После американца вперед вышел один из афганцев и заявил:
– Я представитель правоохранительных органов. По факту нападения на американский патруль возбуждено уголовное дело. Чтобы не прибегать к жестким мерам, приказываю всем участникам вчерашней провокации сдаться властям. Обещаю справедливое расследование.
Обитатели кишлака молча смотрели на незваных гостей.
Представитель правоохранительных органов повторил свое требование.
Майор Дрейк усмехнулся.
Никто из местных жителей не проронил ни слова.
– Значит, по-хорошему не желаете?
Анвар рванулся было вперед, но мужчины удержали его.
– Хорошо, – сказал представитель правоохранительных органов. – В таком случае мы сами найдем провокаторов. Но наказание будет гораздо серьезнее, чем если бы они сдались в руки правосудия сами.
Из толпы вышел Амир Табрай.
– Послушай меня, прихвостень американский. Я был командиром боевого формирования, воевавшего с советскими войсками. Вчера американцы убили моего правнука. Расстреляли шестилетнего мальчишку из крупнокалиберного пулемета. Ты еще смеешь выставлять здесь условия? Передай своему хозяину, чтобы он убирался из кишлака. Посоветуй ему больше не высылать свои патрули к нашему селению. В Маргине им делать нечего. Мы можем постоять за себя. Об этом знают русские и талибы. Проваливайте отсюда, иначе за вашу безопасность я не дам и вонючего американского цента. Я все сказал.
Мужчины столпились вокруг Табрая.
Дрейк спросил у переводчика, что говорил старик. Ему перевели.
Он сплюнул на землю и заявил:
– Уходим. С дикарями бесполезно разговаривать.
– Господин майор, но мы обязаны арестовать лиц, виновных в нападении на вашу колонну, – заявил полицейский чин.
– Вы обязаны, вот и арестовывайте. У вас в полицейских частях около ста тысяч человек. Работайте. Но без нас. Я свое дело сделал. Желаете остаться? – с насмешкой проговорил американец.
– Нет, господин майор.
– Тогда в машины!
Штатский, оказавшийся полицейским, и переводчик бросились к «хамви». Майор быстро пошел к переднему броневику.
Колонна развернулась и пошла в сторону Кабула, поднимая облако пыли.
Табрай крикнул:
– Расходитесь. Но всем мужчинам быть в готовности. Если появятся американские шавки, собираемся с оружием. Против всех нас они ничего не сделают. Поодиночке же передавят.
Люди разошлись.
Табрай посмотрел в сторону мастерской. Там за чинарой стоял Муштак.
Бывший полевой командир, а ныне, по сути, глава селения, подошел к нему, встал рядом и спросил:
– Как Ламис, Анвар, Дия, Надия?
– А каково, по-твоему, им сейчас?
– Слышал, что говорил американец?
– Слышал.
– Какая наглость. Они убили и покалечили наших детей и нас же сделали виноватыми. Хотя если бы Тарек, сын Абдуллы, не выстрелил, то, может быть, ничего и не произошло бы.
– Ты заблуждаешься, Амир. Ты видел, как американцы осуществляют патрулирование? Они словно на охоту выходят. Последнее время в округе было тихо. Американцам скучно. А тут вдруг на холмах четверо мальчишек. Ты думаешь, старший патруля не разглядел в бинокль, что автомат игрушечный? Он все видел. Ружье? Это не угроза для «хамви». Солдаты все в бронежилетах и шлемах. Даже если пуля из ружья и попала бы в кого, то тот отделался бы болевым кратковременным шоком. Американцы увидели мальчишек и решили порезвиться. Пулеметчик вполне мог ограничиться предупредительной очередью. Но он стрелял на поражение. Наша жизнь для них не дороже банки кока-колы, которую они жрут тоннами. Это не солдаты, а каратели.
– Я согласен с тобой. Нас всех ждут крупные неприятности.
