– Похоже, после вашего визита обратной дороги нет, – сказала наконец Семенова.
– Почему нет? – не согласился профессор. – Просто не подавайте второй заявки и живите спокойно. От фирмы отвязались. «Лимон» уже у вас, еще один, скорее всего, получите послезавтра. Нормальные отступные за все равно проигранный тендер. Так что я вас в драку не тащу.
– Вы советуете отступить? – Она вновь пристально посмотрела ему в глаза.
– Я советую отступить, – спокойно сказал Береславский.
Если Семенова способна сдать назад, то лучше пусть сделает это сейчас. Потом будет поздно.
– А сами бы отступили?
Ефим промолчал, врать не стал. К тому же до нее наверняка дошла информация о его ослином упрямстве.
– Ну, война так война, – резюмировала Надежда Владимировна. – По коням, Ефим Аркадьевич!
– Можно просто Ефим, – предложил Береславский. – И даже можно на «ты».
– Тогда просто Надя, – улыбнулась женщина. – Чаю хочешь?
– С удовольствием.
Она вышла на кухню, принесла все для чаепития. Около плиты, видно, согрелась и сняла куртку, оставшись в футболке с глубоким вырезом.
Вот в него-то и старался не смотреть профессор, когда она, согнувшись, наливала ему чай. Но, конечно, все равно смотрел.
Потом медленно пили чай с лимоном и трюфелями. И так же неспешно разговаривали, теперь уже не затрагивая рабочие темы. Зато затронули темку, обычно глубоко волнующую Ефима.
– Какие у тебя планы на вечер? – галантно осведомился Береславский.
– Никаких, – усмехнулась она, изящно поправив упавшую на глаза прядь.
– Может, куда-нибудь съездим, посидим? – сделал он осторожный заход.
– А разве здесь плохо? – улыбнулась Надежда.
– Хорошо, – не стал спорить Ефим. В самом деле, зачем куда-то уезжать с уединенной дачи, если что-то вдруг сложится?
– По-моему, ты меня не так понял, – мягко сказала женщина. – Вряд ли нам нужно менять стиль отношений. Это все усложнит.
– Что усложнит? – спросил Береславский. Его богатый жизненный опыт говорил об обратном. – Если кто-то кому-то добавит в жизнь немного радости, что в этом ужасного?
– Ужасного? – переспросила Надежда. – Ну, например, если жена узнает.
– Не узнает, – отверг предположение Береславский. Хотя мысль была неприятной. А вдруг Муравьиный Папка решит подложить Ефиму тот же сюрприз, что и он ему?
– Хорошо, пусть не узнает. А тебя совесть мучить не будет?
– Думаю, нет, – не стал лгать профессор.
– Ну, тогда слабым звеном остаюсь я, – грустновато сказала Надя.
– А твоя-то совесть при чем? Ты – свободная красивая женщина. Я – вполне совершеннолетний.
– Видишь ли, – спокойно объяснила Семенова. – Это неправда, что женщины могут легко относиться к сексу.
– Да ладно, – не поверил Ефим, опять-таки полагавшийся на богатый личный опыт.
– Я гарантирую, – без ударения, но убедительно сказала Надя. – Если женщина решает позволить это мужчине – за исключением, может, секс-тружениц, – значит, она на что-то надеется. Пусть даже и говорит обратное.
– То есть ты хочешь сказать, что отношения без будущего неприемлемы для женской натуры?
– Вот видишь, ты нашел точные слова. Без будущего – неприемлемы. Что бы она тебе ни говорила. Все равно, вступая в отношения, женщина планирует будущее с этим мужчиной. Или надеется на будущее. Или мечтает. Но слово «будущее» – ключевое. А поскольку у наших с тобой отношений будущего нет, я бы и не хотела начинать.
Они помолчали.
– Что ж, тебе решать, – наконец сказал Ефим. И неожиданно рассмеялся: – Но я же должен был хотя бы попробовать?
Надежда тоже улыбнулась.
– Мне приятно, что я еще могу вызывать подобные эмоции.
– Еще можешь, – искренне подтвердил Ефим.
Он встал и пошел в прихожую, одеваться.
Она вышла его проводить.
Он повернулся к ней что-то сказать и…
Электричество все-таки проскочило.
Ничего более не обсуждали. Просто мягкое женское тело вдруг оказалось в руках Береславского, а губы нашли губы. Потом, так и не разлепившись, пошли в комнату, к дивану. По пути Ефим с ходу погасил свет.
Поэтому никто ничего не видел. Все – на ощупь: мягкие, теплые плечи, упругая грудь, покорно раздвинувшиеся бедра.
Потом еще минут пять просто тихо лежали рядом.
– Все-таки усложнили, – наконец сказала Надежда. Она тихонько соскользнула с дивана и, не включая света, начала собирать разбросанные детали одежды.
