открывавшим и закрывавшим дверь. По случаю бала швейцар был не в обычной ливрейной шинели с большими светлыми пуговицами, а в самой что ни на есть парадной форме: в черной велюровой шляпе-двууголке, надетой поперек и украшенной кокардой-эгретом, в ливрее с двумя (!) пелеринами, обшитыми галунами, с широкой перевязью через правое плечо. А на левом плече он имел единственный эполет с кистями. На руках швейцара, которыми он крепко сжимал черную деревянную булаву с медным шаром-набалдашником и медным наконечником, были белые замшевые перчатки. Набалдашник и наконечник были так начищены, что сверкали, словно золотые.
Рядом с этим великолепием распорядитель в черном фраке несколько терялся. Но так могло показаться лишь профанам! Фрак его был сшит из дорогого черного крепа (а не кастора!), с лацканами, полностью (а вовсе не до половины!) закрытыми матовым черным шелком. Жилет, конечно, белый, шелкового пике в рисунок (а не в рубчик!), на шее также белый (а не черный, ибо это – прошлый век!) шелковый бант, воротник белоснежной крахмальной рубашки из тончайшего голландского полотна – в стиле «альберт», с приподнятыми и чуточку отогнутыми уголками, а запонки с жемчугом (никаких цветных камней, это дурной тон!). Распорядитель являл собой воплощение изысканности и, как решила Саша, той самой «придворности», о которой предупреждало приглашение.
Рядом с этим великолепием распорядитель в черном фраке несколько терялся. Но так могло показаться лишь профанам! Фрак его был сшит из дорогого черного крепа (а не кастора!), с лацканами, полностью (а вовсе не до половины!) закрытыми матовым черным шелком. Жилет, конечно, белый, шелкового пике в рисунок (а не в рубчик!), на шее также белый (а не черный, ибо это – прошлый век!) шелковый бант, воротник белоснежной крахмальной рубашки из тончайшего голландского полотна – в стиле «альберт», с приподнятыми и чуточку отогнутыми уголками, а запонки с жемчугом (никаких цветных камней, это дурной тон!). Распорядитель являл собой воплощение изысканности и, как решила Саша, той самой «придворности», о которой предупреждало приглашение.
А он посмотрел на Сашу, окинул взглядом (довольно бесцеремонным, как показалось девушке) ее наряд – и улыбнулся одобрительно. Потом перевел глаза на прелестное Варино платье: бледно-розовое, с сеткой от плеч до горла, с прелестным «ошейничком» из крученых нитей и широким поясом цвета pervenche (такое сочетание было безумно модным в столицах в прошлом, 1913 году, ну а спустя год еще весьма и весьма котировалось в провинции), – и лицо его омрачилось:
– Сожалею, мадемуазель, прошу меня извинить, однако я не могу пропустить вас.
– Что? – спросила Варя, растерянно улыбаясь.
– Наш бал носит придворный характер, – проговорил распорядитель. – Это указано в вашем билете.
– Но я, но мы… я не понимаю… – бестолково забормотала Саша. – Что это значит?
– Это значит – извините, мадемуазель! – что ваши, пардон, декольте должны иметь определенную глубину. В туалетах для придворного бала не должны быть закрыты плечи и э-э… la poitrine [37] . Прошу прощения!
А, понятно теперь, почему он так оценивающе поглядел на Сашино декольте! Но Варина poitrine, увы, была основательно прикрыта густой сеткой…
– Варенька, господи, какой ужас! – пробормотала растерянная Саша. – Я не знала, прости меня!
Варя вряд ли слышала ее извинения. Подобрав подол, она кинулась к экипажу, который, на счастье, еще не успел отъехать, и в одно мгновение оказалась внутри. Оглянулась… перед Сашей в последний раз мелькнуло залитое слезами лицо…
– Извольте пройти, мадемуазель, – сочувственно проговорил распорядитель. – Вы загораживаете дорогу.
Саша вошла в зал, комкая веер, – и немедленно попала в дружеские объятия Жени Шаровой, ныне Пискуновой, с которой вместе училась в гимназии и которая вышла замуж полгода назад за чиновника из губернской канцелярии. Боже мой, в гимназические годы, когда девочки ходили в строгих платьях с пелеринками, и вообразить было невозможно, что у Жени такой роскошный бюст. И декольте роскошного серебристого платья, отделанного брюссельским кружевом, подчеркивало его как нельзя лучше. Вообще у нее был невероятно «маркизистый» вид, ну просто мадам Помпадур в расцвете ее власти над королем и Францией!
Остальные платья никакого сравнения не могли выдерживать с Жениным, но декольте имелись и куда глубже. «Ох, бедная Варя!» – успела еще подумать Саша, а потом от великолепия окружающего забыла про все на свете.
Уже раздались звуки полонеза, и в первой паре прошел губернатор с женой вице-губернатора, затем вице-губернатор с губернаторшей, затем высшие чиновники губернской канцелярии и полиции… Все были во фраках, никакой военной формы, правда, у некоторых на левом лацкане прикреплены «фрачные ордена». [38]
Пискунов отошел к какой-то даме, с которой должен был танцевать согласно регламенту. Женю повел в полонезе Георгий Смольников, бледный, черноглазый и как никогда раньше похожий на Игоря Вознесенского… Оставшаяся в одиночестве Саша печально вздохнула: какая жалость, что нельзя потанцевать ни с оригиналом, ни хотя бы с его подобием!
