Однако у этого поклонения, которым его окружили косхи, как выяснилось, была и обратная сторона. Довольно скоро Илуге обнаружил, что, куда бы он ни собрался, за ним неотступно следует пара-тройка косхских воинов. Это ужасно раздражало и его, и тем более Бозоя, который в результате не выдержал и приказал Илуге сидеть в юрте, когда отправлялся размяться со своими. Илуге пришел в бешенство и напрямую спросил у Эрулена, который теперь бывал у них часто, зачем его преследуют. После той выпущенной из тальника стрелы Илуге имел все основания быть подозрительным.
К его удивлению, Эрулен только расхохотался:
– Эва, герой! Как же за тобой не следить? Вдруг ты опять лишишь нас нашего великого покровителя?
Сказано было не без ехидцы, но злиться на Эрулена Илуге не мог. Когда первое возбуждение и изумление схлынули, он был первым из косхов, кто на людях показал, что принял нового Илуге: пригласил обоих на охоту. Вел себя спокойно и по-дружески, словно ни прошлого Илуге, ни его удивительных… гм… превращений не существовало. Потом пару раз заходил, заводил разговоры. Потихоньку он перестал казаться Илуге грозным и далеким, как когда-то: молодой еще воин, чуть больше тридцати. Опытный. Резкий, когда надо, и до отказа набитый разными скабрезными шуточками. Дружить с ним было легко, особенно когда он сам хотел этого. И дружба эта Илуге с Чиркеном, признаться, льстила.
Где-то в середине лета они поехали с Эруленом и его дружиной пострелять куланов – диких ослов, которые водились на восточных границах с ойратами. Добыча оказалась легкой и обильной, возвращаться не спешили, вялили мясо, выделывали шкуры. Илуге и не заметил, как оказался с Эруленом наедине за ленивой беседой в один из тех роскошных теплых вечеров, ради которых, наверное, и стоит жить на свете. Степь переливалась алыми закатными красками, легкий ветер гнал травы в неугомонном беге. Илуге лежал, сунув травинку в рот, и мечтательно смотрел, как в небе зажигаются звезды.
– Скучаешь? – спросил Эрулен.
– Угу. – Мысли Илуге текли где-то далеко.
– Сестру свою рыжую еще замуж-то не отдал? – как бы невзначай спросил Эрулен. Илуге насторожился, вспомнил кое-что старое. Помнится, брат вождя хотел выкупить Яниру у Хорага…
– Еще нет, – коротко ответил он.
– Э-эх, хороша же девка, – мечтательно сказал Эрулен. – Хотел я ее себе забрать, а только упорхнула птичка-то. – Вождь хмыкнул.
Вроде бы беззлобно. Илуге не знал, как поддержать его шутку. Если это вообще шутка.
– Только не говори мне, что ее еще никто не посватал, все равно не поверю, – продолжил вождь через какое-то время. – Как, удивляюсь я, у тебя ее джунгары-то не выкрали еще.
Илуге поежился, подумав о том, что оставил сестру одну – в глазах джунгаров Баргузен за опекуна и защитника не сойдет. Одна надежда на Онхотоя.
– Они меня приняли как джунгарского воина, – неохотно сказал он. – А значит, и все мое.
– Ну-ну, не ерепенься, – добродушно бросил вождь. – Может, я из своего интереса спрашиваю?
– Она теперь не рабыня. – Илуге все меньше нравился этот разговор.
– Не рабыня так не рабыня, – охотно согласился вождь. – Ты что же, решил ее до смерти в девках держать? Самый сок уже, пора замуж выдавать. И думать соответственно. Может, я сватов заслать хочу, а ты бурчишь, как медведь разбуженный… Плоховат из тебя посаженый отец получается. – Вождь оскалился в белозубой улыбке.
– У тебя ж две жены уже, – невпопад брякнул Илуге.
– О-хо-хо! – захохотал Эрулен. – Где две, там и три! У нас в степи, сколько прокормишь – столько и бери, была б охота! А что, могу и посватать, коли отдашь девку-то!
