– Вода есть, – проговорил Сауни. – Это хорошо. Еще надо чистое белье, полотенце, простыни.
– Все у охранника Исама. Я недавно собрала и отнесла.
– Хорошо. Как поживаешь, Ламис?
– Тебе неизвестно, что обращаться так к чужой женщине нельзя, это противоречит нашим законам? По делу, пожалуйста, отец разрешил, а вот так невозможно.
– Прости. Вчера пришлось понервничать, до сих пор не приду в себя.
– Занимайся раненым. Потом я буду кормить его.
– Ты?
– А что в этом такого? Или ты сам хочешь этим заняться? Я передам отцу.
– Нет, спасибо. Через час можешь идти к этому проклятому гяуру.
– Что он сделал плохого?
– А ты не знаешь? Он убил пятерых наших братьев.
– Ты забыл сказать «защищаясь». Так и должен поступать настоящий воин. Вот ты скольких врагов убил в бою?
– Я пошел, некогда мне.
– Конечно, иди. Выполняй приказ отца. Тебе хорошо известно, что он не любит, когда кто-то что-то делает не так, как надо.
– Мне лучше знать, как надо.
Сауни забрал санитарный пакет и вышел с террасы дома Табрая. Он был зол. Эта девушка держалась вызывающе. Мусульманка не должна вести себя так. Но отец потакает ей. Лучше не вступать в конфликт с ним.
Сауни прошел до сарая. У двери стоял Исам, вооруженный автоматом.
Санинструктор поздоровался с ним и спросил:
– Как раненый?
– Живой. Я слышал стоны. Ночью, часа в три, ему стало лучше. Он что-то говорил. Я посмотрел в щель, видел, как офицер пытался встать, но не смог. Он упал на подушку и затих.
– А ты чего еще здесь? Ведь Табрай выставил тебя только на ночь.
– Вот узелок, который принесла Ламис. Отдам его тебе и пойду спать.
– Сходи в дом командира, принеси горячую воду.
– А где ее там взять?
– У распрекрасной и непокорной Ламис.
– Напрасно ты так о ней. Хорошая девушка.
Санинструктор прищурил глаза и спросил:
– Может, ты на нее глаз положил?
– Я? На Ламис? Нет. У меня красивая молодая жена. Мы ждем ребенка.
– Дверь открой.
Исам снял засов и сказал:
– Заходи. Я за водой!
– Быстрее!
– Хабар, я тебя уважаю, но не надо командовать. Ты мне не начальник. Я подчиняюсь только господину Табраю.
– Ты уйдешь или будешь дальше молоть языком?
– Чего злишься? Злой ты, Хабар. Доктора не должны быть такими.
– Поучи еще. Пошел!
Молодой боец отряда Хаймулло отправился в дом.
Сауни прошел в сарай. Но там было темно, и он не мог работать.
Исам принес воду.
– А теперь иди обратно и передай Ламис, что здесь я даже осмотреть раненого не смогу. Тем более вытащить осколки. Это же целая операция. Тут мало инструментов и лекарств. Нужны хороший свет и стол. Со столом ладно, и топчан пойдет. А вот света в сарае нет.
– Может, светильники с растительным маслом принести?
– Этого будет мало.
– Что же делать?
– Передай Ламис, пусть у отца спросит. Я пока сделаю, что смогу, но дочери Табрая торопиться с завтраком для гяура не следует. Возможно, сегодня ему вообще не понадобится пища.
Исам выдохнул и пошел обратно к дому.
В это время к сараю подошел Табрай.
Охранник доложил ему о проблемах санинструктора.
Главарь банды думал недолго.
– На террасе много света. Здесь есть стол и чисто. Пусть Сауни возьмет у Хаймулло людей, и они перенесут раненого сюда, – распорядился он.
– Понял.
– Выполняй!
Вскоре Козырев был доставлен в дом главаря банды. Он находился в сознании. Сауни обмыл офицера, сменил форму на чистое белье, сделал укол.