Полонез, впрочем, закончился после первого же круга. Высшие чины расселись под сенью искусственных цветов, середина зала опустела. Смольников подвел Женю к вернувшемуся Пискунову и отошел, даже не взглянув на Сашу глазами, так похожими на глаза Игоря Вознесенского.
Саша снова грустно вздохнула. Вот беда, не нужна она ни оригиналу, ни его подобию! А кому? Есть ли на свете человек, которому она была бы нужна?
– Будет вальс, – таинственно улыбнувшись, сказала Женя, а потом что-то прошептала на ухо мужу.
«Сейчас попросит, чтобы пригласил меня, – угрюмо подумала Саша. – Неужели я такая уродина, что меня никто не пригласит без протекции?»
Грянул вальс «На прекрасном голубом Дунае».
– Ах, волшебный Штраус! – усмехнулась Женя и вдруг пробормотала изумленно: – Боже мой, да ведь это же…
Саша оглянулась. Чинно скользя по паркету, с другой стороны зала к ним приближался красивый зеленоглазый молодой человек в превосходно сидящем фраке с короткими модными фалдами… Дмитрий Аксаков! Тот самый, который, судя по Вариным словам, сейчас должен пребывать где-то в матушкиной деревне.
– Здравствуйте, Пискунов, – протянул он руку Жениному мужу. – Дамы… кто из вас окажет мне честь? Хотя бы один тур… Мы будем открывать вальс!
– Моя жена только что умоляла меня потанцевать с ней хотя бы разочек, – доверительно сообщил Пискунов. – И я дал ей слово.
– Саша, вы… – Дмитрий поклонился.
Саша смотрела на него расширенными глазами.
Почему он не в деревне? Что у него произошло с Варей? Они поссорились? Варя не знала, что он здесь? Что было бы, если бы Варино платье оказалось достаточно декольтированным и ее пропустили бы сюда? Он танцевал бы с Варей? Да, Саше повезло: как говорится, радости одних создаются за счет печалей других! Но почему Дмитрий так смотрит на Сашу, просто прожигает глазами? Помнит ли, как шептал ей на ухо: «Невольно к этим берегам меня влечет неведомая сила!» – и она чувствовала прикосновение его губ? Он правда хотел пригласить Женю? Или подошел потому, что здесь стояла она, Сашенька Русанова?
Ах, кабы это был Игорь Вознесенский!
И вдруг она поняла, что надо делать, чтобы добиться счастья в любви. Поняла! И это понимание на миг вышибло у нее из головы всякое соображение, она стояла, глядя на Дмитрия с нелепой улыбкой, словно не могла взять в толк, что от нее требуется.
– Не жеманьтесь, как поповна, – прошептал в это время Дмитрий, продолжая прожигать Сашу глазами. – Вы ставите себя в дурацкое положение.
– Танц-цуй… – прошипела Женя, изо всех сил улыбаясь и чувствительно щипнув подругу в бок.
Саша ахнула, очнулась от дум и, перехватив украшенный зеленоватой дымкой отделки подол левой рукой, положила правую на плечо Дмитрию. На его белоснежный пикейный жилет пристала крошечная соринка, и Саша едва подавила искушение смахнуть ее. Можно вообразить, какой вопиющей фамильярностью показался бы этот жест и ему, и окружающим! Может быть, соринка слетит с фрака, пока они будут вальсировать?
Теперь Саша смотрела на нее все время, и мысли об этой соринке мешались в ее голове с мыслями о том, как она поступит, что предпримет уже завтра… а также почему-то с дурацкими размышлениями о фрачных жилетах. Ее отец, как и прочие адвокаты, на процессах выступал всегда во фраке, только в черном жилете, и Саша в детстве считала всякого человека в черном жилете адвокатом, даже ресторанных лакеев, которым по рангу белых жилетов на службе надевать не полагалось…
Соринка наконец слетела, и Саша отчего-то почувствовала себя гораздо спокойнее.
Они были первой парой, вышедшей в круг, и к ним почти сразу присоединились еще десятка два вальсирующих. В зале стало тесно, и ни Дмитрий, ни Саша, конечно, не обращали внимания на высокую даму в бледно-лиловых кружевах, с великолепными аметистами в глубочайшем, более чем «придворном» декольте, которая появилась в дверях в сопровождении приятного господина с лысиной и уютным брюшком. Фрак ему не слишком-то шел. Это были управляющий Сормовским заводом Никита Ильич Шатилов с супругой. Они опоздали к открытию бала из-за поломки автомобиля, однако на первый вальс все же успели.
– Окажешь мне честь, Лидуся, или… предпочтешь кого-нибудь помоложе? – полюбопытствовал Шатилов, исподтишка следя за женой, которая со странным, несколько ошарашенным выражением следила глазами за парой, открывшей вальс: она – русоволосая и сероглазая, с длинной шейкой, очень стройная, с прелестной грудью и в обворожительном туалете, он…
– Между прочим, это знаешь кто? – спросила Лидия Николаевна, поворачиваясь к мужу.
– Кто?
– Моя племянница Сашенька Русанова.
– Что, желаешь наконец познакомиться? – озабоченно проговорил муж, не терпевший сцен.
– Да нет, еще не время, – успокоила его Лидия. – Погожу пока. Ну что, ты приглашаешь меня или мне и впрямь искать кого помоложе?
В ее интонации только натренированный слух супруга мог бы уловить утонченную издевку.