Илуге судорожно сглотнул. Ну вот, опять начинается. Провались оно все пропадом! Родилась бы уродиной – не пришлось бы теперь выворачиваться. Военному вождю-то – поди откажи.
– Э-э… рано еще об этом говорить, вождь, – невыразительно промямлил он.
– Кабы потом поздно не было, – снова хохотнул Эрулен. – Оглянуться не успеешь – а девка-то уже непраздна! Дело недолгое, одну оставил, поди!
– Не одну, – буркнул Илуге.
– Иную хоть с полком оставляй, все лазейку найдет, – хмыкнул Эрулен, явно поддразнивая Илуге. – Вон, у Амдо, вождя ичелугов, говорят, восемь девок, дак одна из них недавно ему в подоле принесла, а от кого, до сих пор неведомо!
– А это правда, – после недолгой паузы решился Илуге, – что у ичелугов теперь мальчики не рождаются?
– Правда, – посерьезнел Эрулен. – Мужчин у них совсем мало осталось. И ихних девок другие племена тоже в жены не берут – боятся, что проклятие на них перекинется. Тому уж четырнадцатый год пошел. Как лханнов они порезали, так и… Одним куаньлинам поганым с того выгода вышла. Должно быть, это они же порчу и навели!
Вождь в сердцах сплюнул. С его лица сошло обычное шутливое выражение, глаза недобро прищурились.
– Куаньлинам? – медленно переспросил Илуге. Сердце гулко стучало у него в груди, но он старался, чтобы голосо звучал буднично, ровно.
– А кому же? – зло бросил Эрулен. – Ичелуги им всю добычу и сбыли тогда. Уговор у них был. Да только с куаньлинами уговариваться – что самому на себя рабский ошейник одеть! Эх, дураки же ичелуги – второй раз по тому же льду идут, снова с куаньлинами в одной упряжке! Надеются на ургашских богатствах отыграться…
– Так, значит, это куаньлины хотели, чтобы лханнов вырезали? Зачем? – Илуге чувствовал, что начинает задыхаться. Его мир стремительно переворачивался с ног на голову, перед глазами плавали разноцветные пятна. Прав был хан Темрик – телок он неразумный, телок, что рогами воздух бодал! Прав, когда сказал, что у него на самом деле нет выбора! Потому что выбор – это то, что воин и мужчина делает осознанно. Только тогда такой выбор благословляет Небо. Столько времени потеряно, столько бесплодных усилий! И почему раньше ему даже в голову не приходило расспросить того же Эсыга об этом? Илуге стиснул зубы, чувствуя, как к горлу подкатывает горечь.
– Затем, что во лханнских землях испокон веку вон такие камешки добывали, что у тебя в рукояти сидит, – пожал плечами Эрулен. – Лханны их в Ургах отдавали и жили себе со всеми в ладу. Куаньлины, видно, про то богатство пронюхали. А только горазды они чужими руками жар загребать. Манера у них всегда такая. Все юлят, крутят, слова сыплют, что песок – горстями. И цена этим словам та же. Вот ичелуги и получили свое. С горкой.
Эрулен поднялся, отряхивая штаны. От былого веселья его не осталось и следа:
– И вот почему косхи на Ургах не пошли и не пойдут, пока я жив, – сказал он, и теперь в его голосе слышались интонации вождя, под чьим началом не одна рука воинов. – На чужое зариться – свое потерять. А те, кто этого пока не понимает, скоро поймут, помяни мое слово.
Илуге молча кивнул, глядя вслед за вождем на юг, откуда с гиканьем и присвистом неслись в стан охотники. Да только смотрел он дальше – за линию горизонта, за горы, – туда, где лежали неведомые и огромные земли его настоящих врагов.