Михаил лежал на столе и безразлично глядел в потолок, по которому бегала муха.
Табрай посмотрел на него, перевел взгляд на Сауни и заявил:
– Начинай, Хабар, и очень постарайся, чтобы русский выжил.
– Да, господин, конечно.
С Табраем Сауни вел себя как подобает. Он просто боялся главаря.
На террасу вышла и Ламис.
– А ты зачем пришла? – спросил отец.
– Узнать, когда кормить русского. У меня все уже готово.
– Сауни скажет. Сейчас иди к себе.
– А помощь доктору не нужна?
– Если будет нужна, я найду того, кто поможет. Ступай к себе, Ламис.
Девушка бросила быстрый взгляд на Козырева, поправила платок, прикрывавший лицо, и юркнула в коридор, ведущий в ее комнату. На кухне осталась женщина средних лет.
Табрай сел на стул, чем смутил Сауни.
– Вы желаете смотреть, что я буду делать? – спросил санинструктор.
– Да. Тебя что-то не устраивает?
– Нет, нет, господин, все в порядке.
– Тогда работай!
Естественно, в условиях горного кишлака ни о какой санитарии и речи быть не могло. Ни перчаток, ни одноразовых шприцов, ни продезинфицированного инструмента.
Сауни достал из санитарного пакета пузырек со спиртом и ватный тампон. Скальпель был у него в сумке, там же другие инструменты из разряда самых необходимых. Он стянул с раненого рубаху и наклонился над ним. Вскоре в чашку, принесенную Ламис, упали три осколка гранаты.
Сауни протер лоб и сказал:
– С этим порядок!
– Все осколки достал?
– Судя по ранам, все. Они не представляют угрозы. Раны не загноились, я их обработал.
– А что представляет угрозу? – спросил Табрай.
– Контузия. Это вещь коварная. Сначала вроде просто голова болит, слух ослабевает, зрение падает. Человек может передвигаться и работать. Но со временем его состояние может ухудшиться, причем резко.
– В чем это проявляется?
– В потере слуха, зрения.
– А совсем пройти контузия может?
– Всякое бывает, господин.
– Что нужно, чтобы раненый встал на ноги?
– Пока покой. Постельный режим. Свежего воздуха у нас в избытке. Фабричных лекарств у нас нет, но их можно заменить отварами из растений, которые произрастают в горах.
– У тебя они есть?
– Нет, но можно найти.
– Найди. Питание?
– Много не давать. Пища должна быть мягкой. Отварной рис, лепешка, размоченная в воде или молоке, творог. Надо смотреть за его самочувствием. Если состояние в течение недели резко не ухудшится, то можно будет сказать, что русский поправится.
– Напишешь все на бумаге.
– Мне надо перевязать раненого.
– Перевязывай, заканчивай, потом напишешь, как осуществлять уход за ним.
– Ты доверишь это мне?
– Ты хочешь быть сиделкой?
– Нет, я как раз просил освободить меня от ухаживания за гяуром.
– Тогда этим займутся Ламис и моя сестра Халида. Заканчивай.
– Раненого потом обратно в сарай?
– Не здесь же его оставлять! Там ему подготовят чистую постель, проведут свет от генератора. Так, а как насчет туалета? Ставить ведра?
– До уличного туалета раненый дойдет и сам.
– Ты точно сделал все, что нужно?
– Все, только что мог!
– Хоп. Напиши инструкцию по уходу и ступай!
Сауни заполнил наставлениями лист бумаги, собрал инструмент, окровавленные тампоны, пузырьки и ушел.
– Вахид! – крикнул Табрай.
Пятнадцатилетний парень, исполнявший при доме роль прислуги, появился тут же.
– Я, господин!
– Позови Ламис и тетю Халиду, потом скажи господину Хаймулло, чтобы прислал четверых своих людей и мастера Ибрагима.