– Ты только не переживай, – сказал Береславский.
– Постараюсь, – ответила Семенова.
И вдруг ойкнула:
– Господи, сюда же Вичка едет, ее мой водитель из театра встретил!
Ефим тут же показал класс, одевшись с такой скоростью, что любой старшина из учебки отметил бы в приказе. Чего-чего, а показаться голым своей студентке, да еще с ее мамой в постели, он был морально не готов.
Быстренько попрощались у ворот – и Ефим поехал в сторону дома. Пока порядочно не отъехал – в каждой встречной машине угадывал Вичку. Потом успокоился – они же с Семеновой встречались по делу. И, кроме того, не пойман – не вор.
Совесть встрепенулась уже на подъезде к дому. Однако тоже была заглушена двумя высококачественными аргументами.
Во-первых, он вновь собрался на войну. А военно-полевые романы всегда осуждались обществом менее строго, чем обычные.
Во-вторых, свою Наташку он никогда не бросит. И, кроме того, что-нибудь придумает для ее быстрого осчастливливания.
Благо деньги пусть и не ляжку, но жгли.
Глава 15 Вера Ивановна 12 декабря 2010 года. Москва
Уже несколько дней прошло с их зимнего путешествия, а Вера Ивановна все вспоминала о поездке. Чаще всего в ее памяти просто всплывали величавые ели по обочинам шоссе, с темно-зелеными, опущенными книзу, обледенелыми и заснеженными ветвями.
Потом внутренний взгляд перескакивал на старинные белостенные монастыри с синими куполами больших церквей, которыми так богат был этот город и которые с такой любовью демонстрировал им круглолицый, увлеченный историей экскурсовод.
Про Вичку Вера Ивановна тоже часто размышляла. Любимая, она же единственная, внучка оправдывала все ее надежды: талантливая, умная, добрая. Вот только бы ей научиться еще одной важной вещи: отличать внутренний свет от отраженного. Однако это сокровенное знание женщины получают, как правило, не из маминых или бабушкиных наставлений, а путем сколь многотрудным, столь и стандартным – на собственном, зачастую горьком опыте.
Про Береславского вспоминала нечасто, но с благодарностью: и за поездку, и прежде всего – за его помощь Надюшке. Семенову-старшую не смущало, что помогает он за конкретно оговоренное вознаграждение. Для нее важнее – что Ефим Аркадьевич не поменяет заказчика за бльшие деньги. Это четко читалось в живых глазах профессора, а в подобных вещах Вера Ивановна разбиралась безошибочно. Жаль, что он даже теоретически не сможет стать парой ее Надежде. Их несовместимость была для старой докторши очевидна.
Это тоже было больной темой. Уж очень сложно было найти мужчину, чья несовместимость с ее бизнес-дочерью была бы не очевидной. Вон ее бывший муж до сих пор не против воссоединиться с Надеждой. И не требует ничего, он вполне самодостаточен в своей Америке. Но Надюшку никогда не интересовали «неполноценные проекты» – ни в бизнесе, ни в дружбе, ни в семейной жизни. А поди найди в ее возрасте полноценный. Да еще когда три четверти суток голова занята совсем другим – и совсем не женским – делом.
Сама Вера Ивановна тоже была зациклена на работе, которую любила безмерно. Бросить медицину только ради семейной жизни, наверное, не смогла бы. Но за все долгое время жизни ее второй муж ни разу не остался без полноценного обеда. Если предстояло суточное дежурство – еду она просто готовила заранее.
Эта же, дочь родимая, не только про мужа забудет, но и себя саму не накормит.
Тут в дверь позвонили. Вера Ивановна встала и, тяжело ступая на правую ногу, пошла открывать.
Как и ожидалось, пришла Танечка Иванова, одна из девочек-вокалисток. «Бизнес» с услугами фониатра, придуманный внучкой, денег не приносил, однако в самом деле помогал Семеновой чувствовать себя полезной и востребованной.
– Садись, Танечка, – надев толстые очки, пригласила Вера Ивановна девушку.
Кабинет, конечно, получился доморощенный: небольшой столик, покрытый сверху белой марлей, с инструментами и часто используемыми препаратами. Рядом с ним – два стула, обращенные друг к другу: для доктора и пациента. И сбоку – торшер с гибкими держателями плафонов: если Вере Ивановне не хватало света от ее старомодного зеркальца, закрепленного на лбу поверх белого колпака, то она могла менять положение ламп.
Таня села и сразу раскрыла рот.
– А поговорить? – засмеялась Семенова. На самом-то деле старая докторша давно привыкла к подобному поведению постоянных пациентов: чего болтать зря, врач с такой квалификацией сам все сразу увидит и поймет.