Империя, такая огромная и такая старая, что, кажется, она была там всегда и всегда там будет, как разделяющие их горы, как Вечно Синее Небо над головой. Людей там – что песка на берегу. Говорили, что живут они в огромных домах из дерева и камня, которые строят на одном месте и не могут увезти с собой. Говорили, что, когда войско императора пришло в степь в незапамятные времена, оно покрыло ее своими знаменами от горизонта до горизонта. Говорили, что победить их невозможно. Точнее, никто этого даже не говорил. Еще не родился в степях человек, который посмел бы даже подумать об этом. Были только те, кто понимал, что за вечными склоками степных племен тут и там проявляются незримые нити и, словно паутина, тянутся на юг, к куаньлинским городам.
Илуге вскинул голову. Ему почудился ветер с юга, и неуловимый привкус гари, словно бы со старого пепелища. Когда-нибудь он найдет тех, кто стоял за той давней резней. Он найдет их все равно. Сколько бы времени ни потребовалось. Он умеет ждать.
Чиркен оказался прав: гонец приехал за ним. К вечеру пришел Эрулен и передал разговор с гонцом, при котором присутствовал. По его словам, Марух стелил мягко, приглашал. Обещался подтвердить завещание Темрика. Однако в самом конце разговора Эрулен сказал нечто совершенно неожиданное:
– Если ты решишь уехать, молодой вождь, косхи будут покорно просить тебя оставить с нами твоего воина Илуге, выросшего на нашей земле.
– Что? – Брови Илуге взлетели вверх. Элира замерла. – С чего бы вдруг?
– Ну… шаман Тэмчи теперь сильно жалеет, что отправил тебя в тот курган. – Эрулен слегка усмехнулся. – Не можем же мы в самом деле теперь отпустить своего самого великого предка к джунгарам. Теперь, когда он нашелся. У нас полгода все неудачи списывались только на то, что нас покинул наш великий покровитель и мудрый отец.
Эрулен преувеличенно низко поклонился Илуге, чего раньше никогда не делал. Впрочем, его и сам Орхой Великий не слишком напугал. А любовь к рискованным шуточкам у них, похоже, одинаковая.
Эрулен преувеличенно низко поклонился Илуге, чего раньше никогда не делал. Впрочем, его и сам Орхой Великий не слишком напугал. А любовь к рискованным шуточкам у них, похоже, одинаковая.
Ему показалось – или внутри него тоже что-то знакомо усмехнулось?
– Но я же не курган и не камень, чтобы меня установить, – растерянно сказал Илуге. – Элира рассказала мне, что у ургашей есть такие позолоченные мертвецы, святые, которые вроде как не умерли, а только спят и ждут своего часа. Они не гниют, и тело их остается гибким. И ургаши им поклоняются. Вы что, хотите меня в это превратить?
– Гм… Тебе бы это пошло, – с невинным видом сказал Эрулен, скрывая улыбку под русыми усами.
– Но у меня там… юрта… сестра… – пытался возразить Илуге.
– Сестру тоже устроим. – Эрулен залихватски подмигнул Илуге, и он тут же понял, что тот имеет в виду.
«Ах ты, лисий сын! – Он не мог уже всерьез злиться на Эрулена, но двигавшие им мотивы были куда как прозрачны. – Если и не сам придумал, то уж точно с жаром поддержал!»
В этот момент он понял, что джунгарские кочевья стали его домом. Каким бы странным это ни казалось. Он подумал о Нарьяне, ее девушках, об Онхотое и Ягуте, об Унде и Чонраге, о Бозое и Чиркене. О Темрике и о своем желании сделать для умершего хана что-нибудь невозможное. В очередной раз. Когда он успел привязаться ко всем ним так сильно? Да, он мог бы взять с собой Яниру и выдать ее замуж за Эрулена – как ни крути, но такое предложение, хоть и третьей женой, очень почетно для бывшей рабыни, лучшее ей вряд ли кто-то сделает. Мог бы привезти сюда Нарьяну и жениться на ней. Мог бы завести новых друзей здесь. С его статусом Обители Духа, как образно выразился шаман Тэмчи, это будет нетрудно. Да вот только со старыми расставаться он не хочет.