– Слушаюсь! – Парень исчез.
Подошли женщины.
– Да, отец? – спросил Ламис.
Табрай объяснил дочери и сестре, что им придется делать, дал им листок.
– Мы все исполним, – проговорила Ламис.
В ее голосе прозвучали какие-то новые нотки, ранее не слыханные отцом. Она словно радовалась, что ей доверили уход за раненым врагом.
– Ты рада, Ламис?
Девушка потупила глаза.
– Я должна делать то, что говорит отец.
– Но тебе, кажется, по душе, что придется смотреть за русским?
– Я всегда говорю правду, и ты это знаешь. Скажу и сейчас. Мне интересно будет поговорить с человеком, который жил в другой стране. Хочу знать, как там живут люди. Я же у тебя такая любопытная.
– Смотри, Ламис, чтобы любопытство не переросло в нечто большее.
– О чем ты, отец? Я же мусульманка. Наши традиции, обычаи для меня закон.
– Вот это я как раз очень хорошо вижу. – Он вздохнул. – Если бы ты знала, как похожа на свою мать. Ты взяла от нее больше, чем от меня.
– Но мои братья – твоя точная копия.
– Ладно, посмотрите, соответствует ли инструкции доктора то, что вы приготовили на завтрак пленному. Если нет, сделайте что надо. Постелите в сарае кошму, на нее новый матрас, чистые простыни, подушку, одеяло. Ночью может быть прохладно. Потом, Ламис, покорми русского. Все! Занимайтесь. Как будет готова постель, раненого перенесут в сарай.
– Там темно, отец.
– Ты свое дело делай!
– Хорошо.
Дочь и сестра Табрая ушли, пришел мастер Ибрагим. До войны он работал в Кабуле, немного разбирался в технике, в электричестве.
– Ибрагим, в сарай надо провести свет от генератора.
– Это не сложно, Амир. Провод, патрон, лампочка, выключатель у меня есть.
– А освещению дома это не повредит?
– У вас мощный японский генератор. К нему можно подсоединить несколько таких домов, как ваш, а не только какую-то лампочку.
– А освещению дома это не повредит?
– У вас мощный японский генератор. К нему можно подсоединить несколько таких домов, как ваш, а не только какую-то лампочку.
– Как быстро ты сможешь это сделать?
– За полчаса управлюсь.
– Хоп. Делай!
Ибрагим провел в сарай свет. Выключатель он установил на стене у топчана, чтобы пленник мог сам до него дотянуться, когда надо.
Женщины постелили чистую постель. Люди Хаймулло перенесли на нее лейтенанта.
После удаления осколков Козыреву физически стало лучше, а вот морально он был подавлен.
«Надо же такому случиться, попасть в плен! – раздумывал он. – Что скажут ротный, офицеры и солдаты полка? Не подумают ли, что я струсил и сам сдался? Лучше бы меня разорвало той гранатой.
А Ольга? Ведь я перестану посылать ей письма. Что она подумает? Или ей сообщат, что лейтенант Козырев пропал без вести? Но она не жена, не родственница. Значит, не сообщат.
Если только Гена Бутаев? Он знает, что письма Ольги в тумбочке, адрес найдет. Но что напишет ей? Мол, твой жених погубил всех своих подчиненных и пропал? Откуда Гене знать, что я вел бой, пока не прилетела эта чертова граната?
Да еще особист наверняка раздует целое дело. Меня реально могут обвинить в предательстве. Раньше попытались бы разобраться, сейчас не станут.
Теперь в стране гласность. Сор в избе не прячут, его выметают. И чем больше выгребут, тем лучше для политработников и контрразведчиков. Командиру это не нужно, а вот замполитам – более чем.
Черт, как же все плохо! Повеситься? Но, во-первых, в сарае вряд ли найдется веревка. Меня даже связывать не стали, хотя руки и ноги двигаются. Откуда знать местному санитару, на что я способен?