– О чем поговорить? – испуганно переспросила Танечка.
– О том, что тебя волнует.
Реакция на простенький вопрос оказалась неожиданной и обескураживающей: Танечка громко и безудержно разревелась.
– Да что ты, девочка моя? – Даже многоопытная Вера Ивановна на мгновение растерялась. Потом обняла девчонку, дав ей возможность выплакаться – пусть не в жилетку, но в белый докторский халат.
Она очень тепло относилась к Танечке, как, впрочем, и ко всем остальным своим пациентам. Но к Татьяне – может, чуть теплее.
Девушка приехала покорять Москву, не имея ничего, кроме голоса. Она стойко переносила сопутствующие невзгоды, занималась чуть не круглыми сутками и делала большие успехи – Вера Ивановна не раз слышала о блестящем вокальном будущем этого сегодняшнего гадкого утенка. Однако сейчас в ней все же проглядывал утенок: сероватая кожа неприметного личика, зубки, не знавшие дорогих брекетов, и юбочка с блузкой, в которых она всегда приходила к врачу. Вера Ивановна готова была поспорить, что не только к врачу: смешной, хотя и именной, стипендии девчонки вряд ли хватило бы на что-то, кроме самого скромного пропитания.
Наревевшись, Танечка потихоньку успокоилась.
– Ну, так что все-таки случилось? – мягко спросила Семенова, ожидая со страхом услышать стандартную, но от этого не менее печальную повесть о несчастной любви и ее последствиях.
Все оказалось и проще, и сложнее.
Ничего с Танечкой не произошло.
Никаких там «любовей»: у Танюшки, как и у ее Надежды, на любовь просто не остается ни времени, ни сил – как физических, так и душевных. Вся любовь Танечки Ивановой – это музыка и Танечкино личное участие в ней. В жертву божеству принесено уже очень многое, и еще больше будет принесено.
Нет, Танечка не жалела о своем решении. Как можно жалеть о принятом решении – дышать? Но уже несколько месяцев ее мучают ночные кошмары. И все они так или иначе завязаны на одну тему. Танечке снится, что у нее болит горло.
Или что она выходит на экзамен по вокалу, а вместо голоса ее связки издают лишь хрип. Или что с ней заговаривает симпатичный парень в метро, а она не может ему ответить, потому что нечем. Она онемела.
Просыпаясь, Танечка каждый раз убеждает себя, что это просто глупый сон. Что сейчас она уедет в колледж, концертмейстер заиграет на фоно, и девочка вновь вернется в волшебный мир музыки. Вместе со своим хрустальным голоском.
Все так и происходило.
К вечеру студентка Иванова была уже очень уставшей, чуточку более умелой и вполне счастливой, несмотря на некоторое, постоянно сохранявшееся ощущение легкого голода. А вот спать просто страшно было ложиться: сон в самых разных вариациях возвращался вновь и вновь. Поэтому Танечка теперь занималась вокалом, пусть и вполголоса, даже по ночам.
Вера Ивановна задумалась.
Все сказанное было не совсем по ее части. Скорее это к психологу. Или даже к спокойному, не заманьяченному профессией психиатру, потому что навязчивые сомнения, да еще с некачественным ночным отдыхом, – это ясные признаки наступающей депрессии. И девочку вовсе не надо заклинать бесполезными соображениями типа «Возьми себя в руки». Ее надо лечить: психотерапией, а возможно, и фармацевтическими препаратами. Потому что депрессия – это болезнь. И болезнь опасная.
И все же депрессия депрессией, но Танечка пришла к фониатру. Причем именно сегодня, а не вчера или завтра.
– Смотри, Танюш, – дружелюбно начала Вера Ивановна. – С твоими плохими снами мы тоже поборемся. Есть у меня один хороший врач по этой части. Сын моей покойной подруги.
– Но у меня нет денег, – снова поникла юная вокалистка.
– Марик поможет без денег, – улыбнулась Семенова. – За билеты на твои концерты. Они же все равно когда-то состоятся.
– А так можно? – воспрянула будущая триумфаторша.
– С Мариком – можно.
Старая докторша говорила полную правду: по ее просьбе Марк Вениаминович Лазман[1] наверняка согласится лечить девчонку бесплатно. И на грядущие концерты придет точно: и он, и его жена Танечка Логинова – страшные меломаны. Так что для Марика это даже не благотворительность, а беспроигрышная инвестиция.
– Значит, с кошмарами твоими пока закончим, – закрыла тему Семенова и вернулась к собственной профессии. – Но ты ведь сегодня пришла ко мне не на сны жаловаться?
– У меня что-то… – Танечка на секунду замолкла, как будто с силами собиралась, – с горлом, – наконец сказала она.
– Что именно? – спросила Вера Ивановна. – Тебе больно глотать? Разговаривать? Ты не можешь брать верхние ноты? Что именно?