Илуге с опаской притронулся к ноге. Он как-то уже довольно давно рассадил ногу о камень, а поскольку ранка оказалась небольшой, и вовсе забыл о ней в последующем водовороте событий. Да и не особенно болело вроде бы. Но теперь, стащив сапоги, он увидел то, что его сильно озаботило. Ранка не зажила, а вся поверхность икры вокруг нее тревожно посинела. И… тоже стала какой-то неживой.
Чиркен принял решение возвратиться. Не дожидаясь, когда пришлет гонцов осторожный дядя.
«Вы правы, – сказал он неожиданно дня через два. – Что нам, в самом деле, до смерти тут сидеть? Я или докажу, что могу быть военным вождем, которым меня назначил мой дед, или умру. Но это лучше, чем прослыть по всей степи… недотепой».
После Эрулена приходил шаман. Хитрил, темнил, делал туманные предложения, но впрямую ничего не сказал. Илуге упрямо поджимал губы и огрызался на подначки Чиркена, который нашел новое удовольствие в том, чтобы расписывать ему все блага возвращения к косхам в качестве ходячей святыни. Элира не вмешивалась. У нее были свои заботы: связь с монастырем, а через него с его… матерью.
Иногда Илуге часами вертелся без сна, пытаясь себе представить свою мать, принцессу и жрицу. Не мог. Он действительно как-то внутри себя до конца не верил во все это, словно бы ему рассказали сказку, случившуюся не с ним. Если бы не откровенное поклонение бритоголовых монахов Элиры, он бы вообще посчитал, что Элире взбрело в голову над ним посмеяться. Но иногда ему снились раскосые зеленые глаза на неразличимом лице, слова на незнакомом языке, огромные парящие белые птицы и горы до самых небес. Илуге просыпался с колотящимся сердцем и ему отчаянно хотелось поверить в то, что все это действительно существует, как существует все, что и до этого происходило с ним.
– Эй, дай-ка я гляну. – Элира уронила какие-то пучки трав, с которыми возилась, глянув на него. Опустившись на колени, она дотронулась до раны. Пальцы ее слегка дрожали.
– Ты знаешь, что это? – с тревогой спросил Илуге. – Знаешь, да? Почему мои раны перестали заживать и так выглядят? Я умру, как Эсыг?
В мозгу вспыхнула клыкастая улыбка Эмет.
«Давай, чужеземка, – неожиданно услышал он мысленный голос Орхоя, – скажи ему».
Она что, умеет читать мысли?
– Да, – кивнула Элира. Ее лицо стало очень спокойным. – Я знаю, что с тобой. Ты носишь в своем теле нечто… что уже умирало. Оно в тебе. И дыхание смерти отравляет тебя. На какую-то часть ты мертв. И эта трещинка постепенно расширяется.
– То есть любая царапина, любой синяк, который я получу, перестали заживать, с тех пор как я… – Илуге растерянно развел руками.
– Не сразу, я думаю. – Элира поморщилась. – Надо было раньше тебя осмотреть. Раздевайся.
Скидывая одежду, Илуге подумал, что уже довольно давно постоянно мерзнет и не раздевается по пояс, как бывало раньше по жаре. Увидев его торс, Элира слабо охнула. Илуге и сам разглядел, что тут и там кожа покрыта отвратительного вида сине-зелено-желтыми синяками.
– Я… даже не думал, что столько… может быть, – пролепетал он.
Ноги оказались не лучше. Теперь Илуге стало по-настоящему страшно.
«Ты знал?» – нерешительно спросил он внутри себя.
«Догадывался, – вздохнул дух. – Думал, если не буду… проявляться… может, и пронесет. Кошка была права. Мир живых и мир мертвых не должны соприкасаться».
– Эй, Илуге, мы будем готовы выехать завтра? – В юрту стремительно, как всегда, влетел Чиркен и замер у порога с раскрытым ртом.
– Великий Волк! – выпалил он. – Что это? Ты заболел?