Во-вторых же, и в главном, кому и что я докажу, покончив собой? Разве духи сообщат обо мне в полк? Они выбросят труп в ущелье на съедение шакалам и забудут о пленном.
Ребята говорили, что самое страшное на войне – остаться инвалидом. Я согласен на коляску, лишь бы у своих, дома.
Нет, самое страшное на войне – это плен. И отсутствие тех людей, которые могли бы рассказать правду о том, как это приключилось».
Отчаяние охватило Козырева. Он повернул голову к стене, выключил свет и долго лежал так, проклиная свою судьбу.
Затем Михаил услышал, как открылась дверь.
– Здравствуй, офицер, – раздался миловидный женский голос.
Он не обратил бы на это никакого внимания, но женщина поздоровалась с ним на русском, довольном чистом языке. Это заставило лейтенанта обернуться.
– Ты кто?
– А разве тебя не учили отвечать на приветствия?
– Извини, здравствуй.
– Это другое дело. Я – Ламис, дочь человека, который взял тебя в плен.
– Ты очень хорошо говоришь по-русски. Откуда это?
– Давай сначала ты скажешь, как мне называть тебя.
– Я – Михаил, Миша.
Девушка подошла к топчану, поставила на его краешек поднос, присела, опустила платок, и Козырев едва не вскрикнул. Если бы это не было сном, если бы он не знал, где находится, то в сумерках сарая не отличил бы эту девушки от Ольги, так она была на нее похожа.
– Что с тобой? – встревожилась Ламис.
– По-моему, у меня галлюцинации.
– Что это такое?
– Видения. Ты сильно похожа на одну русскую девушку. Подожди… – Он дотянулся до выключателя, включил свет. – Господи, вас действительно не различить.
– А кто она тебе?
Козырев вздохнул:
– Невеста. Теперь уже бывшая. Мы больше никогда не встретимся.
– Ты расскажешь мне о ней?
– Я не могу понять, что происходит.
– А что происходит? Ничего страшного. Отец велел мне и моей тете Халиде ухаживать за тобой.
– Не в этом дело. Такого сходства быть не может.
– Ты о той русской девушке?
– И о тебе.
– Почему не может быть? Похожих друг на друга людей много.
Он откинулся на подушку:
– Нет, это сон.
– Тогда проснись.
– Не могу. Да и не хочу.
– В таком случае немного покушай. Я принесла тебе лепешку, только из тандыра, еще горячую, и чал. Так у нас называется верблюжье молоко, разбавленное водой. Много есть тебе нельзя, этого пока хватит.
– Я не хочу есть.
– А поправиться хочешь?
– Для чего?
– Странный ты, Миша. Для чего люди поправляются? Чтобы жить.
– Здесь? В плену?
– Люди живут в разных условиях. Но ты покушай, потом поговорим. У нас впереди уйма времени.
Козырев подчинился, заставил себя проглотить несколько кусков вкусной лепешки и глотнуть кисловатого напитка. Девушка убрала поднос.
– Так ты скажешь, откуда знаешь русский язык? – спросил Михаил.
– Да, но не сейчас. – Ламис оглянулась на дверь, за которой послышалось какое-то движение.
Она подняла платок.
В сарай вошел Табрай.
– Что тут, Ламис?
Как ни странно, командир моджахедов спросил ее тоже на русском, но уже с заметным акцентом.
– Офицер чувствует себя неплохо, отец. Покушал, хотя и мало.
– Ему много и не надо. Ты ступай, Ламис, я хочу поговорить с пленным.
Девушка поднялась.
Козырев проводил ее взглядом.
– Что ты так смотришь на мою дочь? – повысив голос, спросил главарь банды.
– Нельзя?
– Так нельзя!
– Не буду. О чем ты хотел поговорить со мной?
– О тебе.
– Что тебя интересует?
– Все.
– Все я и сам не знаю.