– Ты жалеешь о том, что высказал?
– Нет. Но, наверное, я все же погорячился. Неприятности с полицией нам не нужны.
– Нет, Амир. Неприятности, причем весьма серьезные, ждут американцев.
Табрай внимательно посмотрел на зятя и спросил:
– Ты что-то задумал?
– Да.
– Что?
– Узнаешь. Совсем скоро!
Глава 9
Переговорив с Табраем, Хазани пошел в мастерскую. Там сегодня стояла всего одна машина, пригнанная позавчера из Кабула. Помятым кузовом занимался Асим. Дауд сидел на старой покрышке и курил. Они слышали речи американцев, представителя правоохранительных органов Афганистана и слова Табрая, обсуждали их, но замолчали, когда вошел хозяин.
Асим оставил работу, подошел к владельцу мастерской.
– Салам, Муштак!
– Салам, братья! Работаем?
– Да какая, к шайтану, работа после того, что произошло!
Хазани кивнул, достал пачку сигарет, прикурил, с силой выдохнул дым.
– Места себе не находишь? – спросил Дауд.
Муштак взглянул на него.
Работник поднял ладони.
– Прости, глупость сказал. Просто до сих пор не могу поверить во все это.
– Веришь ты или нет, а того, что случилось, уже не изменить. Я потерял внука, а в его смерти убийцы-американцы винят нас же.
– Чему тут удивляться? – сказал Дауд. – Так всегда было. Мы виноваты только в том, что родились на этой земле. Ты шел бы домой, Муштак. Тут тебе делать нечего. Подвалит работа, так мы и вдвоем справимся. У тебя же траур.
– Домой? Спрятаться в скорлупе? Оплакивать внука, когда его убийцы жрут виски в своем форте?
– Но что поделать, Муштак?
– Я знаю, что надо делать. – Он сказал это таким тоном, что работники переглянулись.
Потом Асим тихо спросил:
– Ты решил мстить?
– Мое решение останется при мне, не обижайтесь.
– Какая может быть обида. Мы могли бы помочь.
– Помочь?
– Конечно, Муштак. Ты можешь во всем положиться на нас.
– Спасибо, если что-то потребуется, скажу вам, а теперь пойду. Не могу…
– Говорю же, места себе не находишь.
– Хоп! Работайте. Сделаете эту машину, закрывайте мастерскую. На ворота табличку повесьте, чтобы при необходимости клиенты обращались непосредственно к вам домой. Но думаю, что сегодня, возможно, и завтра никого не будет.
– Хорошо, Муштак.
Хазани весь день бродил по кишлаку, его окраинам, иногда бросал взгляд на юг, где находились те самые холмы. Страдания и боль не давали ему покоя.
Кроме этого Муштак еще и ждал. Однако сегодня американский патруль не пошел через кишлак Маргин. Он обогнул селение слева, на удалении примерно в километр. Два «хамви».
«Интересно, в этом патруле те же американцы? Хотя будь на месте тех вояк любые другие, они поступили бы точно так же», – подумал Муштак.
Вечером он взял ломик, загнутый на конце, сумку, потом через сад, виноградники и арык направился к северной роще. Муштак обошел ее, встал на полянке у молодых платанов и осмотрелся.
Темнело быстро, но округа была еще видна. Рядом никого. Все же его не отпускало чувство, что за ним кто-то смотрит.
Муштак углубился в рощу, укрылся за деревом, стал смотреть и слушать. Тишина. Наверное, показалось.
Стемнело. Он вернулся на поляну, присел, раздвинул траву и нащупал нору в земле. Вроде обычная дырка, проделанная сусликом. Но это было не так.
Муштак вставил туда ломик, уперся во что-то металлическое, поддел скобу, вытащил ее на поверхность. Он вновь осмотрелся, с трудом поднял крышку, засыпанную землей и заросшую травой.