– Не знаю, Вера Ивановна, – снова чуть не расплакалась пациентка. – Что-то не так. А что – не знаю.
– Значит, боли нет?
– Нет.
– Все нотки берешь?
– Да.
– Но есть какой-то дискомфорт, который сложно определить?
– Да. Как будто чуть-чуть першит. Петь не мешает, но я постоянно об этом думаю.
– Ясно, – сказала Семенова-старшая, хотя ясно ей пока ничего не было. – Вот теперь раскрывай рот.
Девочка широко раскрыла рот и честно вытерпела все неприятные манипуляции: осмотр горла и особенно гортани с голосовыми связками никогда не доставлял удовольствия пациентам.
Сначала Вера Ивановна сильно насторожилась: связки, не будучи как-либо измененными или гиперемированными, явно не смыкались полностью. Она еще и еще раз внимательнейшим образом осматривала волновавшие ее области.
Танечка как могла помогала доктору, сама, через марлечку, удерживая пальцами в максимально вытянутом положении свой собственный язык.
У Семеновой понемногу отлегло от сердца. Все было идеально чистым: поверхности – розовые, никаких налетов и включений. На новообразования – ни намеков.
Она попросила девушку раздеться и внимательно осмотрела кожные покровы. Потом выслушала легкие и сердце. Потом положила будущую вокалистку на кушетку и простучала пальцами худенькую грудную клетку. На всякий случай – показалось, что увидала желтинки на склерах глаз, – определила границы печени.
Все определенно было в норме.
– Одевайся, деточка, – наконец сказала Вера Ивановна.
Она посидела, подумала. Еще раз посмотрела на девчонку.
Внутреннее чутье не выказывало никакого беспокойства. Семенова привыкла ему доверять.
– А сколько часов в день ты поешь? – вдруг осенило ее.
– Шесть-семь, – после некоторого раздумья ответила Танечка.
– А когда не спишь, ты же боишься теперь ложиться, чем занимаешься?
– Тем же. Только потише, чтоб соседи не жаловались.
– Ты просто перетрудила связки, – облегченно выдохнула Вера Ивановна. – На две недели я запрещаю тебе не только петь, но и по возможности разговаривать. И все пройдет.
– Вы уверены? – спросила Танечка. Она, разумеется, была страшно обрадована реабилитирующим диагнозом, но, похоже, вообще не представляла себе две недели без пения. Вере Ивановне даже показалось, что запрет на разговор Танечка вообще пропустила мимо ушей, как малозначащий.
– Абсолютно уверена, – подвела черту докторша. – Я, конечно, напишу сейчас тебе пару рекомендаций. В том числе с ингаляцией. Но если дашь связкам полноценный отдых – все пройдет само собой.
Она написала на листочке, как готовить раствор для ингалятора. Дала девушке пару пузырьков с ингредиентами и сам ингалятор – финансы Ивановой явно не предусматривали дополнительных затрат на лечение.
Потом позвонила Лазману по мобильному. Телефон был вне зоны обслуживания. Набрала номер клиники. У Марика, который вырос в прекрасного доктора, теперь была собственная клиника. Она располагалась довольно далеко за городом, но номер был обычный, московский.
– Клиника эмоциональных проблем, – ответил милый девичий голос. – Чем можем помочь?
Здорово придумал Марик! Вере Ивановне и самой туда захотелось – у кого из живущих на этой планете нет эмоциональных проблем?
– Мне хотелось бы поговорить с Мариком Лазманом. С Марком Вениаминовичем, – тут же поправилась она, не сразу вспомнив имя его отца, замечательного известного кардиолога: дружила-то Вера Ивановна с мамой Марика – Дорой Исааковной.
– А как вас представить? – поинтересовалась девушка.
– Вера Ивановна Семенова.
– Хорошо, – сказала представительница клиники. – Ваш телефон отразился, так что если Марк Вениаминович сможет – он вам перезвонит.
Следовало понимать: если захочет.
Вера Ивановна не обиделась. Наверное, слишком многие стремились пообщаться с известным психиатром, чье время не резиновое и к тому же дорого стоит.
Однако Марк перезвонил немедленно.
– Простите, пожалуйста, нашу девочку, – извинился он за сотрудницу. – Просто у нас тут небольшое совещание шло.
– Ну, так я попозже позвоню, Маркуся, – Вера Ивановна еще помнила, как держала новорожденного пацана на руках и как от того пахло чудесным, ни с чем не сравнимым детским запахом: молока и свежести. Кстати, Дора родила своего единственного и ненаглядного сыночка уже в солидном возрасте и всего страшно боялась. Так что в первый раз мыла Маркусю именно Вера Ивановна. И пеленать тоже учила она.