– Расскажешь, что знаешь. Откуда родом, где учился, есть ли родители в Союзе, кто они, как попал сюда, участвовал ли в боевых действиях?
– Зачем тебе это?
– Отвечай!
– У меня сильно болит голова.
– С дочерью говорил, со мной не хочешь?
– Не могу. Болит голова.
– Я пришлю к тебе санитара. Он, конечно, не врач и даже не фельдшер, прошел только курсы санинструкторов, но поможет тебе. Потом поговорим. Советую сменить тон, лейтенант. Ты не можешь диктовать мне условия.
– Я ничего не диктую. О каких условиях ты говоришь? Хотя не отвечай, не надо, лучше действительно пришли санитара.
Табрай нагнулся к Козыреву.
– Ты должен усвоить, гяур, что твоя жизнь в моих руках. Захочу, будешь жить, не пожелаю, сдохнешь точно так же, как твои однополчане. Но они отправились на небеса, ничего толком не поняв, ты же будешь умирать медленно и мучительно. Не вынуждай меня. Да, мы привезли тебя сюда и оказали помощь. Но это еще не значит, что я решил подарить тебе жизнь. А санитар будет. Как и разговор. – Он поднялся и вышел из сарая.
Козырев отвернулся к стене. Угрозы главаря на него не подействовали.
«Убивать не станет, раз привез сюда, – подумал пленник. – Какие-то свои цели преследует. Если только не задумал провести показательную казнь. Это душманы практикуют часто. Об этом еще в штабе округа на лекциях предупреждали. Но для меня казнь – избавление. Пусть мучительное.
Впрочем, сейчас во мне проснулось желание жить, и причиной тому девушка Ламис, дочь этого чудовища. Она так похожа на Ольгу. А может, это обманчивое впечатление?
Все очень неожиданно. И светло. Да, именно так. Она появилась, и в сарае стало светлее. Что это такое?»
Его размышления прервал гортанный голос. Пришел тот человек, который вытаскивал из него осколки. Он что-то говорил на своем языке.
Санитар сделал ему укол. Потом он осмотрел раны пленника, что-то сказал, собрал свою сумку и вышел из сарая.
Вновь появился главарь. Какой-то парень поставил перед топчаном табурет.
Табрай присел, отпустил слугу, посмотрел на лейтенанта и спросил:
– Ну так что, Михаил Козырев, будем говорить?
Лейтенант вздохнул.
– Придется.
– Я задал вопросы, отвечай!
Козырев рассказал о себе, опустив лишь свои отношения с Ольгой. О ней теперь надо было забыть. Со вчерашнего дня у нее началась новая жизнь. Да и у него тоже.
Табрай выслушал и уточнил:
– Так ты воспитывался в детском доме?
– Да.
– Родителей не помнишь?
– Нет. Я всегда был один. Оттого и пошел сначала в суворовское, а затем в военное училище.
– Сюда попал по своей воле?
– Ты неплохо говоришь по-русски. Учился у нас?
– Это не имеет отношения к нашему разговору. Я спросил, ты попал в Афганистан по своей воле?
– Да.
– Мог отказаться?
– Мог. Но не отказался.
– Почему? Хотел повоевать?
– Офицер должен быть там, где идет война, а не отсиживаться в тылу.
Табрай хмыкнул и спросил:
– На войне? Даже если она захватническая?
Козырев взглянул на Табрая.
– Кто кого захватил?
– Не задавай глупых вопросов. Сам все прекрасно понимаешь.
– Понимаю. Замечу, что советские войска находятся здесь по приглашению законного правительства.
– Правительства, устроившего переворот?
– Революцию.
– Ты член партии?
– Да.
– По убеждению?
– Не знаю, возможно.
– Но сам вступил в КПСС, никто тебя не заставлял?
– Это как посмотреть. В военном училище старались как можно больше курсантов принимать в партию. Политорганы считали, что командиры должны быть коммунистами. Без членства в КПСС продвинуться по службе невозможно.