Появился узкий лаз, знакомый ему. Муштак вытянул руку с фонариком, включил его, увидел лестницу, земляные стены, черную полосу внизу спереди.
Это был схрон, сделанный еще во время войны с талибами. В нем хранилось оружие отряда Табрая.
Муштак спустился по лестнице, пролез через узкий лаз в основное подземелье. По стенам полки, пирамиды, ящики, цинки. Везде оружие. Автоматы, винтовки, пулеметы, гранатометы. Отдельно лежали патроны, мины, гранаты, взрыватели, оптические прицелы.
Муштак знал, что где. Он вытащил из пирамиды СВД, взял два коробчатых магазина по десять патронов в каждом. Посмотрел на полку с прицелами и отвернулся. Эти вещицы ему не были нужны.
Хазани достал из сумки холст, веревку, обмотал снайперскую винтовку, завязал. Магазины он положил в карман и перешел к противоположному стеллажу.
Там находились гранатометы и выстрелы к ним. РПГ-7 слишком громоздкий. Муштак выбрал два РПГ-18 «Муха». Оба в отличном состоянии, в походном положении. Он уложил одноразовые гранатометы в сумку, поднялся, и в глаза ему ударил свет фонаря.
Муштак схватился за кинжал и услышал знакомый голос:
– Не надо!
Это был Табрай.
– Амир, ты следил за мной?
– Нет, я просто знал, что ты придешь сюда.
– Откуда?
– Ты сказал, будто что-то задумал. Я узнаю об этом совсем скоро. О том, что последует дальше, догадаться было не сложно. – Табрай опустил луч фонаря и спросил: – Значит, решил мстить?
– А ты останешься безразличным к тому, что убили твоего правнука?
– Нет. Но вот так пороть горячку не следует.
– Я не порю горячку. В сердце моем боль, в душе страдания, но в голове холод. Я пришел сюда, чтобы взять оружие и перенести его в другое, доступное место.
– А ты останешься безразличным к тому, что убили твоего правнука?
– Нет. Но вот так пороть горячку не следует.
– Я не порю горячку. В сердце моем боль, в душе страдания, но в голове холод. Я пришел сюда, чтобы взять оружие и перенести его в другое, доступное место.
– Доступное для кого?
– Я не понимаю тебя.
Табрай вздохнул и сказал:
– Если новый схрон будет доступен для тебя, то таким же он станет и для других. Надеюсь, ты не думаешь, что Национальный директорат безопасности не имеет в кишлаке своего осведомителя, который смотрит за всеми и докладывает об этом своим хозяевам в Кабуле?
– Я допускаю это, но не вижу, кто может быть продажным псом.
– Скажу. Это Абдурахман Зияк.
– Который владеет самой большой отарой?
– Он самый.
– Откуда ты знаешь о том, что Абдурахман работает на НДБ?
– Я не рассказывал тебе, что когда-то, еще в восьмидесятые, воевал вместе с неким Мохаммадом Даяром. Хороший и сильный был воин, настоящий командир.
– Был? Значит, он погиб?
– Нет, живет и здравствует в Багаре.
Муштак посмотрел на тестя и спросил:
– При чем здесь твой старый друг и осведомитель НДБ?
– Давай поговорим наверху. Здесь не слишком удобно, да и долго держать открытым вход в схрон не стоит.
– Хоп. Давай наверху.
Табрай и Муштак с оружием поднялись наверх. Закрыли крышку, расправили траву, прошли к деревьям, там присели на бревно и закурили.
– При чем, спрашиваешь, мой старый друг и Абдурахман Зияк.
– Да.
– У Мохаммада есть сын Гани. Он майор НДБ.
– Вот как? Это уже интересно.
– Зияк часто ездит в Кабул, продает мясо, шерсть. Он сам пришел в директорат и предложил свои услуги. Ведь за это неплохо платят, а он человек алчный.
– Сволочь он, а не человек.