– Да, – неохотно сказал Илуге. Ему не понравился взгляд, которым его одарили.
– А это… заразно? – боязливо спросил тот.
– Нет! – в голос ответили Илуге и Элира. Он торопливо оделся.
– Но ты же выглядишь так, будто тебя целую луну не переставая били. – Чиркен наконец смог придумать какое-то сравнение тому, что видел.
– Знаю я, как выгляжу, – огрызнулся Илуге. – Давай собирайся, раз завтра выезжать. Нечего пялиться, я тебе не девица на купанье!
«Погоди, – медленно сказал Орхой. Казалось, он выдавливает слова по капле. – Погоди. Я знаю, как с этим разобраться».
– Знаешь – и молчал? – завопил Илуге в голос, совершенно забыв о Чиркене.
– Ты о чем это? – озадаченно спросил он.
– Э-э… это он мне, – невозмутимо сказала Элира. – Пойдем-ка, помоги мне, молодой господин. – Она взяла Чиркена за руку и вывела прочь.
«Да. Ступай к Тэмчи. Сейчас».
Илуге послушно поднялся и поплелся к шаману, который явно был удивлен его появлением. Еще боее он удивился, когда Илуге произнес голосом Орхоя:
«Послезавтра, на закате, собери воинов у кургана. Я, Орхой Великий, буду говорить».
То, что Орхой может читать его мысли, а он, Илуге, не может проникнуть в его, страшно раздражало. Однако после произнесенных слов великий предок пропал, и Илуге остался один на один с шаманом, засыпавшим его вопросами. А что он, собственно, мог ему ответить?
Ехать к кургану ему не хотелось так сильно, что он даже подумывал удрать до того, как взбудораженные новым чудом, провозглашенным шаманом, воины соберутся. Однако он уже знал, что у него ничего не выйдет. Просто в один прекрасный момент он потеряет память… а потом окажется, что Орхой Великий снова какой-нибудь подвиг совершил. Или еще что почище. Нет уж, если уж его тело и делает что-то по чужому приказу независимо от него, он хотя бы хочет при этом присутствовать.
Утро выдалось пасмурное и туманное, под стать его настроению. В серой, сырой пелене они выехали, никого не дожидаясь. Элира была странно задумчива. Чиркен непонимающе вертел головой и приставал к Илуге с вопросами, на которые у него не было ответа. Илуге же с каждым шагом лошади испытывал необъяснимое, все возрастающее желание развернуть коня. Словно там, за стеной тумана, бродил сам Эрлик со своей окованной черным железом палицей и ожидал ослушников.
«Говорить буду я», – приказал Орхой, когда они достигли знакомого пятачка перед пещерой. Увидев ее черное чрево, Илуге снова испытал густой, выворачивающий внутренности ужас – темнота и сухой, страшный шелест, толпа мертвецов, касающихся его, тянущих к нему сочащиеся жаждой пальцы…
Воины собрались, словно на Йом Тыгыз, надев маски своих духов-покровителей. Сходство с тем, что происходило на этом самом месте год назад, становилось жутким и полным, за исключением того, что он, Илуге, не был связан.
– Мое племя! – Это говорил Орхой, и его голос, казалось, взрезал воцарившуюся тишину. – Год назад я нарушил законы подземного мира и вышел из своего кургана в теле принесенного мне в жертву воина, каким вы сами сделали его. Я рад, что мои потомки сохранили обо мне память. Я рад, что степь познала времена мира. Я горд тем, что мой правнук не польстился на заверения ургашских недоносков и ваша жадность не оказалась сильнее вашего благоразумия. Я жил среди джунгаров, моих извечных врагов в те времена, когда еще ходил по земле, и понял, что они и мы – едины, наши беды и наши радости одинаковы. Племена степи похожи на братьев, рассорившихся из-за неосторожно сказанного слова. И так длится века, и я сам был таким, пока не пришло мое время умереть. Однако по ту сторону моста из человеческого волоса все видится иначе.