– Не знаю, смогло бы существовать человечество, если бы все люди были хорошими, достойными, честными, справедливыми. Думаю, нет, но ладно. В общем, майор Гани Даяр руководит тем самым отделом, где числятся осведомители со всего нашего района. В том числе и Зияк. К Даяру стекается вся информация от доносчика. Потом майор кое-что сообщает мне по сотовой связи.
– Понятно, но стукач ничего не узнает, ни об этом схроне, ни о месте, где я спрячу оружие.
– Почему ты так уверен в этом?
– Я спрячу оружие на кладбище. Туда никто не сунется.
– На кладбище? Но это нельзя!
Муштак затушил окурок, положил его в карман, взглянул на Табрая.
– А убивать наших детей можно?
– Как бы ни горько было это признавать, но в беде виноваты сами дети.
– Нет! Виноваты американцы. Мы уже говорили об этом, и я останусь при своем мнении.
– Ладно. На кладбище даже янки действительно не станут искать оружие. Но как ты думаешь отомстить? У тебя есть план?
– Ты же знаешь, я профессиональный военный. Для того чтобы выработать план действий, необходимо оценить обстановку и принять решение. Но общие соображения у меня уже есть. Я хочу устроить засаду на американский патруль у холмов. Именно там, где был убит наш Саид.
– Но это сразу же подскажет американцам, что против них действовали жители Маргина, – заявил Табрай.
– А вот это спорно. Посуди сам. Для чего местным жителям нападать на американскую колонну именно там, где произошла трагедия с мальчишками, по сути, выдавать себя с головой? Маршрут патрулирования американских боевых групп составляет более шестидесяти километров и проходит через четыре кишлака. Нельзя отбросить и вариант, что нападение на колонну совершено группой талибов, которые в последнее время вновь стали появляться в центральных и северных провинциях. К тому же атаку на патруль я проведу один. Мое отсутствие в кишлаке в этот момент можно легко скрыть. Мои работники меня не выдадут. Скажут, что я мастерскую не оставлял. Но, повторяю, это предварительные наметки. Окончательное решение я приму на месте. Для этого сегодня же ночью выйду на холмы. К рассвету буду уже дома. И вот еще что. Если НДБ имеет своего стукача в селении, то его можно использовать для дезинформации.
Табрай тоже затушил окурок и опустил в карман. Мужчины знали, что здесь нельзя было оставлять никаких следов.
– Неплохая идея, – сказал Амир. – Если ты сумеешь обвести Абдурахмана вокруг пальца, то у него просто не будет информации, подтверждающей участие местных жителей в нападении. Напротив, он сбросит в Кабул данные, опровергающие это. – Табрай впервые за последние сутки улыбнулся и продолжил: – Сделать это не так сложно. Насколько я знаю, у него вчера вышел из строя «ЗИЛ», на котором он возил баранов в Кабул. А к кому он обратится за помощью в ремонте? К тебе, потому как больше не к кому. Ты обманешь его. Всех наших родственников-мужчин мы буквально выставим на глаза этому предателю. Он увидит, что наша семья на момент нападения будет в кишлаке. – Табрай чуть помолчал. – Но тебе потребуется напарник. Не спорь. Атаковать одновременно два «хамви» ты не сможешь. Произвести пару пусков из «Мухи» не сложно. Но если одна из гранат не попадет в цель, тебе конец. А с тобой и всем нам.
– Конечно, напарник не помешал бы, но я не вижу, кого можно привлечь. Для этого подходит Дауд, мой работник, который, как ты помнишь, воевал с талибами, однако он должен быть в мастерской, обеспечивать мне алиби.
– Я бы пошел с тобой, – неожиданно сказал Табрай. – Но сейчас от меня мало толку. Сомневаюсь, что смогу гарантированно поразить броневик даже с близкой дистанции. Зрение стало плохим. Да и сил с каждым днем все меньше.
– Тебе нельзя идти. Не только потому, что ты уже не в том состоянии, чтобы воевать. Ты будешь в кишлаке показывать стукачу наших мужчин.
– Да. Тогда как ты смотришь на Бакара? Он тоже неплохо воевал, силен, смел и уважает тебя. Уж не знаю чем, ты заслужил авторитет у моих сыновей.
– Наверное, тем же, чем и у тебя когда-то.
– Возможно. Так как с Бакаром?
– Он подойдет, но согласится ли? Конечно, если его пошлешь ты, то сын согласится, но для такого дела нужен доброволец.
– Я поговорю с ним. Вечером он придет к тебе.
– Хорошо. Так я пойду на кладбище?
– Подожди! Когда еще представится возможность откровенно поговорить?
– Хоп. Что ты хочешь сказать? Я слушаю.
– Я все чаще вспоминаю войну с Советами в восьмидесятые годы. И все более утверждаюсь в мысли, что с нашей стороны это была ошибка. Ведь с русскими вполне можно было договориться.
Муштак посмотрел на Табрая и заявил:
– Ты удивляешь меня, Амир.
– Я сам удивляюсь себе. Не воюй мы с Советами, они не стали бы захватывать наши территории, не было бы страшных потерь среди мирных жителей и вывода войск. Вернее, он произошел бы позднее, когда местная власть укрепилась бы, и мы договорились бы о правительстве, признающем все народности и племена. Не было бы нашествия талибов. На нашу землю не вступили бы американцы со своими марионетками. Мы жили бы мирно. Пусть русские гарнизоны стояли бы в крупных городах. Они не мешали бы нам жить, напротив, являлись бы гарантом нашей безопасности как от внешних врагов, так и от внутренних. Надо было договариваться, Муштак. Но историю не перепишешь, время не повернешь вспять. Ладно. Расходимся. Будь осторожен.
– Сегодня, Амир, я увидел тебя совсем другим.
– Помнишь, я говорил, что никогда не признаю тебя?
– Конечно.
– Так вот я изменил и это решение. Теперь ты мне такой же сын, как Бакар и Салах. Не говори ничего.
Старый душман поднялся и с ловкостью, не присущей его годам, практически бесшумно растворился в роще.
– Воин! – проговорил Муштак, поднял рюкзак, винтовку и осторожно, не спеша направился к кладбищу.
Оружие он спрятал у старой ограды, защищенной от постороннего взгляда густым кустарником. Хазани аккуратно пробил ломиком грунт, ладонями сгреб его в кучу, сделал выемку приличных размеров, спрятал в ней мешок, винтовку, магазины и все тщательно замаскировал.
Помог ему ветер, налетевший внезапно. Он поднял пыль. Та быстро покрыла землю сантиметровым слоем. Лучшего и не придумаешь.
Муштак обогнул кладбище, зашел к дому от виноградника и сада. У топчана во внутреннем дворике он увидел жену, чему немало удивился.
– Что случилось, Ламис? Почему ты на улице?
– Ты ушел и не сказал куда. У тебя есть другая женщина?
– О чем ты говоришь, любимая? Какая женщина? Ты была, есть и будешь одной-единственной.
Ламис заплакала, прижалась к мужу.
– Прости за эти мысли. У меня непорядок с головой.
– Ты сильно страдаешь, Ламис, так же, как я и все в нашей семье. Поэтому такое смятение.
– Прости.
– Мне не за что прощать тебя, дорогая. Давай присядем.
Они опустились на топчан.
– Я должен снова уйти, дорогая.
Ламис с тревогой посмотрела на мужа.
– Куда?
– Не надо спрашивать об этом. Я уйду и к рассвету вернусь.
Женщина взяла мужа за руку.
– Нет, ты обязан сказать мне, что задумал и куда пойдешь, иначе я не выдержу. Мне и так плохо, а будет еще хуже. Ты хочешь, чтобы я умерла?